— А где ты живешь?

— На Корнелиа-стрит, между Бликер и Западной Четвертой.

— «Виллиджер».

— Откуда ты знаешь?

— Местные газеты мое хобби.

— Нет, серьезно, — смеюсь я.

— Я там раньше жил.

Хочется спросить, где и когда, но местный оркестр — это «Звенья» — закончил настраиваться, вот-вот начнут. Допиваю пиво двумя большими глотками, выбрасываю красный пластмассовый стакан и вместе с Алексом подхожу к каре танцоров, ищущих четвертую сторону. У меня немножко сводит живот, и я искоса смотрю на своего спутника.

Алекс сжимает мне руку.

— Все будет нормально. — Он пытается поддержать и успокоить меня, и я благодарно улыбаюсь ему, хотя продолжаю нервничать.

Остальные в моем каре тоже не выглядят особенно уверенно — женщина напротив не перестает раскачивать руку своего партнера и, кажется, не может остановиться. Это меня слегка успокаивает. Когда оркестр начинает первую мелодию и распорядитель велит нам идти направо, я уже почти расслабилась.

Для народных танцев нужна хоть капля изящества и способность различать право-лево. Первого у меня мало, но иногда этого хватает; со вторым просто беда. В подходящих условиях — в лаборатории, например, если над ухом не тикает таймер — я, может, и угадаю, но под выкрики и звон струн банджо мне ни за что не справиться. Ладно, буду смотреть на партнера и следовать за ним. Я все время отстаю на шаг — словно меня передают через спутник с двухсекундной задержкой.

— А это весело, — говорю я, когда оркестр делает перерыв. Я тяжело дышу, по лицу течет пот. От народных танцев я выгляжу не лучшим образом.

— Тебя это удивляет? — Он ведет меня по ступеням наверх. Воздух в подвале густой и горячий, так что Бродвей, пусть даже в конце августа, куда приятнее.

— Ну да. Это ж народные танцы.

— Эх ты, маловерка. — Келлер качает головой, будто мне много предстоит узнать. — Хочешь мороженого? Тут за углом есть отличное местечко.

Еще только десять часов, а я не вполне вышла из состояния очумелости, так что мороженое будет кстати. Мы идем за угол, в кафе «Тайм», и заказываем оба шоколадное мороженое с орехами. Алекс смешной, милый и любит народные танцы. Меня к нему тянет. Хотя я цепляюсь за край скалы, почва уходит из-под ног.

— Так нечестно. Это была моя идея, а ей достаются повышение и огромный кабинет, — звонит кому-то Эллисон. Она хочет получить мою новую должность.

Я складываю остатки моих канцелярских припасов — степлер, скрепки, ножницы — в коробку, где уже лежат блоки клейких листочков, конверты, кнопки и ручки, и запечатываю все это липкой лентой. Идти мне всего двадцать ярдов, но переезд есть переезд.

— Идея была моя, — нудит очередному абоненту Эллисон. — Мы попросили ее сделать только одну мелочь, совсем не главную, а теперь она перетянула все на себя и получила должность старшего редактора, которая по праву полагается мне.

Переключаюсь на стеллаж с папками. Их тут поднакопилось за три года, и надо бы выкинуть лишнее, то есть большинство.

— Кабинет просто огромный. Помнишь мою первую квартиру? Так вот, он больше. Даже если считать балкон.

Эллисон плачется все утро. Она не слезает с телефона с тех самых пор, как пришла на службу и нашла у себя на столе рассылку с сообщением о моем повышении. Она позвонила всем своим знакомым, возмущаясь несправедливостью. Мимолетные секунды молчания проходят под звуки набора номера или взволнованного дыхания.

Кристин заглядывает через перегородку и сочувственно закатывает глаза.

— Она невыносима, — тихо говорит Кристин, хотя скрываться ни к чему. Эллисон слышит только себя.

Я бросаю все свои папки в желтый пластмассовый ящик, который мне дали в отделе обслуживания. Разберу в новом кабинете, в покое и тишине.

— Да уж.

— О чем это она?

— А? — рассеянно отзываюсь я, глядя на кучку рекламных предметов, скопившихся в углу клетушки. Нужен ли мне пляжный мяч с надписью «SFP Perfect»?

— Она все говорит, что план принадлежит ей. — Кристин прислоняется к стенке. — Что за план?

Чем больше людей знают о нашем замысле, тем меньше вероятность того, что все получится. Я протягиваю ей мяч, она, не задумываясь, качает головой. Ладно, отправляйся в мусор, приятель.

— Вот и я все думаю — какой план?

Кристин слушает Эллисон почти столько же лет, сколько и я.

— Нехорошо так говорить, но, по-моему, она сходит с ума.

— Ты думаешь? — Я потрясена: Кристин очень редко о ком-нибудь дурно отзывается, даже о Джейн.

— Конечно, она всегда была не слишком толковой, но последнюю неделю только и знает, что злится да несет чепуху.

Кристин наклоняется поближе и шепчет:

— Думаю, у нее шизофрения.

Я реагирую на ее слова серьезно и уважительно, хотя хочется рассмеяться.

— Неужели шизофрения?

— У этого бреда есть дисассоциативные признаки, ей явно что-то мерещится.

Звучит очень убедительно. Хотя мне известна правда, почти начинаю соглашаться с этой версией. Что тут скажешь?

— Как думаешь, может, нам надо что-то сделать, — Кристин вполне серьезна, — организовать медицинское вмешательство?

Я представляю себе картину: Кристин говорит бьющейся в истерике Эллисон, что все будет в порядке, пока санитары из больницы «Бельвью» надевают на нее смирительную рубашку.

— Нет, — говорю я, — не стоит организовывать вмешательство.

— Может, позвонить родителям? — Она всерьез встревожена, и мне стыдно, что я подпитываю эту тревогу.

— Нет, еще нет, — пытаюсь я потянуть время. — Шизофрения — дело серьезное; не стоит ничего делать, пока мы не будем абсолютно уверены. Давай еще за ней понаблюдаем.

— Я за ней уже некоторое время наблюдаю, — признается Кристин. — Ты уверена, что стоит ждать еще?

— Абсолютно.

Через несколько дней Эллисон успокоится насчет моего повышения. Жар гнева пройдет, и она переключится на молчаливую неприязнь.

Похоже, я не убедила Кристин, но она все же не решается действовать в одиночку, по крайней мере пока. Кристин спрашивает, не помочь ли мне с переездом, и я уверяю ее, что в этом нет необходимости.

Джейн отдает мне старый кабинет Элинор. Из чистой злобы к Маргерит здесь недавно был устроен склад, так что старые журнальные номера громоздятся стопками у одной из стен. Март, апрель, май, июнь, июль, август и сентябрь прошлого года выстроены башнями высотой до выключателя, и они начинают колыхаться при моем приближении. Люди из отдела обслуживания обещали убрать их завтра, но я в это не очень-то верю. Повышение представляется мне не более устойчивым, чем эти зыбкие башни.

Поскольку кабинет у меня в два раза больше, чем у Маргерит, и по праву он должен принадлежать ей, мне слегка неудобно, когда я стучусь к ней.

— Виг, заходи, — доброжелательно приветствует меня Маргерит. — Поздравляю с повышением. Старший редактор — просто здорово! Садись и рассказывай.

С тех пор как я была здесь в последний раз, то ли Маргерит, то ли ее фактотум занялись обстановкой: теперь у всех стульев по четыре ноги и они уже не скрипят. Это большое дело.

— Да нечего рассказывать.

— Ты знала, что такое надвигается? Сколько ты проработала младшим редактором? — спрашивает она. Манеры у Маргерит, как всегда, очаровательны, но я вижу, как мозг отчаянно работает под прикрытием приветливой улыбки. Как мое продвижение поспособствует ее падению? Все, что Джейн делала за последние две недели, преследовало эту цель, так что трудно винить Маргерит за подозрительность.

— Всего год, — говорю я, хотя эти двенадцать месяцев и показались мне очень долгими. — Я даже не знала, что такое возможно. Обычно надо ждать, пока кто-нибудь уйдет.

— Ну да, я так и думала. Наверное, Джейн просто решила, что тебя стоит особо наградить, — говорит она, будто решая вслух математическое равенство. Щедрость Джейн плюс повышение Виг равняется падению Маргерит.