Когда Сония подошла к воротам квартала, они уже были заперты — армяне притаились в ожидании возможных неприятностей. С минаретов всех городских мечетей громкоговорители лили поток священной ярости. Слышались винтовочные выстрелы, вопли скорби и гнева, улюлюканье женщин.
У поворота к Сионским воротам находился цахаловский КПП. У Сонии было палестинское удостоверение личности, которое она купила у менялы рядом с Дамасскими воротами, но и на иврите, и на арабском она говорила неуверенно. В удостоверении местом проживания был указан Старый город.
У светловолосого солдата-ашкенази, проверявшего ее сумку, сбивчивый иврит Сонии не вызвал ни малейшего подозрения. Она сказала, что возвращается домой из западной части города, где работает горничной в отеле, и тот пропустил ее. На площадях и безукоризненно чистых рыночных площадках Еврейского квартала стояли семейные пары и прислушивались к нарастающему реву бунтующих толп. Там и тут, собравшись группами, пели патриотические песни. Это было «Никогда больше» в виде tableau vivant[446] — спокойное, полное решимости. Все стояли, обратившись приблизительно к Стене Плача и Хараму за ней, святыне и храму врага, откуда он явится с сердцем, исполненным убийства.
Детей было немного. Олин, мальчишка лет десяти, коротко стриженный, но с пейсами, плюнул, целясь в ее юбки, и Сония поспешно пробежала мимо.
Следующий пост, который предстояло пройти, был в тоннеле, что вел от площади перед Стеной Плача к базару на Эль-Вад. Туда подогнали несколько дополнительных автобусов с солдатами; вдоль одной стены тоннеля протянулась колонна бронетранспортеров.
Бородатый резервист средних лет, выглядевший как раввин, быстро проверил ее документы и направил в безлюдный лабиринт. Тот был полон гулких, угрожающих звуков, и когда она вышла с другой стороны, то увидела огонь. По непонятной причине кто-то, затаившийся в тени у пылающего здания, швырнул в нее железкой размером с кулак, которая ударилась в стену, срикошетила и покатилась по булыжной мостовой. Наверное, просто потому, что она была одинокая женщина, шедшая со стороны Еврейского квартала.
Эль-Вад в Мусульманском квартале была заполнена народом, светла от фонариков и переносных фонарей. Сония услышала неприятный смех и испуганное хвастовство юнцов. Над головой появился вертолет, луч его прожектора, поймав их врасплох, высветил бледные искаженные лица. Когда он пролетел, вслед ему роем крылатых насекомых понеслись проклятия, словно притягиваемых вихрем лопастей.
Деревянная наружная дверь дома, где Сония жила с Бергером, была заперта изнутри на засов. Некоторое время назад там обосновались воинствующие израильтяне, которые соединили дом несколькими галереями с улицей, идущей от прохода Еврейского квартала, и, насколько ей было известно, все еще занимали его. На одном из выходящих во внутренний двор балконов, видимый с улицы, тогда развевался израильский флаг. Сейчас он исчез.
Здание казалось безлюдным, что заставило ее задуматься, нашел ли кто-нибудь ему какое-то применение. Она попробовала постучать в ворота резным, в османском стиле, молотком. Примерно минуту спустя послышался звук отодвигаемого засова.
Дверь открылась, и перед ней предстал высокий худой молодой человек, похожий на Христа. Было непохоже, что этот молодой человек скоро приидет во славе, чтобы судить живых и мертвых; скорее, его натянутая улыбка и хламида багряная внушали мысль о современных, вульгарных образах христианского Спасителя. Хламида походила на штору; сорванную с окна захудалой гостиницы, на ней еще оставались кольца. Улыбка, хотя и доброжелательная, свидетельствовала, что он мало уделяет внимания гигиене рта.
— Хвала Иисусу! — произнес он.
— Хвала, — сказала она, проходя внутрь.
Никакого признака суданских детишек, которые жили здесь прежде в медресе. Казалось, теперь это прибежище для бездомных: по всем углам двора прятались узлы с пожитками и убогие постели, на некоторых располагались их владельцы, плачущие, молящиеся или дремлющие. Странно, что воинствующие иудеи таким образом используют свою собственность в Мусульманском квартале.
— Что случилось с молодыми израильтянами, которые унаследовали дом? — спросила она его.
Парень сказал, что те ушли. Вместо них поселились ученые, ведущие раскопки древних фундаментов на другой стороне улицы. Сейчас археологи тоже ушли.
— А что все вы здесь делаете?
Как объяснил молодой трансценденталист, его друзьям заплатили за то, чтобы они присматривали за входами в тоннели, пока не вернутся ученые.
— Входы в тоннели? — переспросила Сония.
Молодой человек провел ее в холл, которым она сотни раз проходила, когда Бергер жил здесь. У подножия одной из колонн поднимались три узкие ступеньки, за которыми была небольшая ниша, где обычно отсиживались местные дети, играя в прятки. Но теперь она была занавешена куском мешковины. Отодвинув ее, Сония увидела, что поднимавшиеся над полом ступеньки были всего лишь вершиной лестницы, которая, изгибаясь, шла вниз, в сырую тьму под улицами квартала.
Десятью ступеньками ниже находилась еще одна деревянная дверь, крепко запертая. Сколько она ни пыталась с помощью молодого псевдо-Христа открыть ее, дверь даже не дрогнула. Наконец усилиями молодого человека и его друзей дверь удалось открыть. Из винтового хода поднимался дурманящий запах древнего камня.
До улицы, ведущей к воротам Баб-аль-Гаванима, было ярдов пятьдесят. Сония посветила фонариком на схему и увидела, что все тоннели, расходящиеся от старого медресе, могут вести к фундаменту того или иного из зданий, окружающих Харам.
Владение принадлежало аль-Хуссейни со времен, когда Палестина была подмандатной территорией Великобритании; были все основания думать, что он обнаружил сеть ходов, полезных в тогдашних конфликтах. И если воинствующие иудеи, завладевшие медресе, окончили свою работу, у них был резон скрыть, что имеют доступ к Хараму, замаскировав то под прибежище всяческого рода блаженных, недоступное за рядом запертых дверей.
Она двинулась вперед за лучом фонарика. Пройдя дюжину ступеней, она поняла, что народ, самовольно поселившийся в медресе, спускается следом за ней.
— Убирайтесь! — прикрикнула она. — Валите отсюда! Ты останься, — остановила она парня, похожего на Иисуса, когда он повернул назад с остальными. — Пойдешь со мной.
Лестница в сужающемся колодце уходила вниз на сотню футов, достаточно для того, чтобы у Сонии заложило уши. Лампа, оставленная у входа, освещала тоннель, постепенно понижающийся от конца лестницы. Откуда-то неподалеку, искаженный стенами и сводом, доносился шум, похожий на крики толпы и винтовочные выстрелы.
Сония вошла в тоннель, мурлыча себе под нос «Makin’ Whoopee»[447]. Не прошла она и тридцати футов, как тоннель снова разделился. Она посветила налево, направо — никакой разницы. Судя по схеме, к Баб-аль-Гаваниме следует идти направо.
— Как вас зовут, сэр? — осведомилась она у подражателя Христа, следующего позади.
Оказалось, Джордж.
— Останьтесь здесь, на этом месте, Джордж, хорошо? Видите, на вас падает свет той лампы, так что я найду вас, найду дорогу обратно. Классно?
Джордж поспешил согласиться с таким поручением.
Вскоре проход снова разделился, и опять она предпочла взять направо. Потом и выбранный разделился, уже на три других, а через несколько шагов опять раздвоился. На этот раз тот, что вел направо, похоже, заканчивался ложной нишей. Но там она заметила проем внизу стены, который, кажется, вел обратно, к месту, где она только что была. Водя лучом фонарика, она увидела, что это спуск в примыкающую камеру. Пол на всем протяжении имел небольшой уклон, так что, следуя системой коридоров, идущий постепенно оказывался все ниже под улицей.
Сония легла ничком на пол и поползла на локтях в проем. Вскоре она обнаружила, что проем сужается, и чем дальше, тем больше. Стены на ощупь были как нечто живое, как некое подобие глотки.
