— Вот так, сука, — он был крайне ожесточен, и жестокость его была никому не понятна.

— Медведь, это его медведь, — рыдая, повторял Поп, он не ощущал боли.

Хивук пнул его по морде еще несколько раз. Невысокого роста, жилистый, упорный. Он был похож на Крокодила Данди: конфигурация тела, борода, количество знаний, модель поведения. Он самозабвенно любил жизнь, разбирался в мотогонках и подводной охоте, часто казался восторженным и даже ребячливым; торговал наркотиками, ворованными автомобилями… Кроме этого, он держал русский продовольственный магазин в их районе: зачем это было ему нужно?

Когда из соседних домов стали появляться люди, Грабор сидел на ступеньках чужого парадного, вступать в отношения с полицией ему не хотелось. Василий с Хивом там его и нашли.

— Я этот день запомню, — Большой Вас оттянул рукав ветровки. — Этот мудак укусил меня за плечо. Надо его сдать обратно в монастырь. Пусть научат правилам хорошего тона.

Мишел с ними не было. Полицейскую сирену они услышали, закрывая за собой входную дверь. Поднялись по темной винтовой лестнице на третий этаж, где Большой Василий последнее время жил с братьями. Света не было, хозяин дома отключил электричество за неуплату.

— Придется скоро съезжать, — сказал Василий. — Я тут весь личный состав отшкворил: агенты, инспектора, землевладельцы… Только почтальона пожалел. Ха-ха. А как удобно было. Спустился по лестнице — и на работе. Мы разоримся скоро.

— Я вашу лавку люблю, — сказал Грабор. — Рыба хорошая, конфеты…

В квартире горело несколько свечей, мужики сидели на кухне, играли в карты. Грабор увидел на стене лозунг, намалеванный им пару месяцев назад несмываемым фломастером. «Сквозь тернии к звездам». Подпись получилась размашистой, твердой, глупой.

— Он по пожарной лестнице к нам залез, сидел там, прятался за шторой. Эвелина за деньгами зашла, колбасы принесла. Мы все лежали, думали, когда колбаса придет. Пришла, говорим «здравствуй, Колбаса». — Хивуку нравилась история. — Представляешь, в такой снегопад, холод: на лестнице…

— Надо было пригласить на танец, поцеловать руку…

Хивук смеялся радостно, иногда перескакивая на дискант, но глаза его оставались оловянными. Братья тоже оживились.

— Потом он здесь околачивался. Эвелину искал, и Грабора. Олежка его водой окатил. — Андрей кивнул на большую кастрюлю у окна.

Хивук опять засмеялся, Олег предложил Грабору садиться за карты. Василий встал посреди комнаты, разведя в сторону руки, с неподдельным презрением глядя на братьев.

— Я тебе эту кастрюлю на пустую твою башку одену. Дебилы, бля. Я этим кретинам хотел суп сварить, — объяснил он происходящее Грабору. — Пусть жрут теперь, что хотят. Съезжать отсюда надо. Жрите, что хотите. Тьфу…

Василий расстроился, забыл про свое прокушенное плечо. В доме он уже давно выполнял родительские функции. Он прошел к холодильнику, вытащил связку «Бадвайзера», одну банку протянул Грабору, другую взял себе.

— Знаешь, что такое «рэд нек мартини»?

Граб взял пиво и сел на подоконник. Недавний разговор с Лизонькой до сих пор бродил в голове, рождая предчувствия. Он задумался, почему с такой легкостью всегда относился к собственным галлюцинациям. Какие-то аномалии с ним все-таки случались. Однажды, давным-давно, из его пальцев начали расти отвратительные ублюдки, липкие, живые. Морды вылезали из кончиков пальцев, раздувались до размера хорошего яблока и потом, лопаясь, являли за собой все новые и новые физиономии. Грабор просто перестал обращать на них внимание, он положил свои дикорастущие руки под подушку и уснул. С таким же спокойствием он всматривался в лики на старых иконах, открывшие глаза, беззвучно шевелящие ртами. Он заговорил с ними, пытаясь их в чем-то убедить, успокоить. Это были его первые дни в Ист-Вилледже в студии какого-то среднего художника. Так же ласково он разговаривал и с пожилой женщиной, появляющейся несколько раз на двери его нынешней студии и согбенно уходящей вдаль в ядовито-зеленом тумане.

— Мужики, а память крови существует? — спросил Грабор.

— В смысле?

— Я слышал одну песенку несколько раз, старую песенку. Будто в городке у кого-то играет пластинка. Вышел ночью, старался запомнить слова, я точно слов не знаю. Бродил от окошка к окошку, только потом понял, что она у меня в голове.

— Слова выучил?

— Почти все.

— Допился. Полезная вещь.

Другого ответа Грабор не ожидал. Он подумал, что многое происходящее с ним, как ни странно, связано с ощущением внутренней гармонии, которая установилась в его душе за последнее время. Его окружение, образ жизни, даже драки и видения казались ему нормальными — они были явлениями одного порядка; из-за этого самые абсурдные сны уже не были так абсурдны.

— Как пишется слово «гимн»? — спросил младший Лопатин. — Г-И-М? — Он перевернул листок с расписанной пулей и что-то черкал, неловко держа карандаш пролетарскими пальцами.

— Ты на каком языке пишешь? — Хивук успел погрузиться в полусонное состояние, часто сморкался.

— Решил написать наш «гим». Заработаем. Жизнь должна быть стильной. Вот Дима, например, уехал во Флориду.

— Самый стиль в Алабаме, — вспомнил Грабор. — Мне нравится сам корень — «бам». Я там не был, но чутье подсказывает. Мне неохота идти домой. Василий Иванович, давай писать диктант. Будем играть в школу.

Большой Василий недоверчиво посмотрел на Грабора.

— Для смеха… Письма для Марианны без ошибок.

Хивук поскрипел половицами в прихожей и растворился. Долго искали чистую бумагу. Наконец приготовились, склонившись у трех свечей. Грабор начал:

— Алекс Бартенов попал в Соединенные Штаты Америки в возрасте четырех лет. Его отец, Анатолий Трифонович, уклоняясь от уголовной ответственности по статье 93-прим, получил статус беженца, как преследуемый за свободу слова и вероисповедания. Переехав, купил дом в небольшом поселке в Ап-Стейте, Нью-Йорк.

— Это плохая статья, — заметил Василий. — От восьми до пятнадцати с конфискацией имущества. Могли расстрелять.

Было заметно, что тема всех устраивает и смешит.

— Жили бедно, в основном на пособие, получаемое от американского правительства, и на деньги, выручаемые его матушкой Клавдией пошивом одежды. Отец открыл собственную типографию и стал издавать книги, открывающие людям глаза на действительную сущность еврейства. Эта деятельность достатка Бартеновым не принесла. Одним из промыслов семьи стали разборка и снос старых амбаров, которые в то время оставались во множестве в этой обнищавшей части штата…

Грабор с удивлением следил за тем, с какой прилежностью большие люди выводят буквы: еще один невероятный сон, нежный образ.

— Специальностью Анатолия Трифоновича стало выдергивание ржавых гвоздей из досок разобранных или снесенных трактором сараев. Мальчики водили грузовик, умели работать пилой, топором. Первое разочарование постигло Анатолия Трифоновича, когда его старший сын Евгений ушел из дома с девушкой африканского происхождения. Младший, Алекс, был сдан в школу при местном православном монастыре.

— Давай сгоняем в «туннель» за водкой, — сказал Большой Вас.

Грабор продолжил:

— Но и здесь надежды отца не оправдались. Через полгода Алекс исключен за злоупотребление водкой и марихуаной. В поисках удачи он отправляется в большой город, где находит работу в русском продовольственном магазине, женится на девушке, она старше его на четырнадцать лет. Но в браке он не обретает счастья, Эвелина его не любит. Мучимый ревностью, он ввязывается в драку и впервые в своей жизни попадает за решетку в возрасте двадцати пяти лет. Идет второй день бомбежек Белграда, мир рукоплещет насилию. Второй день мы сидим в стане врагов, а не у себя дома.

— Белград-то зачем?

— Исторический фон.

— Проверяй ошибки.

Топчась в прихожей, Грабор почувствовал, что во время драки сильно подвернул себе ногу, расстроился. Василий задумчиво пробормотал, что Поп сейчас и впрямь сидит в клетке.