— Кофе, только кофе.

Пойти за кофе Хив не успел, потому что художник Сасси вскочил со своего места, подошел к парню и толкнул его рукою в плечо. По сравнению с итальянцем он казался почти карликом: карликом жилистым, подвижным, энергичным. Парень не понимал, что происходит, виновато улыбался и в ответ на незнакомую речь твердил «кофе, черный кофе». Сасси встал в боксерскую стойку, пружинил на полусогнутых, перемещаясь перед ним по дуге туда и обратно.

— Давай, давай, — призывал он Полосатый Свитер к действиям. Он несколько раз хлопнул его правой ладонью по корпусу, ожидая ответных действий.

Парень разводил руками, отмахивался от Сасси как от чего лишнего, он даже подмигнул девушке, отложившей книгу в сторону на это время. Подошел Василий, положил Сасси на плечо руку.

— Ребята, вы мне поможете, да? Грабор, я в долгу не останусь.

Поднялось лицо Ольги, неподвижное, как латунная луна. Она одернула каштановый локон, приоткрыла малокровный рот.

Они свернули на Марин-бульвар, вышли на Пуласки.

— Скай Вэй. Небесная дорога. Как можно было назвать таким словом эту этажерку? — Хивук шел по шоссе, ежесекундно меняя линию, не обходя, а просто перешагивая остальные автомобили. Его привычки походили на движения неопознанного объекта в невесомости.

— Я кандидат в мастера спорта по боксу, — сказал Сасси, наблюдая за происходящим. — Я бы этого мужика сегодня сделал.

Вася крутил радиоприемник.

— Хочу про начальство. Всех убили?

— У меня с ними был случай, — отозвался Грабор. — Они у меня сидели на лавочке у Торгового Центра. Я бы их отвез к Статуе, но не разрешили. Тогда только перестройка началась. Туристы… Нищие к ним подходили, мелочью трясли. Плевались. Прямо им в морду плевались. Буш и Горбачев, специально по моему заказу. Я купил им костюмы, носки, белье, даже обручальные кольца…

— Как можно плеваться в президента? — пробудился Хивук.

— Мы же в свободной стране…

— Все равно нельзя.

— Где это видано, чтобы плеваться нельзя. У меня справка: самопроизвольное слюноотделение. Мы в свободной стране?

— В свободной. И в эту свободную страну привозят короля Ботсваны: тумбу в фиолетовых обмотках, из которой торчит огромная черная голова. Международный Торговый Центр. Подонки на роликах, пиво-воды, клерки, кораблики. И тут появляется Кинг Конг, за ним охранники, карлики, слоны… Король выходит из лимузина, его пытаются остановить, он напролом обниматься. Улыбается. У него во рту сто зубов. И только на самом подходе понимает, что к чему. Остановиться уже неудобно… Он идет обниматься с президентами. Америка! Россия!

Я подскакиваю и говорю речь, с достоинством, настоящую речь.

— Ваше высочество, разрешите приветствовать вас в нашем городе и от имени советского народа преподнести этот памятный сувенир. Мэ камам рома! Бахтало дром! Наша любовь безгранична.

Я подарил ему кубок за второе место по спортивной ходьбе.

— Мог бы что-нибудь посолидней. Они людей едят?

— Ребята меня щелкнули. Вот я, вот Буш, вот Горбачев, вот король. Леня Мац просек, тоже подскакивает и начинает: «Я бы хотел от имени украинского народа» — и протягивает ему какую-то бронзулетку. А у меня затвор заклинило. То есть, король тянет бронзулетку к себе, Леня к себе. Я бегаю менять фотоаппараты…

— Успел? — по-стариковски улыбаясь, спросил Рогозин.

— А я бы его тоже соломой набил и рядом поставил. Ха-ха-ха, — сказал Большой Василий.

— У вас есть фотографии с Шагалом? — поинтересовался Хивук.

Они скатились с шоссе, оглядывались.

— Хм. В Третьяковской галерее. Он приехал. Я был молодой, нагловат. Вы знаете, это свойственно молодости. На меня плохо посмотрели. Очень плохо посмотрели. А он говорит: «Сасси, может быть, вы — гений». Слышишь, Грабор, так и сказал. И познакомил меня со своим учеником. Эмиль Кио, старик, фокусник, Эмиль…

— Что удивляться. Вы действительно хорошо рисуете, — отозвался Хивук. — А Кио тоже был художником?

— Кио — фокусник, старик, волшебник, фокусник. Он натюрморты, скрипки писал, у него уровень старых мастеров. Грабор, ты же фотограф. Приходи ко мне, я в долгу не останусь. Я тебе весь стол икрою намажу. Хочешь черной, хочешь красной. Весь стол. Приходи ко мне. Ты какую икру больше любишь: черную или красную?

— Я больше черную люблю, — включился Большой Вас. — Паюсную, в банках. На развес — плохая икра. Я сразу определю, какая это: баночная или на развес. Я последнее время редко стал икру покупать.

Микроавтобус Грабора отбуксировали от аэропорта до дрянной черной автомастерской на окраине города: хорошо, что не оштрафовали. Ньюарк — черный город, когда-то был белым, теперь стал черным. По такому городу приятно проехаться в солнечный день: много музыки, золота. На окраине всё скромнее. Разбитые телефонные будки, пустые улицы, частый вой полицейских. Место нашли быстро, вышли из машины и все вместе, вчетвером, ввалились в закопченный зал мастерской. Сасси машинально плелся за ними следом. Посередине на железном помосте стоял чей-то голубой «Форд Торрес» года восемьдесят третьего, под ним угрюмо бродил рабочий в красной куртке, которую никогда не стирали и не будут стирать. С длинной изогнутой спицей в руках он был похож на миноискателя: бродил под автомобилем, смотрел себе в ноги, тыча ею в бетонный пол. Хивук подошел к нему, заинтересованно потрогал проржавленный глушитель. Из-за стола в углу помещения поднялся пожилой, серьезный негр с огрызком карандаша в руке; по пути прихватил охотничий фонарь, подошел к Василию, но поздоровался со всеми.

— Трансмиссия, — сказал он. — Работы на четыре дня. — Включил фонарик и посветил в омертвевшие внутренности «Форда». — Это дорого, трансмиссия, — добавил он. — Я умею.

Хивук прошел к машине Грабора, заглянул внутрь.

— Это твоя? Мусоровоз. В нем хорошо возить трупы.

— Фак-т, это ты нарисовал, — громко сказал Василий, обращаясь к работяге. — Ты, наверно, только это и умеешь? Ха-ха.

По всей правой панели микроавтобуса тянулось длинное графити из пяти толстых овальных букв, смутно напоминающих олимпийские кольца.

— Точно ты нарисовал. Ты абориген? Из Австралии? Миру-мир! — Он погладил большой ладонью пыльную обшивку вэна. — Все, Грабор, пындец твоему луноходу.

Рабочий посмотрел на Василия, ничего не сказал, только стукнул несколько раз своим прутиком по громадному зашнурованному ботинку. Он продолжал стоять под голубой машиной, не уходя из-под ее навеса, словно обрел крышу над головой.

— Я могу отправить на свалку, — сказал хозяин.

Василий залез внутрь, выбросил наружу несколько пустых картонных коробок, добрался до манекенов и, взяв их в охапку, вытащил обоих. Увидев знакомые лица, он ребячливо улыбнулся, отнес президентов в наиболее освещенную часть помещения и усадил на засаленный диван, стоящий возле столика начальства. Он положил их руки им на колени, пригладил прическу Джорджу Бушу. Элегантные, представительные мужчины, — с их появлением мастерская преобразилась, даже хозяин перестал сутулиться.

— Джозеф, — представился он.

— Грабор, у тебя есть лишняя тысяча баксов? — закричал Василий. — Забираем вождей и отваливаем. Сегодня хоккей.

Тягач подъехал минут через десять. Холеный парень с усами невероятной длины (когда он подъезжал, закрученный, напомаженный левый ус торчал из окна как антенна) оценил машину в сто долларов. Грабор забрал деньги, похвалил парня за необычную внешность. Направляясь к своему грузовику, Усатый заметил двух сидящих в углу мужчин в галстуках, машинально поздоровался, сделал несколько шагов, обернулся. Джозеф-негр без конца звонил по телефону. Потом преградил им дорогу.