— Майя — писательница, — объясняю я.

Она поднимает голову и сердито смотрит на меня.

— Я корректор.

Это из сетки действий, самое начало, день первый: не называй себя писательницей, пока у тебя не купят хоть что-то из написанного.

Гэвину хватает ума уйти в сторону от напряжения.

— Корректор?

— У вас, кажется, это называют читчиками, — раздраженно говорит Майя. — Можно подумать, что корректору нужно уметь читать и только.

Гэвин откашливается и опускает глаза. Ему явно не по себе. Он привык защищать империю, колониализм и сандвичи с овощной пастой, а не журнальные термины.

— Но вы пишете?

— Немного.

Упрямство Майи перекрывает мое чувство вины, и впервые за пять часов я вздыхаю свободно.

— Майя, — говорю я тоном ведущей ток-шоу, — расскажи нам о своем нынешнем проекте.

Майя соглашается, хотя и не любит, когда для нее очищают сцену. Она слишком захвачена идеей своей статьи.

— Я работаю среди чужаков, — говорит она.

Я закатываю глаза, показывая нетерпение. Ну сколько раз за вечер можно повторять одно и то же? Гэвин просто ждет.

— Мои коллеги редко глядят мне в глаза, и большинство из них не знают, как меня зовут, — объясняет она. — Две недели назад у меня был острый конъюнктивит, и никто не сказал ни слова.

— Может, это они из вежливости, — предполагает Гэвин.

Майя качает головой.

— Они вежливостью не отличаются. Я надеваю красивый свитер, никто ни слова не говорит. Я чихаю, никто не говорит «Будь здорова». Меня ни разу не спросили, как дела. Избыток хороших манер тут не проблема. И вот конъюнктивит подсказал мне отличную идею. — Она сделала эффектную паузу. — Я собираюсь ходить на работу со все более странными и заметными травмами и буду ждать, когда наконец кто-нибудь заметит.

— Тогда я меняю выбор, — говорит Гэвин. — Я за беременный живот.

Она помечает это в записной книжке.

— Почему?

— Потому что хотя внезапно появляющийся горб — это очень странно, для него еще может быть медицинское объяснение — автокатастрофа, например, или наследственное заболевание, от которого вдруг вырастает горб. Но чтобы за ночь появилась беременность на третьем триместре? — говорит он, наслаждаясь идеей. Внезапно я представляю себе двадцать Иисусов в одежде для беременных. — Это потрясающе. Они будут гадать, не упускали ли чего из виду все девять месяцев.

— А Гэвин дело говорит. Я тоже меняю выбор.

— Абсолютное большинство за беременный живот — записано. Теперь давайте дальше, — говорит Майя и поднимает пластмассовую маску из тех, что дети носят на Хэллоуин. — Франкенштейн или оборотень?

Гэвин немедленно снимает оба предложения.

— Ни то, ни другое. Слишком очевидно. Тебе надо спровоцировать реакцию, а не вынудить. Может, лучше наложить грим вроде таких зарубок, которые у Франкенштейна на шее?

Майя хлопает в ладоши.

— Отлично! Именно такие ответы мне и нужны.

— Так кому ты собираешься предложить эту идею? — спрашивает Гэвин. — Для каких журналов ты это планируешь?

Майя пожимает плечами, и ее возбуждение угасает.

— У меня связи только в женских журналах, а их такие вещи не интересуют.

Я с энтузиазмом киваю.

— «Космополитен»: «Мой бойфренд работает среди чужаков — и еще восемь вещей, которые следует знать до перехода к следующей стадии взаимоотношений».

— А как насчет изданий общего интереса? Разве у воскресной газеты нет журнального приложения? Наверняка там печатают статьи про обычную жизнь. Так все газеты делают, — замечает он.

— В «Нью-Йорк таймс» есть в конце раздел «Жизнь», но он не подходит, — объясняю я, — Там все с точки зрения поколения бэби-бума[13]: «Моя дочь работает среди чужаков».

— Ладно-ладно, — говорит он, все еще полный оптимизма. Гэвин не позволит издательскому миру себя обойти, когда он уже ухватил мир искусства за поводья. — А как насчет снобистского издания вроде «Нью-йоркера»? Для них это отлично подойдет.

Майя смеется.

— Ну да, так они и заинтересовались. Просто ждут не дождутся выскочек-корректоров, которые подсовывают им рукописи.

Он пробует снова:

— А «Салон»? Они несколько месяцев назад писали про мои работы.

Майя ничего не знает про «Салон» и смотрит на меня.

Я пожимаю плечами.

— Наверное, это стоит проверить. Какая у них аудитория?

Поскольку никто не знает, мы решаем, что это вариант. Майя благодарит Гэвина за интерес и помощь и хочет заказать ему выпивку.

— Нет, — говорит он, — только за мой счет. Это я вас пригласил выпить.

Они пять минут спорят и наконец достигают компромисса. Майя соглашается, чтобы Гэвин купил ей выпить, если он признает, что приглашал прежде всего меня, а не ее.

— Я добавка, — говорит она, когда они достигают соглашения. — Я вроде риса, который полагается к кисло-сладкой курятине.

— Нет, ты кисло-сладкая курятина, — настаивает он.

Если Майя и курятина, и рис, я и не знаю, кто тогда я (может, пакетик соевого соуса?). Но обо мне они не думают. Гэвин и Майя нашли друг друга. Им так весело вместе, что никто и не вспоминает о кино в полдесятого. Вот уже десять, одиннадцать, двенадцать, но никто не обращает на это внимания.

В полпервого у меня кончаются силы и я начинаю прощаться. Они едва обращают на это внимание. После нескольких коктейлей Майя достаточно расслабилась, чтобы говорить о том, что она пишет всерьез. Она рассказывает Гэвину о своих недостаточно таинственных детективах и о пропавшем агенте. Ее послушать, так Марсия затерялась где-то в Африке с доктором Ливингстоном. Гэвин рассказывает о своих собственных бедах с агентом, но он полон оптимизма, и хотя Майя объясняет сетку действий на пятнадцатое августа, она слишком пьяна, чтобы проводить собственное расписание в жизнь.

Когда я ухожу, они обсуждают, насколько будет смешно отравить человека, страдающего анорексией. У Майи новая идея для книги, и я с радостью должна заметить, что это не любовный роман.

Джейн винит во всем инъекции ботокса.

— Раньше ничего не стоило разгадать, что у Мардж на уме. Стоило посмотреть на паутинку морщин между ее заросшими бровями, и ясно было, что она что-то задумала. Все как на ладони. Сдвинутые брови означали, что она вынашивает планы мелочной мести за воображаемые обиды, а нахмуренные — что она придумывает, как тебя погубить. Теперь благодаря современной науке это невозможно, ботокс все испортил, — презрительно говорит Джейн, будто современная наука не разглаживает каждые полгода ее собственные морщинки. — Но для этого у меня ты.

— Я? — осторожно спрашиваю я, начиная паниковать. Что-то надвигается. Что-то очень неприятное. Я это вижу по тому, как ее глаза ярко блестят от возбуждения, а губы раздвигаются в улыбке. Джейн счастлива только тогда, когда планирует чью-то погибель.

— Ты будешь моими глазами и ушами, — говорит она, постукивая пальцем по блестящему лакированному дереву стола. — Держись к ней поближе, но не слишком близко. Прогуливайся возле ее кабинета, когда она говорит по телефону. Покопайся у нее в столе. Залезь в файлы ее компьютера. Найди почтовый пароль. Последи за ней, когда она пойдет на ленч.

Я вежливо слушаю и делаю записи, но не собираюсь этим заниматься. Что бы там Джейн ни думала, я не ее человек в Гаване[14].

— Позвони Джорджу, — говорит она. — Он обеспечит тебя оборудованием.

Джордж наш автор по технике. Он живет в какой-то дыре, где-то в глубинке, и ведет ежемесячную колонку про дорогие технические игрушки.

— Джорджу? — переспрашиваю я. Я не представляю, какое отношение он имеет к шпионским играм Джейн.

Она кивает.

— Джордж пишет статью о первоклассных системах безопасности звезд. У него должны быть имена и адреса местных поставщиков. Запиши все, что купишь, на свою кредитную карточку и подай список расходов.