Эта история волнует еще и потому, что позволяет сыграть в известную игру «поиск инварианта»: то есть того, что против авторской воли просачивается во все его тексты. Вряд ли возможно на основании таких исследований раскрыть псевдоним, но если автор уже известен, можно узнать что-нибудь о нем.

Вот например: Чхартишвили известен не только как переводчик, но и как автор исследования «Писатель и самоубийство» — и действительно, самоубийств в романах о Фандорине хватает, но почти все — кроме того, которым открывается «Азазель», — оказываются фальшивыми и инсценированными. Что-то это, конечно, значит — не ясно только, что именно.

Можно, например, сказать, что у Достоевского почти в каждом романе кто-то кончает с собой — но у него на самом деле, а у Акунина — нет. Это можно интерпретировать так: ФМ — подлинник, а Б. Акунин — имитация. То есть самоубийство выступает как бы критерием подлинности. Кириллову понравился бы такой поворот сюжета.

Или вот еще: учитывая обещания Акунина создать из книг о Фандорине многогранник, можно предположить, например, что цикл завершится добровольным уходом Эраста Петровича из жизни — и тогда круг замкнется. Конечно, заявив такой прогноз, я провоцирую Чхартишвили (сейчас пошлю ему ссылку на статью) — но в любом случае пусть либо прекратит в каждом романе инсценировать самоубийства, либо концептуализирует этот мотив.

Еще можно сказать, что раскрытие псевдонима — тоже вариант самоубийства. Тем более что самоубийство Бога — часть мифа о смерти и воскрешении. И, таким образом, после статьи в «Ведомостях» Б. Акунин умер и воскрес в облике Г. Чхартишвили. (Писатель — Бог для русского читателя, давно известно.)

В свое время я долго думал, предавать ли эту историю огласке. Но, когда понял, что рассказал ее уже нескольким десяткам человек, стало ясно, что умолчать о ней было бы неисполнением моего профессионального журналистского долга. И потому я решился поведать читателям «Газеты. ру» то, что я назвал «Правдой о Никите Михалкове».

3 августа я напечатал в этой газете историю о том, как в один из дней Московского кинофестиваля журнал «Искусство кино» и дирекция кинофестиваля организовали круглый стол под призывным названием «Интеллигенция — за социализм?». Тогда мне опрометчиво показалось, будто мне есть что сказать на эту тему (прежде всего о неправомочности самой постановки вопроса и его неактуальности), и к тому же часть организаторов просила меня посетить мероприятие. Я посетил.

Первым выступал председатель Союза кинематографистов и глава ММКФ Никита Михалков. Речь его была выразительна, хотя на первый взгляд предсказуема, как речь любого человека, занимающегося политикой. Мое внимание привлек один фрагмент, который я, к сожалению, не смог записать на месте, а за прошедшую неделю он неизбежно фольклоризовался. И потому я заранее прошу прощения у четырех стихий и у Никиты Сергеевича за неизбежные искажения, которые мне, как увидит далее читатель, особенно досадны.

Михалков рассказал следующую историю (при чтении желательно представлять себе Никиту Сергеевича в натуре — с вальяжным голосом, усами, жестами и прочее):

— Был я недавно на ярмарке [говорит о традициях русских купцов, об их честности и богобоязненности]. И вижу, стоит такой мужичонка, в простой такой застиранной рубашке, и держит в руках такой лист железный. «А это, грит, Никита Сергеевич, броня. Которую ни один снаряд не пробьет. До 2004 года». Вот ведь наши Кулибины, наши Иваны Ползунковы в таких условиях… [долго говорит об условиях и талантах русского народа]. Захожу я за перегородку, а там другой мужичонка стоит, в такой футболке обычной, и держит болванку железную. «Что это?» — спрашиваю, а он мне отвечает: «Это, Никита Сергеевич, снаряд, который любую броню пробьет».

Тут я замираю, потому что ожидаю услышать что угодно — о том, что лучшие наши таланты заняты в области производства вооружений, о патологической лживости русского народа, о его озорном уме, склонности к розыгрышам, юморе, который, несмотря на тяжелые условия, и так далее. Но вместо это слышу:

— И я смотрю им в глаза — и я им верю. Я чувствую, они говорят правду. Что этот снаряд действительно пробьет любую броню. Кроме той, конечно, которую ни один снаряд не пробьет до 2004 года.

Тут я замираю вторично, чувствуя, что столкнулся с умом, намного превосходящим мой собственный. Я бы не удивился, если бы Михалков без паузы продолжил: «Я чувствую, они говорят правду. Что эту броню до 2004 года действительно не пробьет ни один снаряд. Кроме, конечно, того, который пробьет любую броню».

Подобные истории рассказывают мастера дзен. Вспоминая внешний вид Михалкова, я склонен, однако, считать его не мастером дзен, а тайным суфием. Тем более что и его лихая джигитовка, продемонстрированная в фильме «Сибирский цирюльник», наводит на мысль о краях скорее мусульманских, чем буддистских.

На первый взгляд эта история — анекдот. Но мы-то знаем, что многие анекдоты — это деградировавшие притчи. Этот анекдот — притча недеградировавшая. Согласно Идрис Шаху, каждая притча имеет семь смыслов, раскрывающихся на разных степенях посвящения. У рассказанной Михалковым мы рискнем указать на несколько возможных значений. Первое из них связано с медитацией над известным вопросом: «Может ли Бог создать камень, который Он не сможет поднять?» В притче Михалкова в качестве Бога выступает русский народ и на вопрос дается твердый ответ: «Да. Бог может создать камень, который Он не может поднять, чтобы потом легко поднять его».

Второе значение связано с критикой рационалистического правила исключенного третьего. По обычной (рационалистической) логике один из двух мастеров должен безбожно врать — но нет, оба говорят правду.

Я волнуюсь, что, исказив слова Мастера, я, возможно, невольно исказил другие смыслы этой притчи. Так, для меня до сих пор непроясненным остается смысл числа «2004», а также таинственной фразы, сказанной Председателем СК чуть раньше:

— В эти годы мы вместе с ребенком выплеснули много всего полезного.

P.S.Вышедший текст вызвал неожиданную дискуссию, когда главный редактор «Газеты. ру» Антон Носик прорекламировал его на закрытом листе рассылки «ЕЖЕ». С некоторым изумлением я понял, что большинство написавших мне и на лист свои отзывы не совсем верно поняли то, что я хотел сказать.

Превалировали две точки зрения: я обстебал Никиту Михалкова, и я хотел его обличить. Леонид Делицын обратил внимание на то, что я упоминаю дзен и суфизм, то есть вписываю Михалкова в восточный контекст, в противовес западному. Мол, Кузнецов хочет сказать, что Михалков толкает Россию на Восток.

Борис Лифановский предположил, что мне просто было не о чем больше писать:

Сомнамбулист Чезаре отметил, что современная броня — «это никакой не «лист железа», это сложная многослойная конструкция толщиной сантиметров в 20–50, которая состоит не только из металлических сплавов, но и из продуманно расположенных небольших зарядов взрывчатки (для предотвращения кумулятивных взрывов)».

Больше всего меня порадовало интертекстуальное изыскание того же Делицына, в котором он нашел литературный подтекст михалковской притчи: «Я надеюсь, что для подписчиков ЕЖЕ не секрет, откуда взялись броня и снаряд. Они пришли из романа Жюля Верна «Из пушки на Луну». Там Капитан Николь делает броню, которую никто не может пробить, а Барбикен — снаряды, которые всегда эту броню пробивают. А потом они дружной семьей летят на Луну».

С сожалением должен признать, что мне, вероятно, не удалось выразить свою мысль ясно. Я ни в коей мере не хотел обстебатъили обличитьмногоуважаемого Н.С. Михалкова. Я честно хотел выразить свое восхищение человеком, который способен не дрогнув говорить то, что говорит Михалков.