— Сколько раз ты ездила с Нуалой?

— Не могу припомнить.

— Сколько?

— Раз пять-шесть. Как-то так.

— Достаточно, чтобы примелькаться. А возможно, и чтобы тебя сфотографировали. Почему не сообщила мне, что она возит наркоту?

— Как бы я тебе сообщила?

— Не знаю. Я ведь тоже ездил. Могла бы намекнуть.

— Я думала, вы с Нуалой дружны.

— Не так чтобы очень.

— Ну, если я у них под колпаком, — сказала она, — то и ты тоже. Особенно после вчерашнего.

Они шли вдоль кромки моря.

— Зря ты мне не доверилась, — сказал он.

— Чего они хотят от тебя?

— Если не вдаваться в лишние подробности, они хотят, чтобы я кое-что написал. Озвучил некую версию.

— Правдивую версию?

— Их версию правды. Обещают, что меня оставят в покое. Если напишу.

Они свернули на пляж, и Сония, пройдя охрану, направилась в женскую раздевалку переодеться.

Когда они проехали полдороги до Иерусалима, свернув с приморского шоссе, Лукас сказал:

— Это наверняка связано с делом Абу Бараки. Ты, я, Нуала — все мы имеем к нему отношение. И мы — слабое звено.

Какое-то время они ехали молча.

— Мне приснился сон, — сказал Лукас. — По крайней мере, думаю, что это был сон. А может, галлюцинация. Что я разговаривал с маленькой дочкой Рудольфа Штейнера, Дифтерией.

— Тут полно грязного экстази. Честное слово. В Тель-Авиве. Повсюду. Кое-кто добавляет его в фалафель[379]. А то в гашиш. И что тебе сказала малышка Дифтерия?

— Она звучала похоже на Линду Эриксен. Хотя одну вещь она сказала… сказала: «О чем люди думают, то сбывается».

— Боже мой! Помнишь, когда-то мы считали, что это хорошо? Где ты взял грязное экстази?

— Не знаю. Я заснул в храме Гроба Господня.

— Жуткое место, — сказала Сония. — Не стоит тебе туда ходить.

Несколько миль они проехали молча.

— Как-то давно у меня состоялся странный разговор с Янушем Циммером, — сказала она. — Он как будто предупреждал о чем-то подобном. О некой подпольной организации.

— Я позвоню ему, — сказал Лукас.

— Будь осторожен. Он человек себе на уме. И сейчас он с Линдой.

— Господи! Кто есть кто? Чего люди хотят?

Трудно было сказать, кем на деле является человек и чего он добивается, потому что чрезвычайное положение, в котором пребывало государство, порождало постоянные импровизации и имитации. Органы, в действительности не бывшие государственными, выдавали себя за таковые. Государственные прикидывались негосударственными, или антигосударственными, или органами иных государств, включая враждебные. Многие люди, посвященные в деятельность службы государственной безопасности и вооруженных сил, ушли из соответствующих организаций окончательно или наполовину, или делали вид, что ушли, или повернули оружие против этих организаций, делая вид, что работают на них, или продолжали работать, делая вид, что повернули оружие против них, или сами толком не знали, что против кого повернули. Некоторые работали просто ради развлечения или денег. Ну а еще были люди благонадежные и патриоты.

— Ты правда считаешь, — спросила Сония, — что их это волнует? Ну, что кто-то узнает, что это они избивают палестинских подростков? Поселенцев из Кфар-Готлиба и им подобных не слишком заботит мнение мировой общественности.

— Думаю, кто-то хочет тебя подставить. Надо бы поговорить с Эрнестом. Не нравится мне эта лабуда насчет Аль-Аксы. Если кому-то приспичит ее взорвать, скорее уж это будут они. Чтобы возвести храм, да?

— Девятого ава будет демонстрация, — сказала она. — Летом, в годовщину разрушения Первого и Второго храмов. Как всегда. Ортодоксы выходят. Палестинцы выходят. Убийства случаются, обычно палестинцев. Знаешь, лучше я поговорю с Нуалой.

— Заодно уж, — посоветовал Лукас, — присмотрись и к Разиэлю.

В Иерусалиме Лукас отвез Сонию в бунгало в Эйн-Кареме. Там было спокойно, в саду ни души.

— Я вернусь, — сказал он. — Отдыхай.

Он отогнал машину в гараж своего дома в центре города, поднялся в квартиру принять душ, переодеться, обработать раны аспирином и заклеить пластырем. Ему пришло в голову, что избавиться от политических трудностей можно, воспользовавшись их с Сонией иностранным гражданством.

Несмотря на покровительственное отношение Америки к Государству Израиль, во что верили многие в этой части мира, зачастую было непросто использовать влияние сверхдержавы для защиты ее граждан, когда они выступали как частные лица. Помогало, если в тебе видели особо важную персону, но, поскольку в Израиле было полным полно личностей, чьи имена и названия организаций, которые они представляли, звучали политически сладостно на родине, конкуренция была ожесточенная. С влиятельными еще разговаривали; газетные писаки и цветные экс-фиделисты получали коленом под зад.

Учитывая подобное положение дел, Лукас был вынужден воспользоваться благосклонностью старой своей приятельницы, Сильвии Чин. Хотя она была маленьким винтиком в огромном исследовательско-информационном механизме американской дипломатии, она оказалась умной — несоразмерно занимаемому ею месту, — рассудительной и изобретательной. Когда он позвонил ей в офис, она согласилась встретиться с ним в кафе на краю рынка Махане-Иегуда.

Сильвия пришла в скромном шелковом платье, ее стройную шею украшали янтарные бусы. Искусно наложенный грим скрывал крохотный шрамик, оставшийся от колечка в носу, которое она носила в Пало-Альто и от которого избавилась в день экзамена на сотрудника дипломатической службы. Рыночные торговцы пели ей руританские[380] романсы.

— Кристофер, — сразу сказала она, — думаю, ты в попал в беду.

Увидев его распухшее лицо, она нахмурилась.

— Я на днях ездил в сектор. В такое вляпался там!..

Сильвия хладнокровно оглядела кафе:

— Я тебе рассказывала о крупной операции по борьбе с наркотиками здесь? Не только в Тель-Авиве, но вообще здесь.

— Кажется, что-то упоминала.

— Ладно, я тебе расскажу, Крис. Когда латинские любовнички Госнаркоконтроля просовывают свое здоровенное копыто в дверь, их уже не вытолкать. Сейчас у Шабака и МОССАДа роман с ними, что, как подумать, просто смех.

— Почему?

— Видишь ли, последний раз МОССАД выручал Госнаркоконтроль США на Тринидаде, где в виде особой услуги Дяде Сэму-сан внедрился в крупную героиновую сеть. В итоге МОССАД перехватил руководство и рулит сейчас этой сетью сам, зарабатывает какую-никакую мелочишку. Так что можно было бы подумать, Госнаркоконтроль кое-чему научится.

— Если бы Госнаркоконтроль чему-то научился, — сказал Лукас, — международному наркобизнесу пришел бы конец.

— Правильно. А теперь я тебе скажу кое-что. Одна твоя подружка из неправительственной организации, ирландка, и ее хахаль-доктор приходили вчера к нам за визой. Похоже, считали, что мы обязаны ее выдать. Думаю, потому, что ее шеф из Шабака уверил ее, будто с нами все улажено. Она то и дело тебя поминала. Так что лучше будь поосторожней. Ты попал в пару серьезных списков.

— Радость-то какая.

Сильвия слегка наклонилась к нему и понизила голос:

— Кое-что поразило меня в разговоре с Нуалой. Когда мы болтали о ее визе. Знаешь что?

Лукас задумался на секунду:

— Если бы кто-нибудь там действительно хотел помочь, ей бы организовали…

Сильвия поднесла палец к губам и очень тихо договорила за Лукаса:

— Фальшивый паспорт. Поддельные документы. И не посылали бы ее клянчить визу.

— Они ее сливают.

— Возможно, в свое время ей помогли бы Советы. Не сейчас. — Сильвия широко улыбнулась на случай, если кто наблюдал за ними. — Она надеется увидеть тебя сегодня в Тель-Авиве. Я бы посоветовала не ехать.

— А Сония Барнс?

Сильвия смахнула листочек мяты с верхней губы.

— Плохо еще, что Нуала Райс и ее дружок — коммунисты… что бы там сейчас от компартии ни осталось. И то, что Сония в прошлом была связана с партией и провела несколько лет на Кубе.