Балодис, по обычаю кратко, пояснил:

— Наши «друзья» латышские националисты, включая айзсаргов, осколки либералов и демократов вместе с католиками, организовали в Курляндии «Латвийский центральный совет». Черт бы с ними, все равно немцы в Курляндии окружены, но сей ЛЦС связался с американской и английской разведками. Пока мы ведем бои, члены ЛЦС стянули в Курляндию свои полицейские части и остатки добровольческого легиона. Таким образом, в этом слоеном пироге оказался кусочек буржуазной Латвии. И эти так называемые «национально мыслящие» латыши приглашают американцев и англичан высадиться в Курляндии и вступить в игру. Ты представляешь, что это значит? Они пытаются рассорить союзников, тем более что господину Черчиллю и во сне снится отколоть прибалтийские республики от Советского Союза. Так что завтра или послезавтра я исчезну.

— И ты отправишься в этот котел? Там же все кипит!

— Если мы не будем наблюдать за этой адской кухней, то кто знает, что в том котле сварят? Но тебя это не должно волновать, из всякой переделки можно выбраться. Да и времени у них мало. Через несколько дней мы возьмем Ригу, а там и до Курляндии рукой подать. Ты должен заниматься своим делом, только постарайся не очень показываться людям: у нас на тебя еще есть виды.

И Вэтра неуклонно соблюдал совет старшего друга, а тот исчез, как в воду канул.

Встретились они уже после войны.

Аните было четыре года, сестра Вэтры по-прежнему воспитывала девочку. Но теперь и отец был рядом. Правда, Вэтра женился на молодой художнице, и мачеха относилась к падчерице хорошо, так что Анита стала называть ее мамой.

Вэтра преподавал, много писал маслом, гуашью, акварелью, выставлял картины, постепенно начал забывать тяжкие дни войны. Но война напомнила о себе.

Однажды утром в квартиру Вэтры ввалился Балодис. Был он все такой же оживленный, веселый, неунывающий. Немедленно влюбил в себя девочку, понравился и сестре Вэтры, и его молодой жене Анне, но, пошумев и поиграв с девочкой, неприметно кивнул Викторсу: надо, мол, поговорить — и уединился с ним в мастерской. Жена Вэтры подала в мастерскую кофе, Балодис начал хвалить картины, наброски, пейзажи. Похвалил и три работы Анны, висевшие в мастерской мужа. Наконец Анна ушла.

Но Вэтра видел: этого большого и веселого человека что-то гнетет. И без обиняков спросил:

— Что-нибудь случилось, Август? И что ты теперь делаешь? Ты же еще ничего не сказал о себе.

— Я опять в Вентспилсе. А случилось то же самое, что было и вчера, и неделю назад, и почти каждый день после войны: в лесах стреляют…

Вэтра знал, что в лесах стреляют. После разгрома немцев в лесах оставалось немало банд и дезертиров, они постепенно собирались воедино, и случалось, что такие объединенные шайки устраивали налеты не только на хутора, но и на поселки, убивали советских активистов, коммунистов, представителей власти. На художника вдруг пахнуло порохом, он снова почувствовал себя Лидумсом.

— Мы, только что разгромили несколько крупных банд, — устало продолжал Балодис. — Но главари ушли. А там, где есть главари, отребье всегда отыщется. Нужен человек, который сумел бы собрать всех этих главарей в одно место…

— Ты думаешь, мне это удастся? — спокойно спросил Вэтра.

Балодис внимательно оглядел его: Вэтра выглядел атлетом. Но на лице Балодиса появилась грустная усмешка:

— Жалко подставлять под пули такую светлую голову! — ответил он. — А вообще, ты бывший офицер немецкой армии, ты и твой отец пострадали от «проклятых» большевиков, ты знаешь три или четыре языка, и у «лесных рысей» не должно быть особых подозрений. Хотя кто знает? После недавнего разгрома они, кажется, и друг другу-то не верят. Во всяком случае, при приеме новых людей в банду они их проверяют и перепроверяют. Нашим среди них теперь очень нелегко!

— Я согласен! — быстро сказал Вэтра.

— Не спеши, торопыга! — остановил его Балодис. — Очень может быть, что у тебя это только типичное стремление к романтике, а там, брат, кровью пахнет.

— Ты понимаешь по-латышски? Я сказал: согласен! И ты можешь понять еще одну вещь: я не рассчитался с ними за отца!

— Хорошо, — устало сказал Балодис. — Сходим со мной к одному нашему старому другу. Старый друг, как старый доктор, всегда может что-то посоветовать…

Так вот и случилось, что однажды весной, на рассвете, он подошел на маленькой моторной лодке при сильном ветре и крупной накатной волне к побережью Курляндии в нескольких километрах от Ужавского маяка.

Небольшая бухточка укрыла его лодку от посторонних взоров, и он удачно пристал к берегу. Торопливо выгрузив свое снаряжение, он развернул лодку в море, открыл люк в днище и дал максимальные обороты мотору. Лодка на мгновение словно присела перед волнами, затем ускорила ход и устремилась вперед. И недалеко от берега, набрав полный корпус воды, медленно ушла на дно…

Усталый, промокший Лидумс с тяжелым рюкзаком на спине и небольшим чемоданчиком в руке, в котором была вмонтирована агентурная радиостанция, взобрался на крутой песчаный яр, стоявший над морем стеною, и исчез в сосновом лесу, где каждое дерево было скрючено морскими ветрами.

Трое суток прошли в каком-то кошмаре. Он брел по лесу, заходил на хутора, где никто не хотел с ним ни разговаривать, ни пустить переночевать, ни продать молока или сала, ночевал в стогах сена, в заброшенных шалашах, оставленных охотниками, а может быть, и дозорными тех, кого он искал. Следов он не прятал, то ли от неумения скрыть их, то ли от безразличия, костры разжигал неумело, с большим дымом, но ни разу никого не видал.

На четвертый день он наткнулся на хутор лесника, который принял в нем искреннее участие. Лидумс помылся у него горячей водой, побрился как следует, а за ужином рассказал, ничего не утаивая, что служил в немецкой армии, попал в плен к русским, а затем в фильтрационный лагерь, откуда бежал в Швецию. Несколько дней назад он вернулся в Латвию, надеясь отыскать своих бывших друзей, которые, по слухам, обосновались в Курляндии.

Лесник ничего о «друзьях» не слышал, но был рад поговорить с прохожим человеком. Ночевать он уложил Лидумса на сеновал, а ночью спящего разбудил свет фонаря. Перед ним были два человека с автоматами. Они приказали ему собрать вещи и идти с ними. Но кто они? «Лесные кошки» или чекисты?

Едва Лидумс оказался на улице, ему завязали глаза, руки связали концом вожжей, другой конец взял впереди идущий и приказал двигаться молча. И Лидумс пошел, как лошадь, ведомая в поводу.

Дорога оказалась длинной, через бурелом, ручьи, болота. Лидумс пытался прислушиваться к коротким разговорам провожатых: они как будто подозревали в нем агента Чека, пришедшего в курляндские леса для поисков «лесных кошек», оторвавшихся от преследования чекистов…

Затем его втолкнули в бункер — грязную землянку, пропахшую испарениями немытого тела, самогона, дурной пищи. Повязку с глаз сняли, но руки оставили связанными, и он в мутном свете керосиновой лампы попытался оценить обстановку. Те, что привели его, чуть ослабили вожжи на онемевших руках Лидумса и ушли. Перед ним были три человека, по-видимому штаб банды. Мокрый пол в бункере был покрыт втоптанными куриными перьями, под нарами валялись обглоданные кости и рваные бинты с бурыми потеками, должно быть следы недавних боев с «синими», как эти люди называли чекистов.

Допрос начался с открытых угроз: «Мы знаем, что ты чекист, преследующий «национально мыслящих» латышей. Немедленно сознавайся: кто? откуда? как попал в расположение отряда? Полное признание, может быть, даст тебе возможность искупить вину перед родиной…»

«Да, «мыслящие»! — думал Лидумс. — И тоже называют себя латышами! А сколько бед принесли они Латвии?» Угрозы становились все злее, того и гляди, эти опытные палачи перейдут к побоям.

Но чем громче орали на него, тем громче орал он на них:

— Это вы-то и есть чекисты, замаскировавшиеся под «лесных братьев»! Недаром же меня схватили через час после того, как я обмолвился словом о «братьях»! Но меня вы можете уничтожить, я в ваших руках, а «братьев» вам все равно не найти! Слишком уж плохо вы маскируетесь! Разве могли бы настоящие лесные борцы жить в таких звериных условиях? Уж я-то знаю настоящих лесных борцов, сам жил с ними в лесном лагере, но никогда не видал такой показной грязи! Мне скрывать нечего: вы взяли все мое снаряжение и знаете, кто я. Но мы воевали как солдаты, а когда нас окружили и прижали к морю, мы захватили ваш же чекистский мотобот и с боем ушли в Швецию! Можете спросить ваше чекистское начальство, они, наверное, еще помнят, как мы вырвались в Ирбенский пролив… И больше я не скажу ни слова: передавайте меня прямо в Чека, стоит ли рассказывать о себе много раз подряд, когда у вас все улики против меня: рация иностранного производства, шифры, коды, кварцы, оружие, полномочия «Латвийского центрального совета» в Швеции, в которых ясно сказано, что я эмиссар совета и направлен в Латвию для объединения и координации действий разрозненных отрядов «лесных братьев». И знайте, я горжусь тем, что был избран для этой миссии!