Он вздохнул и разлегся всем своим шестифутовым телом на заскрипевшем под его тяжестью кресле. Он не выносил закрытое пространство самолета и заранее с неприязнью думал о предстоящих трех часах полета. Раздражение его росло: опоздание на посадку стоило Зекери такого желанного сейчас места в салоне для курящих, да еще, может быть, в проходе, где можно удобно вытянуть ноги. Правда, хорошо уже то, что он вообще успел на самолет, и потом женщина в соседнем кресле выглядит довольно… интересно. Он успокоился. Если бы она к тому же не была такой ледышкой, дела обстояли бы совсем неплохо. Может быть, он упросит ее уступить место в проходе? Хотя вряд ли это удастся. С такими ногами, как у нее…
Молча они пристегнули ремни, и стюардесса начала свое традиционное обращение к пассажирам.
Элисон мельком без всякого интереса взглянула на вошедшего в салон высокого мужчину, по-видимому, чуть не опоздавшего на самолет. И снова, отвернувшись к окну, она вдруг вспомнила, как однажды вылет самолета был задержан специально для нее, опаздывающей на рейс. Три года назад. Лимузин на безумной скорости примчал ее в аэропорт за несколько секунд до отправления самолета. Ее шофер бросился сломя голову к дежурному по аэропорту, а тот в свою очередь быстро сообщил о ней служащему на летном поле. И пока она ехала по бетонной площадке в любезно предоставленном для нее одной автобусе, а затем всходила по трапу, они терпеливо ждали, быстро и аккуратно погрузив на борт ее багаж.
Эта предупредительность была вызвана ее громким именем, ведь тогда она считалась достопримечательностью Чикаго. И она всходила на борт самолета с высоко поднятой головой и с волнующим чувством собственной значительности. Тогда она летала только первым классом, на этом настаивал Чарльз Галле. Она раздаривала автографы служащим авиалинии, ставя их на своих фотографиях и просто на салфетках. Это было неотъемлемой частью ее прошлой жизни.
Она пристально смотрела через двойное стекло овального окна на спешащие по своим делам заправочные машины и багажные тележки и размышляла. Может быть, это правда, что каждое мгновение нашей жизни порождает следующее, и они сливаются в одну цепь судьбы. Если бы она тогда вылетела в Нью-Йорк часом позже, ее жизнь сложилась бы совсем иначе. Если бы вместо того человека был другой пассажир, завязался другой разговор, не зашла бы речь о знаменитых отелях и ресторанах Манхэттена, если бы он не пригласил ее тогда на ужин?..
Морозный узор нарисовался на окне, и она следила за ним глазами. Могла ли она изменить свою судьбу? Может быть, действительно существует рок, предначертанность пути? Почему люди так бесцеремонно врываются в ее жизнь? Вопросы множились у нее в голове.
Погруженная в свои мысли, она вздрогнула, когда незнакомец неожиданно возник перед ней. Чувствуя себя неуютно под его испытующим взглядом, она отступила в проход, давая ему возможность пройти на свое место, и отвернулась в сторону, не желая встречаться с ним глазами и завязывать знакомство.
А что если он именно тот человек, который сможет изменить ее жизнь? Но чтобы это узнать, надо сойтись с ним поближе. Ах, если бы она знала заранее, кому позволить приблизиться к себе, а кого держать на расстоянии.
Бессознательно она прикрыла рукой золотое кольцо и, когда он усаживался в кресле, бросила украдкой взгляд на его профиль. Изнуренное лицо человека, которому пришлось несладко в жизни.
В глубине салона расположилась молодая индейская женщина. Она накинула на плечи тонкий черный шарф, туго стянув его, и крепко обеими руками прижала к своему худенькому телу дешевую клеенчатую кошелку. Неприметная, в красной хлопчатобумажной аккуратной юбке, белой блузке и прочных кожаных башмаках, она почувствовала, как самолет тронулся вперед и тут же замер.
Она вцепилась в поручни и попыталась выглянуть в окно, чтобы узнать в чем дело. Самолет опять дрогнул, двинулся было вперед и тут же остановился. Но похоже, никто не проявлял особого беспокойства, и она тоже начала воспринимать все происходящее как должное.
Когда капитан объявил, что их самолет — четвертый в очереди на взлет, женщина постаралась забыть о том пакете. Такие вещи ее вообще не касались. И может быть, они не просвечивают рентгеновскими лучами пакеты.
Самолет вздрогнул, покатился по взлетной полосе, набирая скорость и взмыл в воздух. Она молилась Балуму, богу племени ягуаров. Она принадлежала к этому племени, и поэтому Балум должен был услышать ее. Мужчина в соседнем кресле задвигался, меняя позу, и она притворилась спящей, вручая свое будущее в руки бога Балума и Хачекума, повелителя подземного мира.
В то время, когда самолет круто взмывал вверх, Зекери пытался достать пачку сигарет из рюкзака, наклонясь всем корпусом вперед, с трудом сопротивляясь давлению гравитационных сил, вжимавших его назад в кресло. Он испытывал непреодолимое желание закурить, усиленное только что пережитой нервотрепкой и спешкой на самолет. Кроме того, с похмелья у него раскалывалась голова. И казалось, боль удесятеряло то раздражение, которое Зекери чувствовал, страдая от невозможности спокойно и свободно предаться своей пагубной страсти — курению. Его младший брат Джерри, спортсмен, никогда в жизни не куривший, любил повторять ему, что сигареты однажды сведут его в могилу. Положив пачку на подлокотник кресла, Зекери опять потянулся к рюкзаку, на этот раз за спичками. Он чувствовал, что давление на его тело ослабело, самолет набрал высоту и лег на курс над Атлантикой.
При виде сигарет Элисон оторопела, внутри у нее опять что-то мелко задрожало, а мускулы желудка свело спазмой. Она выпрямилась в кресле, расправила плечи, стараясь подавить растущую панику. Но ничего не могла с собой поделать.
— В этом салоне нельзя курить, — заявила она голосом, звенящим от напряжения.
Ее слова и тон, которым это было сказано, разозлили его. Вот стерва! Нет, чтобы сказать с улыбкой: «Привет, как дела?»
— Ладно. Я знаю об этом, леди, — вызывающе ответил он с застывшей на лице улыбкой. Он был слишком не в духе, чтобы препираться с агрессивно настроенной, пусть даже и привлекательной, женщиной, не выносящей курильщиков.
— Если вы увидите, что я зажег сигарету, позовите капитана, договорились?
Не найдя куда-то запропастившиеся спички, он подождал, пока на табло появится команда отстегнуть ремни, а затем, забрав сигареты, бесцеремонно перешагнул через ее колени и направился к стюарду, чтобы раздобыть спички и получить разрешение покурить в его отсеке.
Стюардесса усадила его на свободное место в салоне для курящих в первом классе. Он проигнорировал неодобрительный взгляд своего нового соседа у окна, брошенный на джинсы Зекери, его выцветшую рубашку, неряшливую куртку из грубой хлопчатобумажной ткани и кроссовки «Рибок», надетые прямо на босу ногу. Зекери постарался успокоить нервы, сделав глубокую затяжку и заказав порцию шотландского виски. Затянувшись еще пару раз, он загасил окурок. Нет, это не помогало больше. Он однажды уже пытался бросить эту проклятую привычку. А теперь он должен сделать еще одну попытку: он ведь обещал Стеффи справиться с собой. Господи, надо было в свое время не начинать курить!
Выпитое виски вновь пробудило в нем воспоминания о похоронах Джерри, они нахлынули мощной волной и было уже поздно брать себя в руки. Ему припомнилась скверная погода, холод и грязь — Джерри всегда терпеть не мог декабрьский Огайо. Сырость, мокрый снег, часами падавший и таявший на земле, да еще временами безотрадный промозглый дождь, от которого хлюпало в намокшей обуви, и который просачивался даже в дома сквозь щели неплотно пригнанных оконных рам; струйки воды сбегали на плинтуса, и от влажности в комнате за ночь отсыревали холодные простыни. Все это делало мир вокруг мрачным, тоскливым и жалким.
За две недели до Рождества он шел в такую именно погоду по усыпанной хрустящим гравием тропинке, приближаясь к свежевырытой, наполненной водой от бесконечных дождей могиле, рядом с которой стояло белое надгробие с выбитым на нем огромными печатными буквами именем: КРОСС. Может быть, это было своего рода проклятием их семьи: все его родные умирали зимой. Дедушка и бабушка Гэррит лежали на другой стороне холма, рядом папа и мама, а теперь вот еще и Джерри.
