Разбудил его шум на улице. Отворил окошко, да и выглянул наружу. Светает уже и народ гомонится. В его карету кого-то сажают и впрягают лошадей, За забором скрипят телеги и среди слов, что доносятся, особенно тревожно звучит «чурсайцы». Это разбойники, что с моря налетают.

Распечатал свои торока и обрядился соответственно. Панцирные пластины на грудь и спину, скрепленные ремнями, на бок эспаду, не взрослую, пока, укороченную под его руку и четыре пистоля, да сумка с огневым припасом для них. С площади двинулся вслед за стрельцами — к крепостице отряд выдвигался колонной по одному, а навстречу шли жители, торопясь скорее убраться из-под удара.

Грохнули пушки, но куда они стреляли пока не видно. Стрельцы миновали редут и остановились, разжигая фитили пищалей. Снова ударили пушки из оставшегося за спиной земляного укрепления. Воздух толкнул царевича в спину, а потом всё вокруг заволокло дымом. Когда облако отнесло ветерком, разглядел впереди две шеренги регулярной пехоты, повернутые к ним спиной, причём передние стояли на колене и дальше угадывалась набегающая толпа вооружённых разномастно одетых людей.

Пехотинцы второй шеренги выпалили и принялись торопливо заряжать фузеи. Как только дым от их залпа рассеялся — стрельнули передние, что стояли на колене, и побежали назад к стрельцам, проскользнув между товарищами, орудующими шомполами. А те, выпустив ещё по одной пуле в сторону атакующих, в свою очередь пустились наутёк. Но тут залпа не получилось — палили по мере готовности, и сразу убегали.

Стрельцы, с которыми стоял Гриша, возложив стволы пищалей на бердыши, спокойно пропустили сквозь свой ряд убегающих солдат и выпалили по команде. Досадно было, что из-за дыма не видно толком, нанес ли залп урон чурсайцам. Даже не развиднелось ещё толком, как неприятель оказался рядом и начался сущий кошмар. Звучали выстрелы не пойми чьи, кто-то падал или матерился. Четыре пистолета он успел разрядить, ничего это не изменило в картине боя, хотя троих он наверняка уложил. Однако вместо убитых сзади набежали другие. Уворачивался от багинетов, уклонялся от секир, отбивал сабельные удары и тыкал своей эспадой в незащищенные места на телах чужих воинов. Большие мужики в красных стрелецких кафтанах или мышиного цвета мундирах то и дело оттирали его назад, но кто-то падал и Гриц занимал открывшуюся брешь. А время от времени бухали из редута пушки, звучали вопли чурсайцев, брань рыссов, налетевшие откуда-то конные казаки и верховые стрельцы.

А тут клинок, застрявший в панцире какого-то верзилы, вырвало из руки, а дага, которой помогал себе левой рукой, давно сломалась. Схватил бердыш убитого стрельца, а тот оказался изломан, и дальше дрался укороченной рукоятью, как дубинкой.

И вдруг всё кончилось. Отхлынул супостат, бросился к приткнувшимся у берега ладьям. Справа, от горла залива к городку скользила галера, и малые судёнышки спешили уйти туда же вправо, держась у самой суши. Редут на другой стороне залива молчал, а пушки за спиной рявкнули последний раз, и тоже перестали стрелять. Деревянные обломки и головы пловцов на поверхности указывали на то, что пушкари поработали на совесть. Правда с галеры заговорило орудие, но куда она бьёт — отсюда не видно. Поворачивает берег, загибаясь вправо и откос закрывает обзор.

Гриц стоял, покачиваясь на ватных ногах, и смотрел как казаки добивают своих раненых лошадей. Откуда-то появились бабы с полотняными лентами, доктор Филипп с помощниками, поп с кадилом.

— Сломалась твоя булавка, — прохрипел над ухом стрелец в разодранном кафтане. — Вон тот ятаган возьми. Хорошая сталь. А наш кузнец клинок тебе перекуёт под руку.

Гриц разжал мёртвые пальца неподвижного тела и осмотрел оружие. Знатной работы вещь. Ножны тоже прихватил. И кинжал подходящий нашёл. А вот пистолеты его, похоже, совсем затоптали. Да и не упомнишь сейчас, где он их отбросил.

Тем временем появились телеги, на которых стали грузить погибших, дородный боярин распоряжался насчёт пленных. Шапка на нём сидела как-то забавно. Когда подошёл ближе, стало ясно — от верхней части наискось отрублен кусок. Ага, и рукав распластан. Ну да о боярине Чухнине люди уважительно отзываются. Воинов он за собой ведёт, а не гонит.

— Что, Ваша Высокка, нашел ты свою девку?

Повернул голову — вчерашний казак, Фрол, кажись, стоит на карачках со спущенными штанами и ногу ему перевязывает не кто иной, как Наталья.

— Это она тебя нашла, гопота ты бесштанная.

Девушка в это время сделала стежок в нижней части обнажённой ягодицы, и мужик скрипнул зубами: — Ох и суровая, однако, она у тебя.

Царевич уж было собрался дальше идти, но девушка его остановила:

— Гриц, не слоняйся без дела, ножницы подай. И не убегай никуда, тебя тоже обработать нужно, в кровищи весь.

Ночью Наташка залезла к нему под одеяло и лежала рядом, осторожно прижимаясь, чтобы не потревожить повязки. Ссадин и царапин на его теле обнаружилось немало, так что он оказался во многих местах обмотан полосами льняной материи. Ночь выдалась беспокойная, девушка то и дело вскакивала и, накинув сарафан, спускалась на первый этаж к раненым. То и дело, кто-то начинал стонать или метаться от жара. Дом лекаря — место неспокойное.

Раз уж оказался царевич в городе, надо бы ему свести знакомство с губернатором и сговориться насчёт предстоящего после жатвы принятия дел. Пошёл на подворье боярина Чухнина с визитом на другой день после похорон стрельцов и солдат погибших при отбитии чурсайского набега. В ворота городской усадьбы наместника пустили его беспрепятственно, а вот когда он попросил доложить о себе, служка, к которому обратился, вздумал надсмехаться. Мол, пускай не врёт и вообще за дерзость такую полагаются батоги. Слыханное ли дело, чтобы царевич пешком пришел, да без свиты.

Дал в ухо, а когда тот вздумал ответить тем же — под дых добавил и плетью вытянул по спине. Как-то он осерчал, отчего выругал насмешника матерно, да ещё и пнул под задницу.

Надо же — тот сразу же и поверил, что не с дурнячка человек пришёл, а по делу.

Боярин сразу и вышел, поклонился учтиво — они встречались раньше, так что узнали друг друга без труда. Заезжал он в терем царский раньше и с батюшкой толковал, когда тот останавливался на Ендрике. Так что прошли в палату и побеседовали.

Фёдор Фёдорович показал карты острова и реестры того, что на нём расположено, познакомил с дьяками, которые эти документы хранят и исправляют, а также книги ведут, в которых расходы записывают и учитывают приходы от торговли, ремёсел и сбора оброка. Перечень повинностей, что несёт население, и порядок отправки собранного добра в склады государя. Посмотрел Гриц на эти вороха бумаги, и сделалось ему нехорошо. Понял, во что его папенька вляпал. Жестоко. Это ему что, пуды ржи пересчитывать, или шкуры зверя морского!? Он ведь царевич, а не дьячок.

На следующий день с Натальей и Федоткой убыл домой. Юный князь уже мог есть жидкую несолёную размазню и более менее отваживался ходить. Заживало его горло. Но говорить по-прежнему боялся.

Карета катила не торопясь. Кучера Василия предупредили, что одного из пассажиров тряска может сильно обеспокоить, вот он и старался объезжать колдобины. Недалеко отъехали и нагнали идущего пешком доктора — Наташиного батюшку. Гриц пригласил того в карету — места хватало. А чуть погодя оторвался от своих нелёгких дум об уготованной ему судьбе, и спросил.

— Филипп, почему ты не на лошади? Видел же я конюшню у тебя на дворе.

— Это для приезжих. Сам-то я коня обиходить времени не имею. Да и не так он мне часто бывает нужен, чтобы держать своего. Обычно присылают за мной экипаж. А уж карету или телегу — это как получится. Основная масса пациентов в городе живёт.

— Так ведь, пап, на тележке подкатить — это же респектабельней, чем на своих двоих добраться, — поддержала Гришино недоумение Наталка.