— Ну и упрямая же ты девочка, — сказал он, отдуваясь, чувствуя себя виноватым перед ней. Он подтащил Элисон к одеялу и снял ботинки. Тихо беседуя с ней и уговаривая, он расстегнул ее брюки и, чувствуя себя кем-то вроде сексуального маньяка, стал их медленно стягивать с бедер. Он осторожно придержал, чтобы не стянуть вместе с мокрой льняной материей брюк, бледно-розовые трусики и, наконец, увидел ее ноги — такие же великолепные, какими он их помнил с тех пор, как любовался ими на лестнице отеля.

— Все, что я хочу, это только согреть тебя, — оправдывался он вслух. — Не надо сопротивляться, детка… У нас с тобой был сегодня тяжелый денек, и каждый мечтает теперь об отдыхе…

Было очевидно, что она полностью отключилась.

Он раскатал рукава ее мокрой насквозь хлопчатобумажной рубахи и снял ее. Затем заглянул под футболку цвета хаки, чтобы убедиться, что она надета не на голое тело, и с облегчением заметил на нужном месте нелепую женскую принадлежность — лифчик. Тогда Зекери приподнял ее и привел в сидячее положение.

— Я надеюсь, что это не самая любимая из твоих вещей, — продолжал он бормотать вслух.

Взявшись за подол футболки двумя руками, он аккуратно разорвал влажный трикотаж как раз по центру на спине. Когда Зекери распахнул полы разорванной футболки, он буквально обомлел…

— Господи… — только и сумел вымолвить он.

Руки его разжались, и ткань снова прикрыла спину.

Большой прямоугольный участок ее кожи, начинаясь на левом плече и захватывая наискось всю спину, был испещрен рубцами и шрамами и имел неестественный розовый цвет, как кожица после солнечного ожога. Зекери снова растерянно осмотрел спину, покрытую расположенными в каком-то странном порядке линиями шрамов, как будто на лоскуте кожи кто-то делал гравировку. Большие шрамы были длиной в полтора дюйма и состояли из маленьких точечных шрамиков. Весь этот «узор» не имел, кажется, определенного смысла. Во всяком случае, на первый взгляд. И вдруг Зекери осенило, он задохнулся от ужаса и отвращения. Ожоги от горящих сигарет…

Точки — это шрамики от сигаретных ожогов. Какой-то подонок методично и со знанием дела выжег на коже буквы «ШЛЮХ» — начиная от плеча через всю спину. Почему-то не было последней буквы «а». Кожа на спине самого Зекери покрылась мурашками и по ней пробежал холодок. У него засосало под ложечкой, и пересохшие губы прошептали:

— О Господи, детка…

Черт возьми, неудивительно, что ее бросало в дрожь при одном виде сигарет.

— Какой сумасшедший сукин сын…

И вдруг он начал что-то припоминать. Три года назад был процесс по делу об изнасиловании. Но не в Чикаго — в Нью-Йорке. Одна из классных фотомоделей предъявила иск нью-йоркскому копу, обвиняя его в том, что была похищена и изнасилована им. Так это была она, Элисон? Фотомодель Галле? Как он мог не понять всего этого сразу!

Он снова обратился к своим воспоминаниям. Три года назад, летом, чуть не утонула Стеффи. Так, а затем почти сразу же неожиданная болезнь и смерть матери, похороны, потом развод со Сью и тоска по дочери. Он и Джерри вместе боролись со своим горем. Надо было предусмотреть тысячи нюансов и мелочей в связи с исками страховым компаниям и разделом имущества. Он увяз в своем разводе. Он учился заново жить: возвращаться в мертвую тишину холостяцкой квартиры, обустраивать свою одинокую жизнь. Это был чертовски тяжелый год. Похоже, для них обоих.

Он снова порылся в памяти. Нет, она не ассоциировалась с судебным процессом. Он очень смутно помнил газетные фото — снимки из-за угла, через заднее стекло такси. На неясных фото — только белокурые волосы и черные очки в пол-лица.

Помнилось ему, что на процессе были отзывы судей, запрещение прессе публиковать материалы о заседаниях суда. Ребята из полицейского округа Майями, раздраженные плохим паблисити и антиполицейской пропагандой, утверждали, что здесь пахнет жареным, что та девчонка — черная лошадка. Копы не насилуют дорогие фотомодели. И потом все фотомодели стремятся быть на виду, жаждут рекламы, сенсации, зачем же затыкать рот прессе, зачем эта секретность вокруг процесса? По приговору тот коп получил 8 лет тюрьмы. Поскольку он не подал апелляцию, разговоры постепенно утихли. Что б его разорвало, этого сукина сына! Понятно, почему Элисон не выносит копов.

Он снова посмотрел на ее изуродованную спину. Чего стоило ей все это вынести, он даже не мог вообразить себе! Зекери хотелось надеяться, что она находилась в беспамятстве, но он хорошо знал, что она была в полном сознании. По крайней мере, в начале этой пытки.

— Нет. Нет. Нет.

Ее неистовая мольба причиняла теперь Зекери почти физические страдания. Ну доберется же он до этой гадины, когда вернется в Майями! От злости у него перехватило горло. Зекери осторожно снял с Элисон разорванную футболку, потом, распрямившись и стащив с тела свою собственную, быстро надел на ее худенькое тело эту слишком просторную, но теплую и сухую футболку, аккуратно просунув ее руки в рукава.

Он уложил Элисон осторожно на спальный мешок и, сняв один носок, укрыл ногу. Это опять, по-видимому, вернуло ее к страшным событиям трехгодичной давности.

— Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста…

Отчаянье в ее голосе больно отдавалось в душе Зекери. Снимая второй мокрый носок, он обнаружил, что ее ступня перевязана бинтом.

— Детка, — озадаченно спросил он. — Что это у тебя?

Он развязал мокрый бинт. И происшедшее с ней сегодня вечером стало ему, наконец, очевидным, но от этого было не легче. Дело принимало серьезный оборот. Рана, долго находившаяся в воде, была чистой и из нее сочилась бесцветная жидкость.

— Простой порез не дал бы такую опухоль. Похоже, ты наступила на змею, детка. Значит, именно это случилось с тобой?

Он подоткнул вокруг нее спальный мешок и, продолжая разговаривать, осмотрел рану.

— Чем ты сделала надрез? Армейским ножом? — ему не нравился вид раны. Совершенно.

— Почему, черт возьми, ты разгуливала босиком? — Он занялся делом, стараясь ни о чем не думать.

Сначала Зекери прополоскал рот содержимым фляжки, а потом, припав к надрезу, начал высасывать яд, пока не пошла кровь.

— Не надо было делать надрез, детка. Я не уверен, что это хоть чем-то поможет.

Раны в этом климате заживают с большим трудом.

Он поискал в своем рюкзаке еще что-нибудь, что можно было бы приложить к ране, и вдруг на земле рядом увидел дневник. Он нашел также в рюкзаке Элисон спирт, бинты и тюбик с мазью. Обработав рану, он подложил дров в костер, чтобы тот давал больше света, и устало открыл дневник.

Он сразу же наткнулся на ее записи.

— Скорпион? — воскликнул он с удивлением и облегчением. Слава Богу, что не змея. Как, черт возьми, ей удалось подцепить скорпиона в ботинок? Когда он уходил, она была обута. Так, значит она стирала носки или что-то в этом роде… О женщины! Он закрыл дневник и погрузился в размышления. Она дрожала. Он накрыл ее поверх спальника одеялом Переса и присел рядом, продолжая обдумывать ситуацию. Что можно предпринять против укуса скорпиона? Долгое пребывание в воде, по-видимому, замедлило процесс распространения яда по организму. Ее сердце, слава Богу, оказалось здоровым. Что еще? Жар.

У нее определенно был жар. Зекери взял несколько таблеток аспирина и, разведя их в небольшом количестве воды, дал выпить Элисон. Потом он дочитал ее записи. Информация была изложена четко, ясно и разумно. Зекери попытался вспомнить все, что он знает о скорпионах. Некоторые были смертельно опасны, большинство причиняли взрослым людям только серьезную боль, доходящую до шока, а несколько видов таили опасность только для маленьких детей.

Зекери не знал, какое действие оказал на Элисон элениум, но решил, что ничего не случится от сочетания этого лекарства с аспирином.

Итак, несчастье произошло около 4 часов, а сейчас около 7. Если у нее не будет аллергии на яд, с чем он не сможет бороться, то все, пожалуй, обойдется. Если этот скорпион был из серии смертельно опасных, то Элисон войдет в историю. Зекери перечитал ее дневник и чисто случайно обнаружил на последней странице записку, обращенную к нему, написанную большими буквами, впопыхах.