Зульфия живо представила себе кирпичное здание школы святого Иосаафа, каждый выступ которого украшен светящимся самодельным фонарем. Ей даже показалось, что воздух стал холоднее и запахло жженой тыквенной плотью и корицей.

– Пирога хочу, – сказала она.

– Пироги тоже были, – рассмеялась Заваркина. – Каждый год заказ на их изготовление получала кондитерская, которую открыла племянница Анафемы. Как она теперь выживет, ума не приложу…

– А что было потом? – поинтересовалась Зуля.

– Потом нас распускали по домам, и вернуться мы должны были ровно к шести вечера. Ни минутой раньше и ни минутой позже, в костюмах и масках, иначе на бал не попасть.

На моей памяти не было ни одного человека, который счел бы бал скучным или неподходящим ему занятием. Скорее всего, потому что на бал допускались не все, а только старшая школа. Ученики класса с пятого начинали мечтать о том, как разоденутся в пух и прах и пройдутся в кривом котильоне с понравившейся девчонкой. Согласно бальному расписанию ровно в шесть школьники должны были подняться вверх по парадной лестнице, по которой в будни ходит только директриса, и выстроиться в стройные шеренги, чтобы зайти по сигналу в зал, выдать вальсовый круг и быть свободными. Дальше выходила Анафема, рассказывала, как она рада видеть столько свежих сияющих детских лиц и… бла-бла-бла. После ее громогласной нудятины разносили угощенья и начинались развлечения. Какие именно – зависело от комитета бала, который торжественно избирался школьниками и учителями в сентябре. На каждый бал под покровом ночи привозилась какая-нибудь макабр-панк-поп-рок-группа: папа главы комитета непременно оказывался знаком с братом их тур-менеджера. Бал всегда длился до полуночи, конечно, для тех, кто выдерживал. Для остальных – раз в час от школы отходил автобус, который объезжал город и пригород и раздавал учеников в руки родителям. Кстати, мой первый бал почти полностью состоял из исторических танцев, которые мы разучивали весь сентябрь на дополнительных занятиях. Я и сейчас могу тебе мазурку отчебучить, – улыбнулась Заваркина в пустой стакан с пивом, – только на балу мы все равно сбились в кучу и попадали.

– Только не говори мне, что там никто никогда не напивался! – недоверчиво протянула Зульфия и плеснула Анфисе из своего бокала.

– В пунш обязательно наливалось шампанское, – хихикнула Заваркина. – Мы два года подряд морочили Анафему, что у пунша должен быть такой вкус. Она нам: «Это алкоголь!», а мы ей: «Это мускатный орех!». Напивались, конечно, всякое было. Однажды разбитная компашка из шести одиннадцатиклассников упилась ромом в подсобке. Один даже в больницу попал. Ой, что было! Прибегали мамаши и, забыв про качающиеся в ушах бриллианты, выли по-простонародному: «Это вы моего сыночку на грех подбили!» – и всё в том же духе. Но дело решили миром. Троих выгнали из школы, якобы за неуспеваемость, еще троих развели по разным классам, якобы из-за конфликта с физиком.

– А с балом ничего? – не поверила Зульфия.

– А с балом ничего, – подтвердила Заваркина, озираясь в поисках официантки. – Представляешь теперь, насколько это важное мероприятие? Если его уберут, это будет драма. Но только для учеников Иосаафа.

– А все-таки почему Рождество обошли? Девушка, нам еще по полпинты сидра, пожалуйста.

– На Рождество надо подарками обмениваться, а это затратно, – Заваркина залпом допила виски. – И материально, и эмоционально. Да, к тому же это религиозный праздник, а на балах святого Иосаафа должна царить немного декадентская атмосфера.

– Пафосники! – сказала с улыбкой Зуля. Это было ее собственное слово, означавшее нечто помпезное.

– Не завидуй так громко!

– Ну, может, они оставят бал, – задумчиво предположила Зуля, – как-нибудь втихаря…

– Да прям! – отмахнулась Заваркина. – Они уже приняли под козырек. На днях объявят ученикам. Стоны содрогнут те красные кирпичные стены, – закончила она драматично и с силой растерла еще одну докуренную сигарету в пепельнице.

Зуля улыбнулась.

– А я-то думаю, чего это ты такая тихая в последнее время! Нет, есть еще у меня порох в пороховницах! Могу! Могу видеть, когда что-то затевается. Что ты задумала? Рассказывай! – потребовала она.

– Точно не знаю, – Заваркина прищурилась. – Хочу укрепить оборону Иосаафа большой шапочкой из фольги. И мне нужна команда. И мне нужен конкретный враг, личность одиозная и неприятная.

Она повертела головой по сторонам, словно одиозную личность и общего врага можно было найти в пабе, среди мягких кресел и винтажных плакатов. Зуля проследила за ее взглядом и тоже не увидела никого необычного.

– Буду импровизировать, – картинно вздохнула Заваркина, лихо опрокинула в себя полстакана сидра и снова закурила.

– Ну-ну, – Зуля уставилась на нее, – а зачем тебе это? Зачем отстаивать развлечения в святом Иосаафе? Ну, кроме твоего собственного веселья в процессе скандала, конечно…

Заваркина уставилась на нее в недоумении. Зуля стукнула себя по лбу.

– Вася, – произнесли подруги вместе.

– Они хотят лишить моего ребенка двух тонн веселья, о котором я ему все уши прожужжала.

– Счастье ребенка как мотив мне понятен, – улыбнулась Зуля. – Тебя, стало быть, уже в школу вызывали.

– Угу, – откликнулась Заваркина, – давай еще сидра закажем.

Они заказали по пинте пряного «айриш перри» – ирландского грушевого сидра.

– Вдруг это заведение тоже закроют? Как духовно небезопасное? – предположила Зуля в волнении.

– О, ужас! Любезная Зульфия останется без тепленького сидра на ночь! – засмеялась Заваркина. – Не дрейфь! Косолапыч – депутат, и потому ирландскую культуру признали дружественной славянской.

Косолапычем иногда называли Дмитрия Косолапова – депутата городской думы и бизнесмена, владеющего сетью ресторанов быстрого питания «Косолапыч» в русском стиле: избушки, коряги, медведи, невкусная еда. Паб «Медная голова» тоже принадлежал ему.

– Мда, Заваркина, – произнесла Зуля довольно, – наворотишь ты дел!

– А то, – согласилась та.

– А что все-таки с Яичкиным твоим?

– Он не мой, – обиделась Заваркина.

– Так кто это?

– Яичкин. Помнишь региональный фестиваль новой драмы? На котором Смоленская блеснула прежде, чем уйти на покой? Когда она отхватила гран-при, он еще плевался ядом и желчью ей вслед?

– Вспомнила! – вскрикнула Зульфия. – Помню его! Мерзенький такой ботаник!

После окончания того фестиваля Анфиса и Зуля стояли в толпе прессы. Мимо чинно шествовала режиссер-победительница, обнимая свой приз и лучезарно улыбаясь. Яичкин вывалился из толпы прямо перед ней, принялся в ажитации размахивать руками и орать дурным голосом. Суть его выстраданной тирады сводилась к следующему: все решают деньги, губятся таланты, все куплено, приз Нины не заслужен ею, а по праву принадлежит ему. Гордая Смоленская молча (что для нее нехарактерно) залепила этому истерику мощную пощечину и проследовала далее под аплодисменты. За ней прошествовал ее муж Павел Проценко – местный преуспевающий бизнесмен – не скрывающий ехидной улыбки.

– Ее постановка все равно лучше была, – выдохнула Зуля облачко дыма.

Внизу загрохотал саундчек.

– Нам надо спуститься, – сказала Заваркина. – Я тебе кое-кого покажу.

Девушки, нетвердо ступая, спустились по узкой деревянной лестнице, завешанной пейзажиками Ирландии. Весь нижний этаж паба был заполнен людьми. На крохотной сцене суетились рослые парни – гитарист, барабанщик, аккордеонист, вокалист Егор с бас-гитарой. Рядом примостилась крохотная девушка-флейтистка. Группа «Undertakers» была готова сказать свое слово. Как только Анфиса и Зульфия протиснулись к сцене, полилась тягучая и нервная мелодия.