— Вы любите потеть? — спросил Грабор здание без водосточных труб.
Все шло своим чередом. Раздражала иллюминация, пугали шумные чужие дети, элегантные Санта Клаусы… Самую большую в мире елку Грабор уже видел, но видел днем, поэтому она едва запомнилась. Нас хотят излечить электричеством, лампочками… Праздника Грабор ждал. Такие красивые цифры. Нули. Интриги. Фиги. Рождество и Новый год нужно было встречать инакообразно, отлично от всего предыдущего. Итальянский поросенок казался нормальным, животным ходом. Грабор торговался:
— Это мужчина или женщина? — О том, что мужчины и женщины должны быть отличны по вкусу, он догадывался.
— Это поросенок. Ты читал сказку про «Трех Поросят»?
— Рождественская сказка?
— Меня зовут Эл, — парень в белом халате постучал пальцем по прилавку.
Они были ровесниками, но парень имел незнакомый жизненный опыт. Грабор проникся уважением к Элу и попросил провести его на склад.
— Зачем? Так не делается.
— Я хочу выбрать поросенка. Мне нужна баба. Я не могу уснуть четыре дня: ужасные числа, Миллениум.
— Четыре штуки, все потрошеные. Что тебе делать на складе? Они пришли с базы морожеными. — Он пожал плечами. — В них нет ничего женского.
Грабор выбрал одного, застывшие его глаза отражали электрические лучи по-другому: они были самыми затуманенными и, наверно, самыми Рождественскими. Его труп оказался длинным: вытянутый, как замороженная на бегу борзая, он не входил в целлофановые пакеты, им с Албертом пришлось заворачивать его во все, что придется. Для приличия они сделали обморозку что-то вроде обмоток, скрутив кульками задние и передние ноги. Тело обмотали шпагатом, перехватив в нескольких местах прозрачной изолентой. Один из безымянных мешков Грабор надел ему на голову, засунул поросенка за фалду пальто.
— Как будем платить?
— По-христиански.
ФРАГМЕНТ 4
Грабор походил вдоль улиц, приставая к женщинам замороженной свиньей. Женщины улыбались, но не дружили. Они были слишком утонченны в этот вечер. Он прошел сквозь городское движение в пивной бар: он всегда откликался на горящие электрические каракули. Подошел к девушке, сидящей на соседнем стуле у стойки, съел ломтик лимона из чужой вазочки, спросил:
— Это судьба? Вы не в курсе, это наша судьба? Посмотрите, какие у меня часы!
Она похлопала его по руке, не обернулась: она разговаривала с барменом.
— Я обдирала обои, одна, в своей спальне. А он разговаривал по телефону. Понимаете, по телефону… Два часа. У нас спад на бирже?
Когда она обернулась, Грабор проглотил двойную текилу.
— Лучшее, что можно сделать в морозный день, — согласилась она. — Где ваши зубы?
Девушка оказалась хорошенькой, милой, малокровной породы, с выцветшими ресницами, водянистыми глазами, постоянно суетящимися пальчиками.
— Посмотрите какие у меня часы! Водонепроницаемые часы! Кварцевые!
— Вам повезло, — пожала плечами девушка.
— Они светятся. Знаете, что они мне показывают?
— Семь вечера.
— Нет, они показывают, что на вас нет нижнего белья.
— Что???
— Извините, они на час спешат. Через час мы будем лежать с вами в постели.
Она фыркнула, отвернулась, но Грабор заказал коньяку им обоим.
— Извините, у меня на войне погиб друг, — сказал Грабор обессиленно. — Теперь стал таким же. — Он отвернул обшлаг пальто и показал ей розовую поросячью морду. — Единственный друг. Вы любили когда-нибудь?
Она помолчала, посмотрела на него с изучающим недоверием.
— Я помню это чувство. Вы романтичный? Что вы такое говорите?
— Цыган. Я абсолютно романтичный цыган. Я помню. Любовь. Травы. Метеориты.
Они поговорили про наступающий Миллениум.
— Я знал это слово двадцать лет назад, — соврал Грабор.
Когда девушка поднималась, он отметил ее невысокий рост, таких можно прихлопнуть глазом. Они все еще носили бушлатики, шорты поверх теплых чулок, черные бутсы, громыхающие железом.
ФРАГМЕНТ 5
Стоя под душем, они медленно поцеловались; он приподнял ее, посадил себе на живот: заниматься пустопорожним в водопроводных струях ему не хотелось. Нежная, незамужняя, интеллигентная женщина с обритым наголо лобком. На вопросы Грабора надменно отвечала:
— Так делали в шестнадцатом веке.
— Вши?
— Как вы посмели?
В койке вздыхала о чем-то своем, очень тоненько: «ех — ех», была увлечена своими персональными внутренностями. Нормальная, подвижная особь со средней фантазией.
Он попросил ее остаться на Рождество, на Новый год, вообще остаться.
— Давайте попробуем, — сказал он. — Все меняется. Нас подружила мороженая свинья. С вами такого еще не было. Может, это и правда судьба? Слышите скрежет зданий? Я здесь живу. Хотите жить со мной?
На праздники у нее были другие планы, она благоразумно не согласилась остаться даже на ночь.
— Проснусь в незнакомой квартире… Я не вегетарианка… У него уж больно страшная морда. И вы похожи на убийцу. Мне неуютно. И на полу не хочу. Мне вы очень понравились, очень понравились. Да, серьезно.
Грабор проводил ее до метро, сожалея, что вспомнил сегодня о погибшем товарище. Зачем? Кому теперь нужен этот Кандагар? Никто не хочет просыпаться в чужом доме, в пригороде великого города, с мороженой свиньей на столе. Новый год обозначался сам собой, счастливые встречи бывают не часто.
ФРАГМЕНТ 6
— Не бывает так, — сказал Большой Вас. — Только с тобой… Тебе лучше слинять, пока не утряслось. Беременная! Ха-ха-ха. Средневековье.
— Мне одна дорога, — Грабор потянулся к Лопатину всей своей пьяной мордой.
— Почему? Там солнечно. Навестишь мою жену. Говорю тебе. Приезжаешь в Саусалито. Входишь. Без слов поворачиваешь направо и спускаешься вниз. Надо, чтобы она решила, что ты все знаешь. Кричишь снизу: его зовут не Вас, не Бэзил, его зовут теперь Вася. Для всего мира: просто Вася. Грабор, я только сейчас это понял.
Иваныч не верил в реальность своего предложения, но если ему в голову приходила какая-нибудь идея, он развивал ее до конца. Он никогда не обращал внимания на то, что повторяется. (Недавно он убеждал жену шефа местной дорожной полиции во вредности пророщенного гороха. О его полезности никто не заикался.)
— Давай я позвоню, — пробормотал Грабор.
— Дело молодое…
Грабор брезгливо пыркнул губами, поднял телефонную трубку, она молчала. Он постучал ею по стене. Повернулся к Василию с озадаченным видом, скривился.
— Отключили? Она влиятельная дева.
— Зачем такие сложности?
Самолет до Окленда был ночью, коньяка оставалось два литра. Это могло закончиться неприятностью, потерей авиабилета. Хорошо, что какое-то количество страха в Грабора уже вселилось: страха, веселья, неразумной злости. И свинья под боком. В морозилку она влезла с большим трудом, теперь нужно было упаковывать ее в чемодан, не везти же в руках.
Василий протянул ему свой мобильник. Грабор, не поблагодарив, набрал номер, ждать пришлось очень долго. Может, по этой, может, по другой причине он сказал Толстяку сразу же:
— Сука. Я скоро приеду, и тебе настанет пындец. У вас холодно? Свяжи мне шапку. Куртизанка.
Василий не ожидал такого поворота речи и неумеренно расхохотался.
— Скажи ей рейс. Дурак.
— Мой рейс ты знаешь, — сказал Грабор с еще большим ожесточением. — Ты все, сука, знаешь. Состаришься скоро, облезешь.
Лизонька не обижалась, припадки пьяного хамства у Грабора проявлялись редко; она знала, что к моменту прилета он все равно протрезвеет.
Уезжая, Грабор ударил несколько раз кулаком по стене: что есть силы, словно надеялся проломить ее насквозь. В мягкой штукатурке остались две внушительные вмятины. Это действие ненадолго вернуло ему рассудок.
— Вот сюда ударь, — сказал Иванович голосом строителя. — Там стоит дубовая опора. Вот посмеемся.
ФРАГМЕНТ 7
Всю дорогу до аэропорта Граб разглядывал свой поврежденный кулак и размышлял о кромешном безмолвии жизни. Василий вел машину в полудреме, не разговаривал. Если бы он уходил от полиции, то рулил бы так же вдумчиво. Он говорил: когда я пьяный за рулем, на мне больше ответственности. Водка дарит нам осторожность.