Сверх того, издателю показалось, что в книге чересчур акцентируется роль афро-карибской религии в современной истории острова. Жизнь Лукаса в основном была пока еще обещанием, осуществиться которому мешали неудачные начинания, неуверенность в себе и недостаток целеустремленности. Книга была единственным делом, которое он по-настоящему довел до конца. Чем очень гордился.
— Это дешевый пейпербэк[226] и не более, — сказал Лукас Оберману. — Попытка срубить быстрых денег на горячей теме. Так, халтурка.
— Толковая книга. Умная. Я мало знаю о Карибах или американской армии, но то, что я прочитал в ней, звучит убедительно.
Похвала доставила удовольствие Лукасу.
— Так что я полон оптимизма, — сказал Оберман. — Не зря остановил выбор на вас. А вы… еще не пропало желание работать над нашей историей?
— Люди, которые по-настоящему интересуют меня, — это Разиэль и Де Куфф.
— И Сония, — добавил Оберман. — Девочка вам нравится.
Он добавил себе в кофе немного шлага[227].
— Да, — сказал Лукас, — нравится.
Мимо кафе прошествовали летние колонны молодых туристов и студентов. Завсегдатаи кафе не обратили на них внимания, разве что проводили взглядом самых хорошеньких молодых женщин.
— Я склонен сосредоточиться на Де Куффе и его группе, за исключением нескольких из них. Они представляют больший интерес.
— Это можно, — согласился Оберман.
— Но, — сказал Лукас, — вы, понятное дело, предпочитаете какой-то результат. Что-нибудь вроде… но люди присоединяются, уходят. Все мои усилия ни к чему не приводят.
— Где они находятся? — спросил Оберман. — Эти последователи Разиэля и Де Куффа?
— В приюте в Эйн-Кареме. Де Куфф оплачивает их проживание. Он явно очень богат.
— Они все еще носят амулеты с уроборосом?
— Носят. И Сония тоже. Думаете, помешательство Эриксена связано с этим?
— Да, — проговорил Оберман, откусывая кекс, подававшийся с кофе. — До известной степени. Они еретики, очень радикальные еретики по понятиям ортодоксального иудаизма. Но конечно, уроборос фигурирует в «Зогаре».
— Мне не вполне ясна их теология. Очевидно, что она мессианская. Насколько мне известно, они чтят Саббатая Цви, Якоба Франка[228] и Иисуса.
— Да, так и следует их понимать. Вероятно, они видят во всех тех фигурах единую возвращающуюся душу. И Де Куфф — нынешнее ее воплощение.
— Какое отношение ко всему этому имеет змий? — спросил Лукас. — Постоянно он возникает.
— Когда Всемогущий непостижен и потерян для нас, — сказал Оберман, — остается некая эманирующая сила, пребывающая в сокрытом состоянии. Но ее способна пробудить только сравнимая сила — это базовая химия.
— Которую я…
— Которую вы так плохо учили в школе. Не беда. У индусов змея Кундалини представляет Шакти[229], супругу Шивы. Через Шакти имманентный Шива становится жизненной силой. Некоторые поклонялись змию Адамова сада.
— Не евреи.
— Были среди них и евреи, — сказал Оберман. — Еретики. Миним. Гностик Элиша бен Авуя[230]. Но запомните: в каббале змий тоже выступает в качестве силы, которая пробуждает Изначальную Мощь Бога. Он приводит время к его завершению в вечности. Святой змий символизирует Бога Веры. Вечный, вечно обновляющийся змий, который делает из имманентного Первичную Волю. Понятно я говорю?
— Четко излагаете, — ответил Лукас.
— В гематрии словосочетание «святой змий» имеет то же численное значение, что «машиах», то есть «мессия». В имени Де Куффа та же гематрия — Разиэль растолковал это ему, может, не столько ради себя, сколько ради каждого машиаха прошлого и настоящего. Вечная спасительная сила. Не только Иисус. Не одна душа. Многие.
— Надо мне изучить все эти дела, — сказал Лукас.
— Я так не думаю. Возможно, вам стоит заняться медитацией. А может, не стоит. Во всяком случае, это то, с чем вы здесь имеете дело.
— Непохоже, что это уйдет.
— Не раньше, чем уйдут евреи. Или Бог уйдет еще дальше и отмахнется от их затей и от самих затейников с их попытками вернуть его. Так что, — сказал Оберман, — даже если это ни к чему не приведет, это будет что-то.
— Похоже, нас ждет катастрофа.
— Вселенная движется от катастрофы к катастрофе. Это прозрение, которым марксисты были обязаны Вагнеру, а Вагнер — физике.
— Тогда скажите мне, откуда все это взялось?
— Что наверху? Что внизу? Что было в прошлом? Что будет в будущем? — Оберман искоса вопросительно посмотрел на Лукаса. — Тому, кто задает подобные вопросы, лучше было не родиться на свет. Так говорят великие мудрецы.
— Так как же мы все-таки это себе представляем?
— Человек создан по подобию, — сказал Оберман. — Он понимает то, что имеет с ним сходство. Формы, которые он видит, обусловлены его природой. — Оберман внимательно посмотрел на Лукаса. — Вы не передумали? Не пропало еще намерение писать книгу?
— Нет, не пропало.
Лукас расплатился, как привык, и они зашагали в сторону Яффской дороги.
— Вам известно, — спросил он, — что Де Куфф каждое воскресенье проповедует в Мусульманском квартале?
— Перед церковью Святой Анны? В купальне Вифезда?
— Полагаю, да. Мы нашли его там рядом.
На лице Обермана появилось удовлетворенное выражение.
— Это обычное место сборищ. Храм Эскулапа. Змеи. К тому же Пруд Израильский[231].
Он положил руку на плечо Лукасу, сворачивая к Яффской дороге и остановке автобуса в Кфар-Хешель, новый пригород за Зеленой линией.
— Слушайте, мы с вами сделаем что-то полезное. Что-то стоящее. Между прочим, я послал вам кое-какие книги, каких вы, скорее всего, не найдете ни у «Стеймацки»[232], ни в университетской библиотеке. Сделайте одолжение, будьте аккуратны.
Взволнованный Лукас поспешил домой. Это было уже что-то стоящее, не какой-то пустяк. В отвратительной каморке консьержа его ждала увесистая посылка от Обермана.
— Боже! — воскликнул консьерж, словно ему пришлось что-то куда-то тащить, что было маловероятно. — Что у вас там?
— Брильянты, — сказал Лукас.
Весь день до вечера он сидел на узкой террасе, на которую выходила кухня, жевал кат, которым угостила его Нуала, и читал материалы, присланные Оберманом. Иерусалим в них производил впечатление безумного съезда чудиков. Тут были гои наподобие Вилли Ладлэма, религиозные подстрекатели, чьи страстные безумные идеи о мироздании заполняли полицейские досье толще, чем Евангелия от Марка и Матфея, вместе взятые. Тут были Стражи Прекрасных Ворот, которые намеревались восстанавливать Храм, продав мемориальные пристройки богатым американцам, и Носители каиновой печати — немецкие хиппи, сдвинувшиеся на идее искупления, походившего на месть нацистов самим себе. Были и смотрители Галилейского Дома, с которыми Лукас был уже знаком, и Потерянные-и-Обретенные Темнокожие Восточные Дети Сиона, большинство которых прибыли из Бейкерсфилда, штат Калифорния.
Одни вдохновлялись идеей восстановления Храма по образу египетских пирамид, другие — Подлинного Гроба Господня или Копья. Были тут поклонявшиеся Пирамиде члены орегонской секты Молчаливых Искателей Дуба и Лозы и стайка панамцев, называвших себя Самыми Непорочными Атлетами Святого Грааля.
Были и просто индивиды, мужчины и женщины, считавшие себя Франциском Ассизским, или Терезой Авильской, или Петром Отшельником[233]. Но среди евреев, в общей массе консервативных, не было ни одного, подобного Де Куффу или Разиэлю.
Материала было солидное количество. На другой день Лукас рано утром позвонил старинной приятельнице в нью-йоркском издательстве, рассчитывая соблазнить идеей книги разговаривая с ней, он дивился себе, как разливается соловьем, самоуверенно и восторженно, подобно пророку Илие на горе Кармель перед четырьмя с половиной сотнями жрецов Ваала, будто ничего так не жаждет, как написать эту книгу.
