Ты бы царевич дружины боярские к батюшке в войско отослал, — вдруг спохватился Тыртов. — Их, когда надо, нескоро соберёшь, а если возле города лагерем держать, то бузят от безделья. Стрелки и рубаки они справные и оружие у них ладное. Как будет случай, пущай корабли пришлют и увезут туда, где им дело найдётся.

Не рассосались финансовые проблемы. Деньги уходили, словно сухой песок между пальцами. В казённых амбарах прибывало и ржи, и овса — оброк свозили обычным порядком, и вместе с частью так и не вывезенного прошлогоднего урожая, можно сказать, что хранилища от него чуть не лопались. Где могли, расплачивались зерном. По-прежнему, основной расход денег шёл на содержание регулярного полка.

Дорогу до селитряных копей пустили и пороховая мельничка заработала в полную силу. Сразу выяснилось, что на бочонки под этот «продукт» тоже нужно сильно потратиться. Хорошо, хоть бондари принимали плату натурой. Гриша послал весточку батюшке на столичный остров, где отписал и про то, что зелья огневого у него теперь много и можно его безвозбранно забирать. И на безденежье пожаловался.

Галерная флотилия прибыла незамедлительно, двух недель не прошло. Никита Иванович, что привёл её, обнял радостно своего младшего братца царевича Гришу и приказал грузить корабли немедленно. Потом спросил, отчего так мало пороху припасено, и сколько ещё будет, и когда, и снова попрекнул скудостью, однако пообещал наведываться часто и всё увозить.

А вот денег не привёз. Вернее, привёз так мало, что хоть плачь. И поговорить толком не успели. Сотни гребцов из корабельных команд сноровисто, но без суеты, осторжненько взяли все приготовленные бочонки и занесли их под палубы. Охнуть не успел, как эскадра уже показала кормовые флаги, а вскоре и вовсе пропала из виду.

Чтобы совсем не оскудела казна, драгоценную утварь из царского терема продавали потихоньку, штуки шёлка и парчи, атласа и бархата, что припас дворецкий. Так же грабили и бывшее подворье боярина Чухнина, где проживали в городе. Разносолы со стола пропали — подъели то, что раньше было заготовлено, а новых трат позволить себе не могли. Потому кормился царевич и ближние его тем же, чем и дворню в людской потчевали. С одежды у них пропали красивые бляшки и пуговицы, исчезли из комнат зеркала и поставцы. Любава частенько относила вещи в ряды — торговалась она лучше остальных и нажитое поколениями предшественников добро уходило, как в прорву в содержание всё того же обучающегося полка.

С обучением штыковому бою новобранцев Гриша с Федотом дело на самотёк не пустили. Едва отправили отряды боярские под руку государя, как оставшихся на острове старых дружинников зазвали в учителя. Рукопашная, она с любым оружием рукопашная, а у людей сызмальства ей учившихся, много чего можно почерпнуть.

Уж на что, казалось, капралы гоняли молодёжь, но кряжистые деды, покрытые шрамами былых сражений, за три месяца научили рекрутов драться чем угодно и повыбили из них дурь. Царевич поглядывал на эти тренировки — не жалели ветераны детей крестьянских, отчего те сделались жилистыми и проворными. Как выпал снег, три полноценных роты погрузились на пришедшие за ними галеры и убыли на Бутурлин. Пусть и наскоро обученные, но уже не совсем сырые.

Стрельцы тоже ушли на тех же галерах — топка войны требовала всё новых и новых дров, так что из войск остался на Ендрике сильно сократившийся гарнизон крепости, да казаки. По стрелецкой слободе ещё десятка три молодых записали на службу — больше просто не набралось, и столько же пожилых, не обветшавших пока от старости, воинов вернулись к оставленному делу. С финансами сразу сделалось полегче, а тут бриттская бригантина забежала, взяла полный груз овса, причём из казённых амбаров.

Гриша купцов предупредил, что если кто вздумает ниже цену предложить, то он его за это шибко удручит, так что отдал зерно за правильные деньги.

Пришло время испытывать пушку с задним заряжанием. Выглядела она странно. Представьте себе лафет от Шуваловского единорога, на котором вместо пушечного ствола лежит обычный лом — так выглядит ствол стрелецкой пищали. Ещё можно сравнить с противотанковым ружьём. Справа у задней части ствола горит пропитанный маслом фитиль, в пламени которого калится тонкий стальной стержень. Достаточно нажать на рычажок, к которому он прикреплён, и конец его входит сбоку в отверстие в стволе.

Справа на земле стоит ящичек, в котором лежат десять цилиндров, один из концов которых чуть заметно сужен, а потом закруглён. Гриша обо многом догадывается, поэтому не задаёт вопросов старому пушкарю, а дожидается демонстрации. Особенно интересно ему как решен вопрос с запиранием канала ствола. Очень уж много при обсуждении было здесь предсказано сложностей, на которые указывал ему мастер.

Движение рычага, и угловатый железный брус, приставленный к хвосту ствола, съезжает вниз так, что жёлоб в его верхней части совмещается с отверстием. Второй номер расчета одной рукой уложил в жёлоб цилиндрик, а второй задвинул его коротким прибойником в отверстие до самого конца. Непонятно, правда, то ли впереди снаряд упёрся во что-то, то ли утолщение прибойника в канал не проходит и ничего дальше пропихнуть не в силах, но сразу вслед за этим затвор поднимается потому, что первый номер подал рычаг в другую сторону. В конце движения слышен щелчок, вслед за которым уже второй номер нажимом на рукоятку втолкнул раскалённый стержень в ствол.

Выстрел.

Новая манипуляция рычагом, снарядом, прибойником, рычагом, рукояткой.

Выстрел.

И ещё восемь раз подряд. Меньше минуты — и ящичек с цилиндриками пуст. Скорострельность просто фантастическая.

Кивнул стрельцам, а потом вместе с ними отравился к мишени. Стенка наскоро сложенного сруба в четырех сотнях метров от орудия изрядно расковыряна. Есть даже одно пробитие там, где три пули угодили в одно и то же место. Почти в одно. Остальные увязли в брёвнах, расплющившись, хотя ямки проделали заметные.

— Что же, стрельцы, быстрая пальба оказалась вполне возможной. Это хорошо. Теперь давайте о плохом поговорим. Чем наша пищаль не удалась, выкладывайте, как на духу.

— Первое дело, это картуз оказался слабым на удар. То есть, что бурый порох легко слёживается, это верно подмечено, и что его лучше сразу в той форме и слежать, в которой потом в пушку запихивать станешь, опять же верно. Опять же куделю в него ежели добавить, то горит он медленней и ствол не разрывает. Нагар, опять же от него такой, что банить можно после десятка выстрелов, а не через два-три. Но крошится он, всё таки, только чуть задень, — старый мастер поскреб затылок, и продолжил: — Второе дело, свинцовая пуля доспех или даже щит прошибёт, пожалуй. Доску на струге или ушкуе ещё проломит. А вот кораблю ничего не сделает. Увязнет в обшивке. Там ведь доски много толще.

Хотя то сужение, что поясок на пуле сминает — это ты верно придумал, и что пыж надо вставить деревянный и с пулей его скрепить, это тоже хорошо, а то снаряд бы точно сломался, чуть тронь. Словом, царевич, с припасом надо обращаться нежнее, чем мамка с дитятей тетёшкается.

Что ещё надобно сказать — без крепкого лафета нам все эти приспособления, что к стволу приделаны, никак не удержать, хотя отдача против пушки выходит слабая, а наводить, если по пехоте палишь, такую тяжесть трудно. Кучность-то отменная выходит, стало быть уже за полверсты пальбу открывать можно. Только навести по человеку с такого расстояния никак не получается ни на какой глаз это не выйдет.

Гриша выслушал обстоятельный монолог и, положив книжечку на лафет, сделал несколько записей.

— Спасибо вам, братцы. Порадовали. Вот вам денежка малая за труды. Передохните пока, погуляйте, а я в другой раз приду, тогда дальше станем говорить. Понятно, что для войны эта модель не годится, не сможет никто из неё в бою палить. Но мы сделаем так, что сможет, потому что, если оно в принципе работает, то остальное — дело нашего прилежания. Поправлять будем.