Деньги. Я не могла убежать далеко без денег. Мне нужно было место, где я смогла бы остановиться, деньги на дорогу, еда. Во всех моих сумочках я наскребла что-то около тридцати долларов с мелочью. Я добавила еще восемьдесят из своего бумажника. Есть еще чековая книжка, однако уже с завтрашнего утра и до конца следствия компьютер заморозит все мои счета. То же самое и с кредитной карточкой.

На мой последний день рождения Ричи подарил мне кольцо с сапфиром размером с маленькую сливу. В лихо закрученных детективах героиня всегда предлагает частному сыщику в оплату его услуг какую-нибудь маленькую безделушку, на что он всегда отвечает: «Ладно, детка, забудь об этом». Такой является жизнь для восемнадцатилетних блондинок. Но если они могут оплачивать свои просьбы драгоценностями, то почему не могу я?

Затем я спросила себя: чего ты добьешься тем, что сбежишь?

И ответила: может, ничего. Может, это такая фантазия, просто жалкая забава для тех, кому некуда бежать.

Переодевание. Немного грима. Успокоительное. Я схватила пузырек и прижала его к груди, как бальзам для страдающей души. Но успокоить себя могла только я сама. И если у меня осталась хоть какая-то надежда снасти свою жизнь, я должна стать решительной. Я не могу позволить себе впадать в отчаяние при каких бы то ни было неприятностях.

Мои колебания продолжались ровно три секунды, после чего я утопила свои таблетки в туалете.

Я бегала по спальне в поисках зубной щетки и твердила себе: «Этот план обречен на неудачу. Забудь о нем. Иди спать. Я в высшей степени напряжена, а все мое успокоительное, которое было в доме, растворилось в воде унитаза».

Я сказала себе: убийство Ричи не было случайным. Я искренне в это верила. И чтобы мне оправдаться, я должна найти того, кто это совершил. Однако это не детективный роман Джона Диксона Карра, где все распутывается уже в предпоследней главе. Поскольку поймать убийцу вряд ли возможно, то мне, по крайней мере, необходимо выяснить, что происходило в жизни моего мужа в последние несколько лет. Необходимо предложить Гевински альтернативу. Единственное, что я могу — узнать, что Ричи делал, видел, думал. Он переехал в город на самом деле значительно раньше, чем покинул меня, и я должна последовать туда по его стопам.

Ветер завывал, как в дешевом фильме ужасов — у-у-у-у-у — от него дребезжали стекла. Холодная ночь — предвестник зимы. Я думала: как одевается человек, скрывающийся от правосудия. Я была твердо убеждена, что одежда должна состоять из джинсов и черного свитера. Но если я хочу попасть в мир Ричи, то мне следует одеваться, как и всем остальным там, — дорого. Я подошла к шкафу и вытащила твидовые французские слаксы темно-серого цвета. Мне они казались потрясающе модными. Шелковую блузку. Светло-серый кардиган, который я покупала вместе с Кэрол, и низкие кожаные ботинки. Все необходимое я сложила в очень красивую сумку из страусовой кожи, которую я купила через месяц после того, как мы разбогатели, и за два года до того, как я стала бороться за права животных, спасая их от детей моего показательного класса.

Я выключила свет в холле. Ступая как можно тише, я вошла через приоткрытую дверь в комнату Бена. Вымпелы и полки со спортивными наградами соревновались за место на стене с портретами различных деятелей науки. Уже в колледже он повесил последний, молодого Эйнштейна. Никаких рок-звезд и политических лозунгов.

Я прошла дальше и остановилась в дверях комнаты Алекса. Конечно, я была напугана всем, что произошло и может еще произойти, но я отдавала себе отчет, что меня охватывает ужас только тогда, когда я начинаю прислушиваться к собственному прерывистому дыханию.

Комната Алекса все еще была пуста. Он проспит в библиотеке до полудня, если кто-нибудь не разбудит его резким и требовательным: «Скажи, где твоя мать!» Я проскользнула в его комнату, закрыла дверь и села на жесткий матрац его узкой подростковой кровати.

Это слишком опасно, говорила я себе. А что, если Алекс проснется и поднимется наверх? Ты что, хочешь, чтобы он выбирал между тобой и законом? Я понимала, что шансы мои близки к нулю, и чтобы успокоиться, начала считать бананы — один банан, два банана… Я дошла до трехсот — ничего! Надо заметить, что это было наиболее скучным занятием, конечно, после разговоров с «Подозрительной» об аллергии.

Кругом тихо. Алекс не поднимается. Я выглянула в окно. Полицейских я не увидела, хотя знала, что двое у входа в дом и еще двое в машине в конце аллеи. Я вытащила лестницу из-под кровати. О, Боже! Цепи, скреплявшие ступеньки, заскрежетали, как дух Марлея. Я замерла. Ни окрика, ни полицейского свистка. Сантиметр за сантиметром осторожно и легко я открыла окно.

«Не делай этого, — предостерегала я себя. — Ты сделаешь только хуже. Они скажут, ты смылась, потому что виновата. Невиновный не сбежал бы. Они поймают тебя. Ты знаешь, что они поймают тебя».

«Пусть поймают, — отвечала я себе. — И что они смогут сделать? Добавить пару лет к приговору? Когда тебе шестьдесят пять или семьдесят пять, какое значение имеют год или два. У меня будут вставные зубы, седые волосы на лобке и никаких надежд. Так, действуй!»

«Это бессмысленная затея, — говорила я себе. — Ты — законопослушная гражданка».

И ответила: «Они потащат меня в тюрьму. Лучше я смоюсь отсюда».

«Нет, подожди, — покачала я головой. — Ночь только наступила. Все эти бойкие голубоглазые полицейские, которые ведут наблюдение, еще достаточно бдительны. Часа через два они захотят спать».

Я улеглась. Подушка Алекса пахла его гелем для волос и арбузом. Я очень устала и знала, что могу заснуть. Но если я позволю себе вздремнуть — можно и не проснуться! Я заставила себя лежать с широко открытыми глазами и не спать, а читать вслух все стихи, которые еще помнила. Для начала дюжину сонетов Шекспира. От него я перешла к Эдриенн Рич, затем к романтическим одам и к Элиоту. Но «Дуврский берег» я декламировать не стала.

Однажды поздней ночью, через несколько месяцев после нашего переезда в Галле Хэвен, убедившись, что мальчики уснули, мы с Ричи выскользнули из дома и занимались любовью прямо на берегу. Великая любовь должна быть отмечена: я декламировала «Дуврский берег». Ричи обнимал меня и гладил по голове.

В одиннадцать вечера я закрепила металлические крючки за подоконник и спустила — по возможности, аккуратно — лестницу вниз. Однако удар металла о кирпич был неожиданно громким. Каждый скрежет заставлял мое сердце трепетать от страха, не помогал даже лай собаки вдалеке. В конце концов, наступила тишина.

Я села на подоконник. Медленно перебросила ноги наружу, и они коснулись кирпича. Через шерстяные носки я почувствовала его холод. Я вцепилась в край рамы с такой силой, что наверняка оставила там свои вдавленные в дерево отпечатки пальцев. «Не смотри вниз», — приказывала я себе. Но, конечно, я посмотрела вниз. Лужайка зияла черной щелью, похожей на вход в чистилище. Я зажмурилась и подумала о жизни. Цепь позвякивала на ветру. Я заставила себя подумать о лестнице и о том, что я буду делать после побега.

Так или иначе, я поставила одну ногу на ступеньку, потом другую. О, Боже, как она неустойчива! Лестница качалась из стороны в сторону. Костяшки пальцев царапались о кирпич. Даже в темноте я почувствовала, как они кровоточат. Но от этого никто не умирал. Вперед! Еще одна ступенька. Усики плюща касались моих запястий. Еще ступенька. Больше я не могла. Руки дрожали. Если я упаду… Я представила свое распростертое тело, переломанные руки и ноги, череп разбитый, как сваренное всмятку яйцо.

Нет. Я не могла больше. Я начала карабкаться наверх, в дом. Но как только я поднялась на одну ступеньку, крючки, державшие лестницу, издали звук протеста, готовые сорваться. Я повисла бездыханная. Пальцы онемели. Если я не смогу подняться, как мне быть? Я снова начала спускаться. Я не хотела смотреть вниз, потому что боялась увидеть четверых полицейских с направленными на меня пистолетами.

Но все же взглянула. И не поверила своим глазам! Почти у цели. Еще шесть, семь футов — и все. Черный газон превратился в мягкую траву. В этот последний момент я уже не думала о сыновьях, я не думала о матери — я становилась свободной. Я думала о своих студентах. Быстро про себя я попросила у них прощения и понадеялась, что кто-нибудь из них найдет у меня на столе их сочинения, лежавшие под пресс-папье Дейта Ассошиэйтед с девизом «Знание — сила», и отнесет их в школу. И у Адама Готфрида, когда он узнает, что получил «отлично», не будет очередного приступа колита. Тут моя правая нога коснулась земли.