Несмотря на проблему общения, когда находишься среди чужаков, Майя не теряет оптимизма по поводу работы по контракту. Она вроде тех иммигрантов, которые прибывают в Новый Свет и пишут домой письма о несказанных успехах и богатствах. Раньше я сопротивлялась этой пропаганде. Я знаю, что улицы не вымощены золотом. Я знаю, что в стране богатства большинство людей отнюдь не богато. Я все это знаю и цепляюсь за свою старосветскую жизнь. Но иногда выбора нет. Иногда события толкают тебя за океан. Работа в «Моднице» начинает напоминать мне картофельный голод.

Уже шесть часов, и тоненькая струйка посетителей внезапно превращается в толпу. Человек в туфлях от Гуччи (похожих на домашние шлепанцы) втискивается между нашими стульями и начинает отчаянно размахивать руками, стараясь привлечь к себе внимание бармена. В нью-йоркских барах такие штучки редко срабатывают.

— Возьми счет, — говорит Майя. Но я об этом уже подумала. Я уже переглянулась с барменом, и он подсчитывает наши заказы.

Как Майя ни протестует, я настаиваю, что выпивка за мой счет. Хотя я старалась выглядеть подавленно из уважения к ее чувствам, для меня это праздник, что Роджер ушел из нашей жизни. Да, семьдесят пять долларов — значительная часть моего бюджета на выпивку на этот месяц, но за такое удовольствие не жалко и заплатить.

В вестибюле Майя сразу отправляется в уборную, а я стою в углу и наблюдаю за входящими. Только что прибыла большая группа японских туристов, и пока мужчины, собравшись кучкой, ждут ключей от комнат, их жены бродят вокруг. Некоторые у газетного киоска листают журналы, другие сидят в вестибюле. Сам вестибюль полон случайных предметов — алюминиевых клепаных стульев, длинных желто-зеленых скамей, разбивающих комнату пополам, широких оранжевых диванчиков в стиле «бордельный шик», кресел, на обивке которых изображены собаки. Эти разномастные предметы не должны были бы сходиться вместе. Они не должны были бы сочетаться, и в любом другом месте и не сочетались бы, но здесь, на сером фоне, почему-то сочетаются.

Через пару минут появляется Майя. Как только она выходит из уборной, к ней подбегает японка и просит сфотографировать их группу, выстроившуюся на большой лестнице. Майя радостно соглашается, хотя ее фотографические навыки слегка подпорчены тем, сколько она выпила. Она закрывает объектив пальцем. Японки слишком вежливы, чтобы указать ей на это, и они благодарят Майю, но не расходятся. Когда мы уйдем, они позовут одну из своих приятельниц у стоек с журналами и попросят ее сделать новый снимок.

Сильно сомневаюсь, что из-за драматических перемен к лучшему в жизни его сестры Келлер чувствует себя обязанным мне. Надо бы выяснить. Но не по телефону или и-мейлу. Я хочу видеть его лицо, его реакцию на мои предложения. Иногда только так и можно понять, наступать тебе или отступать.

Я звоню его ассистенту Делии Баркер, чтобы назначить встречу.

— У Алекса все расписано, — говорит она в трубку. — Я могу соединить тебя с его голосовой почтой.

Голосовая почта мне не нужна.

— Неужели у него не найдется хоть минутки в ближайшую неделю?

— У Алекса все расписано, — снова чирикает она. — Я могу соединить тебя с его голосовой почтой.

Какая-то кукушка в часах, заводное устройство, способное только говорить, который сейчас час. Я вешаю трубку и иду к ее кабинету проверить, действительно ли она живой человек. Делия сидит в пахнущей ванилью комнате, густые черные волосы собраны у нее в хвост.

— У Алекса все расписано, — говорит она. — Можешь посмотреть сама.

Я беру предложенный мне ежедневник и изучаю его: ленчи, открытия, встречи, фотосъемки, примерки обложек, еще встречи. Делия расписала ему каждую минуту, и не только на ближайшие семь дней, а сразу на семь месяцев. Быть такого не может. Здесь где-то наверняка есть второй набор записей, таких, какие не показывают налоговой службе. Я задумчиво смотрю на нее. Делия явно не собирается отклоняться от линии партии. У Алекса все расписано. Она может соединить меня с его голосовой почтой.

Скрывая раздражение, благодарю ее за помощь и соображаю, как быть. Хотя логично было бы последовать совету Делии, я прячусь в кладовке через коридор и настраиваюсь на ожидание. Вообще-то мне надо позвонить дизайнерам верхней одежды, но я не беру это в голову. Я сосредоточена на одной-единственной цели — встретиться лицом к лицу с Алексом Келлером.

Проходит пять часов, и я все еще жду. Лидия уже дважды заходила сюда достать утолщенные конверты, а потом бланки расписаний и каждый раз странно на меня смотрела. Каждый раз, когда она заходила, я хватала коробку скрепок и старалась выглядеть непринужденно, при этом напряженно пялясь на коробку.

Благодаря постоянному наблюдению я вычислила Келлерову систему доставки. После второго стука Делия выглядывает из кабинета и берет то, что лежит в лотке для входящих бумаг Алекса. Делает она это быстро и с такой экономией движений, будто каждый раз идет на мировой рекорд. Стоит моргнуть, и ты все пропустишь.

Я уже готова сдаться, когда слышу, как Делия говорит старшему редактору, что Алекс на очень важном совещании, но позвонит ей, как только освободится. Я приободряюсь. Если Алекс на совещании сейчас, то он был на совещании весь день. Это звучит неправдоподобно — когда я пыталась договориться о встрече пять часов назад, о совещании речи не было — так что я жду, когда Делия выйдет из офиса. Когда она скрывается в дамской уборной, я вхожу в кабинет Алекса.

Я надеюсь прервать очень важное совещание, но кабинет пуст. Он оставил включенными компьютер, лампу и магнитофон. Он даже поставил на столе недопитую чашку кофе. Кофе — это хорошая деталь, но она меня не убеждает. Я прекрасно знаю эту тактику, сама много раз применяла, но не в таком масштабе. Я обычно зажигаю свечу и выхожу на несколько часов, а вот он явно вышел на целую карьеру.

Хотя мои заключения основываются только на недопитой чашке холодного кофе, я уверена в своей правоте на все сто. Это единственное объяснение призрачному существованию Алекса, тому, как его редко видно, но часто слышно.

Я выхожу из кабинета прежде, чем возвращается Делия — сообщница, которая врет и подделывает для него документы, — и возвращаюсь к себе. На меня смотрят двадцать фотографий обручальных колец, список дизайнеров по верхней одежде и телефон штаб-квартиры «Санрио» в Сан-Франциско. У меня тридцать два новых и-мейла, лампочка автоответчика мигает, а от Дот четыре записки на клейких листочках — каждая новая неразборчивее предыдущей. Из-за этих шпионских мероприятий дел накопилось столько, что теперь раньше девяти мне отсюда не выбраться.

Со вздохом сажусь за стол, думая о том, что, если бы у меня был ассистент, готовый меня прикрывать, я тоже вряд ли ходила бы на работу.

Кристин разливается соловьем по поводу кумкватов.

— Понимаешь, — говорит она полным изумления голосом, — краб с мягким панцирем относится к омару, как кумкват относится к апельсину. — Она выжидательно смотрит на меня.

Я киваю, показывая ей, что понимаю аналогию, но она качает головой — ей мало моей вялой реакции.

— Вдумайся еще раз, — говорит она, — краб с мягким панцирем относится к омару, как кумкват относится к апельсину.

Я пожимаю плечами.

— Так что есть надо экзоскелет.

— Вроде того, — соглашается она и наконец, не в силах сдержаться, сообщает мне правильный ответ. — Есть надо кожу! Разве это не ошеломительнейшая вещь, которую ты когда-нибудь слышала?

Мне очень хочется сказать, что я слышала вещи ошеломительнее, но это будет неправда.

— Да.

— Вот попробуй. — Она протягивает мне кумкват. — Это просто откровение.

Он сладкий и губчатый, и когда я его откусываю, сок брызжет мне на губы, но откровения я не испытываю.

— Неплохо, — говорю я сдержанно.

Кристин разочарована моей реакцией, но все же продолжает: