Ахмед спрашивает, не могу ли я пойти с ним на склад: поступила новая аппаратура. Любого непосвященного привело бы в восхищение медоборудование, которым мы располагаем. Но это только на первый взгляд. Большая часть, например, оборудования для подачи наркоза непригодна к употреблению, потому что в нем не хватает какой-либо маленькой детали. Так, чтобы наполнить баллоны закисью азота или кислородом, их надо отправлять в Индию — хоть и не самым коротким, но зато самым дешевым путем. Некоторые из отправленных баллонов вначале возвращались пустыми, так как резьба на баллонах неанглийского производства не подходит к индийским разливочным агрегатам. Чтобы помочь делу, мы сами изготавливали отсутствующие детали, но они часто терялись при транспортировке. Приобрести запасные части для некоторых приборов, хотя они стоят гроши, очень сложно. Для приборов, сделанных в ГДР, мы быстро, минуя бюрократические сложности, получали необходимые детали с помощью нашего министерства или через отпускников и командировочных. Вот так помимо работы с больными ежедневно приходилось решать множество дополнительных проблем.

Прежде чем закончить работу, примерно в 14 часов и отправиться домой, дежурный врач докладывает о вновь поступивших больных. На первых порах мы наталкивались на непонимание фельдшеров и медсестер нашего требования ставить дежурного врача в известность о каждом новом пациенте, а также о случаях резкого ухудшения состояния больных. Вначале они нас звали по любому, самому незначительному поводу, но спустя несколько недель обращались только в тех случаях, когда консультация врача была действительно необходима. Через некоторое время и пациенты, и медицинский персонал согласились, что это «тамам» — «хорошо», и мы были рады, что продвинулись еще на один шаг в деле обслуживания больных.

В такие дни все мы возвращаемся домой в приподнятом настроении. У садовой калитки меня встречает Торстен, младший сын. Обычно он приезжает домой на школьном автобусе в 12 часов. Мимоходом здороваюсь с Петером и Путци, нашими кошками, любимчиками детей, мою руки и сажусь за стол обедать.

После обеда — отдых в прохладной комнате, а затем в плавательном бассейне, где в тридцатиградусной воде, под прохладными сводами я набираюсь сил для следующего напряженного трудового дня в больнице.

Сабах — имя медицинской сестры, с которой я работаю на женской и детской половине амбулатории. Каждое утро она встречает меня приветливым «Сабах аль-хейр, хаким!» («Доброе утро, доктор!»). Я отвечаю ей: «Сабах аль-хейр, Сабах!» Если я еще добавляю, что мне очень нравится утро, она хватается обеими руками за голову, опирясь локтями о стол, удивленно смотрит на меня своими карими глазами, обрамленными густыми темными ресницами, и говорит: «Доктор, тан!» («Доктор, и не стыдно вам!»)

Сабах восемнадцать лет, она уже два года замужем и счастлива. Ее муж работает санитаром в нашей больнице. Сабах очень ревностно следит за тем, чтобы ни один из больных мужчин не заходил на женскую половину, и очень сердится, когда мне приходится осматривать отца с ребенком на женской половине. Она говорит, что женщины нарочно посылают туда своих мужей, чтобы им не приходилось долго ждать в приемной.

У дверей кабинета всегда толпится много женщин с детьми, желающих попасть на прием к двум врачам и Фатме, нашему фельдшеру. Фатма получила хорошее образование и работала три года в Каире. Она великолепно говорит по-английски и для нас неоценимая помощница. Но у Фатмы есть причуды: она любит время от времени препираться с больными. Когда эти препирательства становятся слишком шумными и я прошу ее уйти в свою комнату, потому что это мешает вести прием, Фатма так злится, что просто заболевает и уже не в состоянии больше работать. Очень скоро мы смирились с этим свойством ее характера и старались обходиться с ней ласково, ибо без нее нам работать еще труднее. Присутствие Фатмы очень важно, так как в некоторых случаях она умеет справляться сама, и тогда у нас, врачей, остается больше времени для тяжелобольных. И все-таки бывают дни, когда каждому из нас приходится принимать до двухсот пациентов.

Женщины приходят в амбулаторию почти всегда со всеми своими детьми и всех показывают врачу, даже здоровых. Приходится тратить очень много времени, чтобы выяснить, какой же из детей действительно болен. Обычно все матери стараются показывать детей с видимыми, но безобидными болячками на теле, а тех, у кого бледно-синие губы, затрудненное дыхание и сильный, кашель, они прячут, и врач лишь случайно замечает их. У таких детей подчас обнаруживается тяжелая форма воспаления легких, а матери удивляются, почему врач обращает внимание именно на больных, а не на здоровых детей.

Сабах объясняет мне, что до сих пор было принято скрывать больных детей и сейчас еще случается, что матери не приводят их в амбулаторию, предпочитая показывать врачу здоровых и красивых детей, а больного ребенка оставляют дома и просят выписать для него рецепт. Но благодаря тому что медицинское обслуживание значительно улучшилось, а просветительная работа среди населения приняла широкий размах, во взглядах южнойеменцев в отношении больных детей произошли изменения.

Большинство женщин охотно идут к врачу не только потому, что нуждаются в медицинской помощи, но еще и для того, чтобы у кабинета встретить знакомых и поболтать с ними. Ведь всегда любопытно узнать, что у кого болит, и посочувствовать. В первые дни работы здесь в мой кабинет устремлялось одновременно 10–15 женщин вместе с детьми и, усевшись на корточках на полу, с интересом слушали, что говорят другие о своих болезнях. Постепенно это стало надоедать и мешать приему больных, тем более что некоторые женщины приходили сюда только затем, чтобы поделиться со мной новостями, услышанными от других. И мы запретили входить в кабинет сразу нескольким женщинам.

Изящная Сабах и ее помощница с трудом сдерживали натиск толпившихся в передней и ломившихся в кабинет женщин. Я все еще мысленно вижу перед собой ее полусмеющееся, полуплачущее лицо, когда женщины просто-напросто вытаскивали ее из кабинета и окружали плотным кольцом. Тогда Сабах ссылалась на меня: доктор сказал, что продолжит прием, если в приемной они будут вести себя благоразумно и освободят кабинет.

Всякий раз это был настоящий цирк, роль комедиантов в котором исполняли врач, медсестры и пациенты, и всем было весело, особенно Фатме и маленькой, толстенькой Тефле, хохотавшим всегда до упаду. Были среди ожидавших и женщины, которым просто хотелось попасть в наш прохладный кабинет. Какая-нибудь из них инсценировала в приемной обморок, и тогда Сабах и пришедшие на прием больные тотчас же вносили ее в кабинет. Но, оказавшись в нем, она забывала о своем обмороке. Поскольку двери кабинета на какое-то время оставались приоткрытыми, некоторые матери просовывали в щель своих маленьких детей. Ребенок сразу же начинал плакать, и Сабах была вынуждена поскорее впустить в кабинет его мать.

Меня всегда поражало большое число пациентов, обращавшихся к нам по поводу заболеваний желудка. Немного овладев арабским языком, я обнаруживал у них и другие болезни, о которых Сабах, переводя их жалобы на английский, умалчивала.

Я спросил ее, почему она так делает, и она, смеясь, ответила, что у большинства женщин обычно нет ничего серьезного, разве что легкий гастрит, и что прочие жалобы не стоят внимания. Мы объяснились, и с тех пор Сабах стала переводить точнее и даже сама спрашивала больных, нет ли у них еще каких-либо жалоб на здоровье. Число пациентов с гастритом резко сократилось.

Однажды после какого-то мусульманского праздника Сабах не явилась на работу, и я вынужден был вести прием один. Обычно на нее можно было положиться, она всегда была пунктуальной. Если ей необходимо было остаться дома, она предупреждала меня заранее, с тем чтобы я мог подменить ее другой медсестрой. На следующий день мне стала известна причина невыхода на работу ее, а также еще шестерых сестер. В честь праздника они нанесли визит одной «художнице» в Кратере, и та разрисовала им руки и ноги узорами и изречениями из Корана. С большой гордостью они показали свои руки. Я подивился сложности рисунков, сфотографировал их, но оказалось, однако, что мои медсестры теперь не могли иметь дело с водой. Дальше события развивались очень быстро: наш главный врач Ахмед Шаир приказал девушкам смыть узоры, те не послушались, и он повез их в министерство. Там приказ утвердили и их всех оштрафовали, вычтя из зарплаты по одному динару.[14] Сабах уплатила штраф, сказав «малиш», но рисунки не смыла.