— Хорошо.

— Мы петуха поджарим и насадим на твою живушку. Иди, Николай, режь его.

Николай зябко запахнулся в куртку — костер догорал и ответил:

— Я боюсь крови.

Братья переглянулись и подмигнули мне. Николай отвернулся, понимая, как смешна его беспомощность.

Мы с Яшкой пошли собирать ветки. Небо посерело, ночь шла к концу. Братья тем временем отрубили петуху голову, ободрали перья и смастерили вертел.

Николай стал рассказывать о самых нефтеносных районах земного шара, о нефтедобыче…

— …В Советском Союзе на одного гражданина добывается три килограмма нефти в день.

— Горишь, — заметил ему старший брат.

— Что? — переспросил Николай.

— Горишь… Минут десять, как горишь!

Николай схватился за обгоревший край куртки и бросился к воде. Вернулся угрюмым и больше не пытался поделиться с братьями своими знаниями.

Братья кончили жарить петуха и отправились насаживать его на крючок. Николай и Яшка стучали от холода зубами. Я разбросал костер и уснул на горячем песке.

Разбудили меня крики Шпаковских. Братья расталкивали Николая и Яшку, звали проверять живушки.

Я подошел к берегу последним и встал рядом с Николаем. На желтеньком песчаном дне — глубина тут ниже колен — лежали наши перепутанные живушки. На крючках белели кусочки мяса.

— Смотри, Петька! — закричал старший Шпаковский. — Леса натянута. На целого петуха клюнуло!

— У-у, зверь! Под тот берег забился!

— Тащи! Тащи, говорят! А ты не верил, что клюнет с ходу!

— Кто? Я не верил? Я верил!

Пока братья кричали, Яшка ухватил натянутую лесу и вытащил на берег кастрюлю, с кашей. Братья онемели и стояли как пни.

— Не ожидал такого от сомов! А ты?

— А я, думаешь, ожидал? — обиделся старший.

— Главное, ребята, это место никому не открывать, как договаривались! — сказали разом Шпаковские.

Николай повернулся и пошел прочь от берега. Я видел, как по дороге он поддел ногой чисто обглоданную петушиную кость.

Николай до выходки Шпаковских с петухами всерьез на Барса-Кельмес не собирался. Но он не мог забыть, как Шпаковские продемонстрировали нам его беспомощность, и это все решило. Скрепя сердце он позвал с собой Шпаковских: одна голова, мол, хорошо, да пять лучше. Яшку тетя Вера по настоянию Николая тоже отпустила с нами. Женщина, которая согласилась прихватить с собой Яшку в Ленинград, отъезжала только через пять дней.

Итак, мы тронулись в степь. Вдали желтели увалы — северная граница Барса-Кельмес.

Долго рассказывать, как мы спускались до русла Песчанки, повторяя наш первый маршрут, как день шли вверх по течению, как похрустывала под ногами белая горячая галька, как перепрыгивали мы реку Песчанку на одной ноге.

Я соскучился по зною, по ветру, собирал гальку и швырялся в редких чаек. Натолкнулся на высыпку щебенки бурого железняка, полез выше по берегу. Николай рассердился на меня за мои телячьи восторги, накричал.

Балки уходили влево и вправо от русла через каждый километр, похожие одна на другую. Иные более глубокие русла имели ручейки, тогда как Песчанка зачастую пересыхала на целые километры.

Мы шли и во все глаза высматривали «нашу балку» — левый поворот, обманувший нас месяц назад. Когда мы узнали «нашу балку» и прошли по ней километров десять, трое — кроме упрямого Яшки — заявили: «Балка не та». К вечеру вернулись к руслу, переночевали на низком правом берегу, и утром снова пошли, и только в полдень обнаружили «точно нашу балку». Разубедились в этом через пять часов ходьбы, когда ткнулись в забитый глиной проход.

— Сразу видно: точно не наша! — расхохотался старший Шпаковский. — Еще одну балку узнаем, и с меня хватит!

Как я ни отстаивал четвертую балку, как ни клялся и сколько ни бил ногой в узнанный мной камень со скошенным боком, ребята и Николай не поверили, и мне пришлось, ругая их в спины, вернуться за ними к руслу.

Когда «узнали» пятую балку, сомневаться в ее подлинности начали, не пускаясь в странствия. В ход пошли «камни с трещинами», «красные глиняные берега», «ложбины», «бугры», гнезда стрижей, норы хорьков, сусликов, повороты, ямы и прочие приметы, которые помнил один и в глаза не видал другой.

Я предложил поверить мне и сказал, что дальше маршрут поведу я. Николай попросил меня замолчать.

Послушайте меня, — сказал он. — Даже если бы мы отобрали только пять поворотов, то, чтобы проверить их, надо в лучшем случае пройти сто пятьдесят километров. Это невозможно! Как видите, выше себя не прыгнешь. И какие тут выходы фосфоритов, когда балку отыскать не можем? Теперь, если вам скажут: безвыходных положений не бывает, приведите пример поисков «нашей балки»… Причем, заметьте, за два дня наших хождений по ответвлениям балок мы не встретили ни одной фосфоритной плиты. Очевидно, Дима что-то напутал. Или плиты ему померещились позднее под влиянием теории Журавлева. Выход один — возвращаться! Каждый здравомыслящий человек на нашем месте поступил бы так.

Ребята валялись на песке, задрав ноги, и лили друг на друга воду из фляжек.

— Я не лунатик — ходить взад-вперед по руслу, — сказал старший Шпаковский. — Поворачиваем оглобли.

Вместо того чтобы поддержать меня, Николай подталкивал в спину: «Возьми рюкзак и возвращайся домой». Чего легче!

Я опять предложил пойти четвертой по счету выбранной балкой. Николай терпеливо привел прежние доводы: двадцать против одного — я ошибаюсь, ведь остальные балку не признают. А 30 километров тащиться попусту… Плиты — как дважды два — могут оказаться песчаником… А если и фосфоритные… Две плиты на всю Барса-Кельмес…

Все это так, Николай прав. Но… Журавлев однажды рассказал: и другие землепроходцы до Дежнева подходили к восточному мысу Чукотки, но давали слабака. Может быть, им тоже говорили те, кто не надеялся на свое упорство: бабушка надвое сказала, мыс это или край света.

У Дежнева хватило воли и веры сделать последние шаги, и он первым вошел с севера в Тихий океан.

— Журавлев говорит, кроме знаний в голове и продуктов в рюкзаке, надо уметь не скиснуть под конец, — сказал я.

— Опять Журавлев! — пожал плечами Николай. — При чем он здесь-то?

— Не знаю, бывают ли безвыходные положения. Не в том дело. Только, думаю, если мы сейчас сдадим, то, когда вырастем, тоже будем сдаваться в трудных случаях, — стоял я на своем. — Ребята, попытаемся еще раз, а? Я уверен, четвертая балка — та, где скошенный камень под берегом, — наша. Попытаемся, ребята?

— Сам видишь, никто не хочет идти. Яшке надо в дорогу собираться. Шпаковским надоели поиски, к тому же они завтра едут в плодосовхоз за ранетками. Еда у нас кончается. Сам видишь, как все складывается, — Николай положил мне руку на плечо.

Я соглашался и не соглашался с Николаем. Да, он прав: как тут найдешь балку среди близнецов? А если бы Дежнев остался сидеть дома на печи, пасуя перед дальними дорогами? И я опять сказал:

— Ребята, попробуем, а?

Шпаковские даже не пошевелились — их убедили доводы Николая. Яшка развел руками. Настаивать было бесполезно.

Я поднял рюкзак и, пнув попавший под ногу камень, побрел следом за ребятами. Видно, Николай прав. Нечего трепыхаться, как любит говорить Деткин-старший.

— Эх, мало мы каши ели! — крикнул я в спины ребятам.

Вернулись мы в поселок ночью, в дождь. Без Николая.

И вот почему. От Благодарного на машине мы добрались только до карьера, что километрах в десяти от поселка. Темнело, накрапывал дождь. На случайную оказию в это время надеяться смешно, и мы пошли пешком. На повороте малоезженой дороги, в глинистой балочке, куда поселковские хозяева ездят на ишаках за глиной на саман, мы увидели машину с зерном. Склон взбит колесами, в жирной глине лоснятся вырезы колеи. Шофер — паренек лет восемнадцати — обрадовался нам, как родным, попросил хлеба и стал клясть на чем свет стоит машину, погоду, балочку и степь. Шофер сказал, что его зовут Мишей, сам он курский и что хорошо бы наломать тальника.