Генрик шлепал босыми ногами по мокрому еще полу, а стены уже начинали сиять своей первозданной золотой окраской доброго дерева, гудела прокалившаяся печь, тоже блещущая, тоже протертая. И Бертулис вспомнил, что так бывало и в его родном доме перед праздниками, даже перед его собственными именинами, когда он был еще ребенком.
Но воспоминание вдруг оборвалось: дядя Генрик ждет гостью! Кто она? Как хозяин объяснит ей пребывание Бертулиса в доме? Не придется ли вот сейчас же, немедленно, собирать свои вещи и бежать из этого уютного дома, в котором он прожил так долго? И как на беду, он отослал своего помощника Мазайса, а куда он денется без него? Он и дороги не найдет в зимнем лесу к тому заброшенному бункеру, который показал ему начальник отряда Граф.
Он неловко спросил:
— Какая гостья, дядя Генрик?
— Племянница. Настоящая. Не то, что ты, мой богоданный племянничек!
— А как же я?
Вопрос его надолго повис в парном воздухе. Генрик швырнул тряпку в ведро с водой и смотрел довольно презрительно на своего жильца. Потом вытер руку об руку, суховато сказал:
— Она знает, что у меня есть дальний родич из латгальцев, что он болен и живет здесь.
— А где она работает?
— Она учится. Студентка четвертого курса! — Эти слова прозвучали важно, весомо. Но Генрику, видно, еще не хватало этой весомости, так как он, подумав, добавил: — Филолог!
Последние слова дяди Генрика начисто добили Бертулиса.
— Может быть, мне переехать куда-нибудь? — робко спросил Бертулис.
— А зачем? Живи как живешь. Мирдза и не такое на моем хуторе видала, — равнодушно сказал дядя Генрик.
— Она, что же, тоже состоит в организации?
— Ей это ни к чему! — перебил Бертулиса дядя Генрик. — И ты при ней своей теории не развивай, еще поцапаетесь! Живи тихо, ты же больной, — чуть приметно усмехнулся лесник. — А больных всегда жалеют. Только, извини, кабинет мой она займет. Мы с тобой как-нибудь вдвоем разместимся, а Мазайса отпустим домой. Он давно уже просился у Будриса, чтобы дали ему отдохнуть: жена его вот-вот рожать будет…
«Вот это и есть жизнь! — потрясенно подумал Бертулис. — В ней все рядом: шпионаж, диверсии, пребывание в лесных укрытиях, а рядом рождается новая жизнь, приезжает гостья из чужого мира, да еще студентка, филолог. Больше всего его почему-то поразила будущая специальность неизвестной Мирдзы. А он, Бертулис, проговорись или выкрикни какое-нибудь слово во сне, уже на подозрении!» Это и пугало.
Меж тем дядя Генрик приволок с чердака еще одну кровать, и Бертулис принялся помогать ему устанавливать ее в комнате, выбивать матрац, а дядя Генрик с ловкостью старого вдовца расстилал белоснежное постельное белье, украсил комнату вересковыми ветками, от которых сразу чуть они начали оттаивать, потянуло сладковатым запахом смолы.
— А я-то собирался именины сегодня устроить… — растерянно протянул Бертулис, когда дядя Генрик окончил возню, удовлетворенно оглядел дело рук своих и присел в кресле.
— А кто тебе запрещает? — спросил дядя Генрик. — Ежели человек живет, значит, у него бывает и день рождения. То-то, я вижу, Мазайс куда-то исчез. Наверно, ты упросил туда да обратно два десятка верст протопать? А спросил бы, я бы сказал: в два часа поеду на лошади до городка, к рижскому автобусу, все бы и захватил, что требуется…
— Кто же знал…
— Труслив ты очень, парень! — со снисходительным презрением заметил лесник. — А профессия твоя требует риска!
— Эта профессия у меня вот где сидит! — И Бертулис хлопнул по шее. Впрочем, он тут же смутился, пожаловался: — Плохо нас учили в школе, говорили, что тут идет постоянная война, а на деле…
— Тебе, что же, хочется из автомата пострелять? — Лесник прищурил глаз, оглядывая Бертулиса. — Ты уж с этими развлечениями переберись куда подальше. Слышал, что Будрис приказал: «Чтобы в лесу тихо было!»
— Да нет, что вы, дядя Генрик! — смущенно спрятал глаза Бертулис. — Я это об общем положении…
— То-то и оно! — поучающе сказал лесник. — Думать думай, а болтать и не пробуй! Мирдза скоро университет оканчивает, ей наша брага ни к чему.
Лесник оделся и пошел запрягать лошадь в легкие санки. Бертулис подсел к окну, которое недавно оттаяло и показывало синий снежный мир, такой тихий, что только беличий бег с дерева на дерево ронял иногда круглые белые барашки снега с ветвей.
11
Мирдза оказалась славной темноволосой девушкой, с пряменьким носиком, пухлыми губами. Белый пушистый свитер отлично шел к ее складной фигуре, а лыжные брюки делали похожей на подростка. На санках лежали и лыжи, и чемодан, и связка книг на каком-то не понятном Бертулису языке. Он все-таки пересилил свою робость и вышел встретить гостью и хозяина. В задке санок сидел и Мазайс. Лесник позаботился, отыскал его в городке. Мазайс поддерживал изрядно набитый мешок, и Бертулис порадовался тому, что послал его в город, что затеял именины, тем более что Мирдза, едва выпростав ноги из-под волчьей полсти и вскочив с санок, воскликнула:
— А это, значит, и есть Бертулис? Вот хорошо, будем вместе бегать на лыжах! — И протянула маленькую крепкую руку.
— Ты, Мирдза, все ж помни, что он больной! — нарочито строго сказал дядя Генрик, на что Бертулис поспешил ответить:
— Я уже выздоравливаю!
Молодые люди стояли и разглядывали друг друга. Мазайс обошел их и скрылся в кухне. Лесник распрягал лошадь. Вдруг Мирдза забеспокоилась:
— Я не стесню вас?
— Ну что вы! Мы с дядей Генриком уже все устроили…
— Он сказал мне, что отдает тетин кабинет. Но ведь вы, наверно, тоже учитесь? Или работаете?
— Я в отпуске! — солгал Бертулис. — Только читаю!
— Ах, книги тетушки! — обрадованно сказала Мирдза. — Я их когда-то прочитала от корки до корки. Но у меня с собой тоже есть несколько книг, отнюдь не связанных с курсом. — Она улыбнулась. — Да, что же мы стоим? Пойдемте в дом! Я очень люблю запах вереска, который дядя Генрик развешивает по стенам!
Бертулис подхватил увесистый сверток с книгами, чемодан, Мирдза взяла лыжи с башмаками, и они прошли в дом.
Именинный ужин удался на славу. Дядя Генрик выставил бутылки с домашними наливками, да и закуска была отменной: дичина, деликатесы, кабанья голова, разделанная по-охотничьи: губы отдельно, язык отдельно, мозги отдельно.
Мирдза не чинилась, выпила наливки, ела с аппетитом, болтала с дядей, с Мазайсом, которого знала с детства, не забывала и Бертулиса. Дядя Генрик включил радиоприемник, долго слушали музыку и разошлись где-то за полночь.
Утром Мазайс собрался домой. Бертулис вскрыл тайник и достал один из пакетов с деньгами. Смущаясь, но довольно настойчиво попросил Мазайса принять подарок новорожденному и был очень рад, что Мазайс не отказался…
Две недели пролетели быстро. Мирдза после завтрака отправлялась на прогулку, и Бертулис не мог отказать в просьбе сопровождать ее. Пока она, ровно дыша, бежала впереди, он следил за ее плавными, гибкими движениями, опасаясь каждой остановки. Иногда, словно бы устав, а может, просто притворяясь усталой, она останавливалась на какой-нибудь полянке, освещенной ярким зимним солнцем, поднимала лицо навстречу лучам, долго стояла, закрыв глаза, слушая, как подходит Бертулис. Как-то она спросила:
— А что вы собираетесь делать дальше, Бертулис?
— Когда дальше? — пытался он замять неприятные вопросы.
— Ну, когда выздоровеете? — продолжала она. — Впрочем, вы уже здоровы. Я вчера нарочно бежала без остановок десять километров, и вы все время поспевали за мной. А я ведь перворазрядница. И когда я остановилась, у вас дыхание было даже ровнее, чем у меня. Значит, практически вы здоровы…
— Врач приказал мне явиться к нему весной…
— Ну, а потом? Если он разрешит вам вернуться в город?
Порой у него возникало подозрение, что все эти расспросы ведутся неспроста. Не подослана ли Мирдза специально узнать, кто живет у дядюшки Генрика под видом племянника. Ведь она-то знает, что у дядюшки племянников нет. А тому, что он дальний родственник, она может и не поверить. Ему казалось, что тщательно продуманная дядей Генриком легенда начала рушиться в тот день, когда Мирдза приехала сюда… Он, правда, боялся связывать Мирдзу с таинственными чекистами, но были и другие органы власти: не менее таинственный комсомол, сельсовет, лесничество, милиция… Но нет, нет! В лице Мирдзы было столько участия вместе с чисто девичьим любопытством, она так интересовалась прошлым и, главное, будущим Бертулиса, что он невольно сам расширял рамки заранее придуманной легенды. В ней уже появились хутор его отца, усталая и болезненная мать — не от нее ли и получил Бертулис эту болезнь, заставляющую его всю зиму жить в лесу?
