Однако довольно часто повествование о женщинах, чья телесная привлекательность была сразу подчеркнута, строится как рассказ об опасной, разрушительной силе этой обворожительной красоты. Характерно, что в мужских текстах того времени в изображении роковой женщины или кокетки подчеркивалась опасность ее сексуальной соблазнительности для мужчины, такая героиня представлялась силой, деконструирующей мужское существование. В Воспоминаниях же речь идет о том, что, став кокеткой, женщина разрушает прежде всего себя, свою собственную судьбу.
Незаконная дочь Трощинского, «будучи сама обворожительной кокеткой, <…> в то же время страшно ревновала ко всем своего мужа. Несчастная страсть довела их, наконец, до того, что они совершенно рассорились» (318), и семья развалилась. Ее дочь миловидностью, добротой сердца и необыкновенной грациозностью не менее матери сводила с ума молодых людей. Но это-то и послужило ей к большому вреду — характер ее испортился, она, в свою очередь, сделалась большой кокеткой, недолго жила и вскоре после замужества своего скончалась (318).
В этом кратком рассказе изложение построено так, что кокетство предстает чуть ли не причиной безвременной смерти.
Особенно подробно эта тема — опасности для женщины ее собственной телесной привлекательности, если последняя ничем иным не дополняется, — развивается в истории жены двоюродного брата Петра Николаевича — Катерины Армановны, урожденной графини Делавиль. Это вторая большая новелла о женской судьбе наряду с «биографией» Софьи Николаевны.
Подробность рассказа в этом случае мотивирована прежде всего ее необычностью, «литературностью» этой истории, которая, по замечанию мемуаристки, «могла бы послужить сюжетом романа отличному писателю» (379). Впрочем, и сама она в своем повествовании о жизни Катерины Армановны охотно использует литературные, романтические парадигмы.
Завязка: неожиданная встреча с женщиной — воплощением мечты об идеале. Брат Петр на концерте музыки встретил тот самый идеал, о котором мечтал столько лет <…>. Это была прелестная блондинка высокого роста, с стройным станом, с нежными и правильными чертами лица, со взглядом, преисполненным и нежности, и доброты, полная той гармонии в лице, о коей он мечтал с юношеских лет своих (366).
Заметим, что внешний портрет один к одному повторяет весь «необходимый набор» черт, которые составляли в романтических текстах портрет блестящей красавицы, «небожительницы»[399].
Но незнакомка исчезла, «как прелестный метеор», а через некоторое время Петр Николаевич, поехав покупать имение у графа Делонвиль, увидел на стене портрет своей пропавшей красавицы, которая оказалась дочерью графа. Очарованный Петр тут же сделал предложение и через две недели женился.
Привезя ее домой, в Малороссию, он устроил для жены отдельную комнату <…>; боясь влияния семейства своего на нее, он оставлял ее почти всегда одну, как птичку в клетке, расписав ей часы занятий, которые она в точности исполняла; он забавлял ее всякий день, как дитя, разными подарками. <…> Часто приезжая к ним и проживая у них некоторое время, я, по просьбе брата Петра Николаевича, проводила с милой женою его целые дни: как восхищалась я чудным этим существом, имевшим в душе своей начало всего прекрасного и готовым любить всей душой того, кому поручила счастье своей жизни. Все могло бы осуществиться, если бы не несчастная система Петра Николаевича, которая послужила впоследствии несчастью всей их жизни. Любя страстно жену, он старался удаляться от нее и быть с нею как можно реже, полагая, что это самое усилит ее любовь к нему. Вот тут-то он и ошибся! Будучи всегда одна, она, конечно, начала скучать и тосковать, желая других развлечений. Он привез ее к нам в Обуховку: все семейство наше было в восторге от нее; в особенности братья мои так восхищались ею, что шутя просили брата Петра увезти ее поскорее, страшась влюбиться в нее. В самом деле она была очаровательна, и иногда вдали, в легком наряде своем, со светлыми локонами на плечах, она казалась нам каким-то воздушным существом (369).
То есть, с одной стороны, Катерина описывается как женщина-ребенок, женщина-эльф, женщина-ангел, а с другой — все время говорится о ее телесной прелести, привлекавшей опасное внимание мужчин.
После рождения сына, которого девочка-жена по неопытности не уберегла, отношение мужа к ней изменилось.
Они уехали за границу, где жили отдельно, предаваясь удовольствиям света, и совершенно охладели друг к другу (372).
При этом подчеркивается, что брат не переставал гордиться красотою жены своей, не щадил ничего для ее нарядов. <…> Она очаровывала красотой своей, он издали любовался ею (372).
Со слов брата, Скалон отмечает, что за границей за Екатериной Армановной «ухаживали такие личности, против которых никакая женщина не могла бы устоять» (372). Но, к ужасу своего мужа (и, кажется, также и к неудовольствию мемуаристки), Катерина Армановна полюбила некоего Бобарыкина, молодого человека, «который не имел ни особенного ума, ни особенного образования. Привыкши к нему, брат мой не считал его иначе как комнатной своей собачкой» (372). Можно заметить, что именно выбор жены привел мужа в негодование. Тем не менее он посоветовал ей выйти замуж за Бобарыкина, но не возвращаться в Россию, где брак этот не может быть признан законным (мемуаристка не комментирует, был ли хоть каким-то образом расторгнут ее первый брак).
Но странная и невероятная вещь, если я скажу, — продолжает Софья Скалон, — что, несмотря на все случившееся, брат мой и Екатерина Армановна оставались всегда друзьями, постоянно были в переписке и даже путешествовали вместе все трое в одном экипаже. Когда я спросила брата, зачем он это делал, он отвечал мне, что делал это из одного любопытства, чтобы наблюдать, так счастлив с нею Бобарыкин, как и он был в прошедшее время (373).
У Бобарыкиных родился сын и две дочери, а Петр Николаевич возвратился на родину с молодой итальянкой, от которой у него тоже родилась дочь. Но все это время он оставался в переписке «с своею женой, которая не переставала называть его своим другом и благодетелем, поверяя ему все тайны своего сердца, описывая все подробности своей семейной жизни» (373).
Потом Бобарыкин со всем своим семейством, вопреки обещаниям, приехал в имение к Петру Николаевичу, а оттуда отбыл в Москву, где вскоре женился.
Брат Петр с Екатериной Армановной, ее детьми от Бобарыкина (которых он окрестил и дал им свою фамилию, то есть законный статус), итальянкой (так и остающейся в Воспоминаниях безымянной) и дочерью жили в деревне своеобразной большой семьей, которая невероятно удивляла мемуаристку.
Она подробно описывает свою встречу с этим странным семейством, большей частью используя при рассказывании этого эпизода нарративное «мы» вместо «я». Внешне появление «мы» мотивировано тем, что автор посещает имение двоюродного брата вместе с мужем (тоже, кстати, нигде в мемуарах не названном по имени). Но, как мне кажется, это неожиданно здесь появляющееся семейное, групповое «мы» выполняет функцию «прикрытия», позволяя мемуаристке публично обсуждать эту ненормальную ситуацию.
Интересно, что в этих описаниях нет гнева, осуждения, моральных инвенктив, а есть только неприкрытое удивление. В роли жены-девочки теперь выступает итальянка: «это существо показалось нам каким-то идеальным и романтическим» (375), но при Екатерине Армановне «хорошенькая итальянка <…> показалась нам не чем иным, как простой субреткой» (375).
Ко всем детям и Екатерина Армановна, и итальянка, и Петр Николаевич относятся одинаково ровно: «казалось, что гармония водворилась там, где никогда не могла существовать. Все это казалось нам странным и загадочным, тем более что итальянка казалась в дружбе с хозяйкой дома» (376). Правда, однажды мемуаристке удалось «подсмотреть» «язвительную улыбку» Екатерины Армановны за спиной простодушной итальяночки.
