Она следила за своим голосом, чтобы в нем не слышалось большего вызова, чем это было необходимо.

— Я подумаю над тем, что ты сказала, — произнес старец.

Ему понравился ее ответ, хотя он не был, на его взгляд, убедительным. Но, во всяком случае, его стоило хорошенько обдумать.

Она помедлила у двери.

— Вы не… я хотела бы знать, где похоронят Луизиту? — выговорила Элисон с трудом. — Я хочу присутствовать на похоронах.

— Чужаки не имеют права участвовать в этом обряде, — бросил старейшина и прошел за занавеску в смежное помещение.

Тихая женщина, сидящая в углу, взглянула на Элисон, покачала головой и снова потупила взгляд. Приговор старца обжалованию не подлежит.

На улице ее поджидал Маленький Бол, он проводил Элисон назад к дому Нак. Элисон шла молча, погруженная в раздумья. Ее мужество угасало вместе с последними лучами солнца. Где Зекери? Ей необходимо снова увидеть его лицо, услышать его голос, ощутить его силу.

В хижине Нак Элисон взглянула на безмятежное личико Адама, покоящегося у нее на руках, и уложила ребенка на кровать. Рядом с чемоданом стоял рюкзак Зекери. Элисон, прихрамывая, подошла к нему и разыскала мазь. Сняв ботинки, она осмотрела рану, рана открылась и кровоточила, носок прилип к ней, но все же нагноения не было заметно.

Она нанесла мазь на открытую рану, а Нак протянула ей широкую ленту хлопчатобумажной ткани, чтобы перебинтовать ступню.

— Спасибо, — поблагодарила Элисон по-испански. — Большое спасибо.

Она нанесла мазь также на свое изуродованное плечо, а потом снова легла на кровать, чтобы подремать немного в ожидании Зекери. Адам мирно посапывал рядом с ней.

Ее разбудили звуки подъезжающих машин. И Элисон, проснувшись, затаила дыхание. Это, должно быть, приехала полиция.

В хижину заглянул Зекери и облегченно вздохнул, увидев Элисон. Она лежала на кровати, рядом на полу стояли ботинки. Очевидно, она перебинтовывала свою ногу. Он опустился рядом с ней на колени, зная, что она с нетерпением ждет его.

— Ты спала, когда я уходил, — объяснил он хрипловатым голосом. — Я не хотел будить тебя. Мы вытащили джип из канавы, прицепив его тросом к седану. А как ребенок?

— Думаю, нормально, — она с трудом могла соображать от охватившей ее радости при виде вернувшегося Зекери. — А что случилось? Это полиция подъехала сейчас к дому?

— Нет. Старейшина решил не вовлекать в это дело гватемальские власти и тихо похоронить Луизиту. Я считаю, он прав, — Зекери внимательно смотрел на нее, произнося эти слова. — Если полиция осмотрит труп, то сразу же установит, что она умерла от выстрелов в спину. А дальше, как ты знаешь, они начнут задавать свои бесконечные вопросы, и мы застрянем тут на несколько недель.

У него разрывалось сердце при виде ее смертельной усталости, огромный синяк на подбородке приобрел бледный красновато-желтый оттенок. Зекери все еще мучило чувство вины за свою несдержанность.

— Кроме того нет никаких сомнений, что Паоло погиб. Если он не сломал себе шею при падении, то наверняка утонул. Мы не смогли бы вытащить его тогда. Вода слишком быстро прибывала.

Зекери видел, что мысли Элисон находятся далеко отсюда. Она выдержала серьезный удар — смерть Луизиты, но большего выдержать она уже не сможет. Ему тоже ни к чему суета полицейского расследования. С улицы прохладный вечерний ветерок донес звуки протяжной песни.

— Должно быть, началась похоронная церемония, — она села на кровати и опустила ноги на пол. — Нам запрещено участвовать в ней. Это сказал мне старейшина.

— Ты виделась с ним, пока меня не было?

— Он хотел поговорить со мной о ребенке, — ее снова начала одолевать тревога.

— А что будет с ребенком? — Зекери не задумывался о дальнейшей судьбе мальчика.

— Луизита отдала его мне. Но старейшина не хочет, чтобы я забирала малыша с собой.

Он с изумлением посмотрел на нее.

— Подожди, подожди… О чем ты говоришь? Она же была без сознания, как она могла…

— Нет. Перед смертью она говорила со мной.

Для Элисон было крайне необходимо, чтобы он поверил ей. Старик собирается оставить ребенка в деревне. Элисон повысила голос.

— Я обещала Луизите, что позабочусь о нем, — она положила ладонь на грудь спящего младенца, — а старейшина пытается удержать Адама здесь.

Зекери лихорадочно обдумывал эту информацию, рассматривая теперь в новом свете свою беседу со старейшиной. Что было сказано тогда о ребенке? Обрывки фраз складывались сами собой в цельную картину.

— Я сказал ему то же, что она говорила нам — что подонок, который потом убил ее, хотел заполучить младенца для своего рода шантажа.

Он пробежал рукой по волосам, досадуя на себя.

— Я не знал, что Луизита поручила тебе ребенка. А ты уверена, что все было именно так?

Усталость и напряжение этого дня, наконец, возымели свое действие на нее, и Элисон взорвалась.

— Да! Да! Неужели ты думаешь, я стану врать?

Как он мог сомневаться в ее правдивости? Как он мог сомневаться в ее честности по отношению к такому важному делу?

— Я имел в виду ребенка. Ты уверена, что ты хочешь это сделать?

— Да, — сказала она, подчеркивая каждое слово, — я не знаю, хотела ли я этого в момент смерти Луизиты… или я просто старалась, чтобы она отошла с миром в душе. Пожалуй, это все, о чем я тогда была способна думать. Но сейчас, сейчас я хочу увезти ребенка с собой.

Постепенно успокаиваясь, умиротворенная спокойным дыханием младенца, она снова взглянула на Зекери, пытаясь объяснить ему все.

— Что-то случилось, чего я не могу выразить словами. Но теперь он — мой. Она вручила мне его, я приняла его, и теперь он — мой.

Это было безнадежно, нельзя было проследить и объяснить словами это моментальное превращение, произошедшее с нею. Абсолютный перелом во всем ее мироощущении, в ее психике, произошедший внезапно и преобразовавший, казалось, не только ее душу, но и тело. Она чувствовала в себе мощный голос материнского инстинкта, заглушавший все остальное.

— Он — мой, я не могу этого объяснить, но я не уеду отсюда без этого ребенка.

Это было ее последнее слово.

— Хорошо… — Зекери уселся на пол по-турецки, подавив тяжелый вздох. — Ты представляешь, какую работу мы должны будем задать своим ногам, улепетывая отсюда, если захотим увезти ребенка против воли старейшины? Его слово — закон для всех здесь. И если он говорит «нет», то изменить что-то будет очень сложно.

Зекери еще приуменьшал всю серьезность ситуации. На самом деле он был уверен, что старец просто не допустит, чтобы они увезли малыша из деревни.

В хижину вошла Нак, она взяла чемодан и рюкзак. Остановившись у двери, она показала знаком, чтобы американцы следовали за ней, и подождала, пока Элисон обует свои ботинки. Она проводила их уже в полной темноте к хижине, стоявшей в некотором отдалении. В комнате висела колыбель, в очаге был разведен огонь. В горшочке, стоявшем на огне подогревались бобы, рядом в небольшой полой тыкве лежали лепешки, завернутые в чистую холстину. Второй глиняный горшок, наполненный горячей водой, стоял около очага.

Единственная кровать была застлана двумя черно-красными домоткаными одеялами. Рядом с очагом висел гамак, на котором была разложена их одежда, отстиранная от крови Луизиты.

Зекери положил ребенка в колыбель. С улицы все еще слышалось отдаленное пение. А внутри помещения уютно потрескивал огонь в очаге, наполняя хижину светом и теплом. Нак оставила их одних.

Элисон подошла к гамаку и взяла рубашку Джейка.

— Она уже сухая, — рассеянно произнесла Элисон. — Почему бы тебе не надеть ее, пока высохнет твоя рубашка?

Зекери попробовал на ощупь тонкую ткань и увидел наклейку, помещенную на внутренней стороне воротничка: Сделано в Ирландии для Джейка Олстона. Итак, его, оказывается, звали Олстон. Он натянул рубашку, упрямо отказываясь замечать восхитительную мягкость выделки ткани, ласкающей кожу. У него за всю жизнь никогда не было таких рубашек. Кто бы ни был этот Джейк, он обладал, по всему видно, изысканным вкусом и деньгами, чтобы этот вкус удовлетворять. Парень был таким же рослым, как и сам Зекери, рубашка свободно сидела на плечах. Его опять начал занимать вопрос, кто был для Элисон этот Джейк Олстон.