…Они вернулись днем. Младший Шпаковский, встреченный нами на улице, ликовал. Он тащил домой рюкзаки.

Яшка не решился идти домой, дожидался Николая, который заступился бы за него перед тетей Верой, и сидел у Шути.

Он не ожидал от меня такого порыва радости и опешил. А я, как ненормальный, бил его по спине и повторял:

— Где? Рассказывай! Где?

Николай с удивлением наблюдал за мной. Веревкин и Шутя сидели на корточках перед развязанным рюкзаком, из него торчали куски желто-серого пористого камня. Я вытащил образец. Поднял голову, встретился глазами с Яшкой. Он ухмыльнулся. Я не обиделся бы, отбери ребята этот кусок желто-серого камня и прогони меня прочь. Видать, я втайне ждал, что мне снова поверится в мои прикрытые бурьяном и перекати-полем обнажения.

Рука Николая высунулась из-за моего плеча, взяла у меня образец. Повертела и сунула обратно в рюкзак. Подбежавший младший брат сообщил:

— Жура на совещании в кабинете главного геолога!

Прямо с рюкзаками мы ворвались в управление, кинулись в темном коридоре на свет приоткрытой двери и, гомоном подбадривая себя, заполнили кабинет Деткина. Сидевшие вдоль стен геологи уставились на нас, затем перевели глаза на Шутю. Он подошел к столу Деткина и со стуком положил перед ним образец.

— Э-э… Что это значит?.. Вы же мне стекло поломали!.. Безобразие…

— Фосфориты нашли!

— Ну и что?

— Павел Петрович, объясните ему, — повернулся Шутя к сидевшему в углу Журавлеву.

Деткин пожал плечами.

— Чего тут объяснять? Это обыкновенный песчаник! — и вернул образец Шуте.

Стало тихо. Геологи заулыбались. Шутя размахнулся, и — елки-палки, как не промахнулся! — образец вылетел в полураскрытое окно.

Мы долго сидели в углу управленческого двора и угрюмо комочками сухой глины бросали в бродивших вокруг кур.

Вернувшись домой, я прошел к Николаю.

— Ну, мой друг, получил урок?

— Ты знал, что это песчаник?

— Я чуточку лучше любого из вас знаю камешки! — усмехнулся Николай.

— Думаешь, поступил честно, когда молчал?

Николай потянулся — он мыл ноги перед сном — и легонько рассмеялся.

На фанерных подставках-стапелях стояла Яшкина бригантина. Яшка становился мастером, когда дело доходило до стамески и напильников. Год назад его парусная модель завоевала приз.

Над бригантиной Яшка корпел день и ночь без малого недели три.

Я стоял рядом и слушал, как Яшка и Журавлев толковали о такелаже, рангоутах и фор брам-стеньгах.

— Бушприт надо укрепить потуже и фок-мачту тоже, — твердил Яшка.

— Фок-мачта стоит крепко. Поставишь косые паруса, и бушприт сядет намертво. Бом-кливер только натяни как следует. Красотища, а, Димка?

Я кивнул. Яшку распирало от гордости. Он был на седьмом небе от похвалы Журавлева.

— Назову бригантину «Старый морж».

— На флагштоке — пиратский Роджерс? — у Журавлева глазки спрятались в морщинках. — Грот-трисель-эрнст-бак-штаги вяжи потолще. Поверь, так красивее будет.

Яшка яростно возражал — по-моему, только из тщеславного желания блеснуть знаниями парусных судов. Оба — и Журавлев и Яшка — прямо-таки млели от удовольствия, выговаривая друг перед другом названия длиной с километр: крейс-бом-брам-топенанты… Я робко дивился такой памяти.

— Стой! — сказал Журавлев. — У тебя же не бригантина! Это барк! Две передние мачты с прямым вооружением. Бизань-то у тебя сухая! У шхуны у той бизань несет косое вооружение.

Яшка возразил, но Журавлев с запальчивостью пятиклассника стал размахивать руками, клясться, Яшка скис.

— Дружище, чего горюешь? Завтра выпилю марс для бизань-мачты, иначе куда посадишь впередсмотрящего? Такелаж натянем, и делу конец.

Яшку позвали. Он вздрогнул, отозвался и шепнул нам:

— Пусть бригантина здесь стоит.

Он вернулся с тазиком, сел рядом на ступеньку, опустил ноги в тазик и продолжал обсуждать с Журавлевым модель парусного судна собственной конструкции с каким-то хитро придуманным — по их словам — бегучим такелажем. Журавлев, задевая меня локтями, чертил в своем блокноте линии, совал блокнот под нос Яшке и гудел:

— Рангоуты, главное, продумать. Ты меня слушай, дружище! Никто тебе такого не скажет, слушай!

Из темноты возникла тетя Вера, молча взяла Яшку за руку, другой рукой подхватила бригантину, буркнула неразборчивое, и мы остались вдвоем.

— Тетя, видать, не из романтиков? — сказал Журавлев.

— Куда ей!

— Ночевать я, Дим, к тебе пришел. Квартира моя пустая. Жена на лето уехала к своим. Чай пить не станем. Я едва на ногах стою.

Заснули мы не скоро. Журавлев расхаживал по комнате в одних трусах, большой, костлявый, и басил — рассказывал мне о своем друге, который уехал на Кольский холодный полуостров и вывел там до зарезу необходимую траву для коров. Я сидел на кровати, клевал носом, слушал про подвиг агронома и выбирал время поподробнее расспросить Журавлева о случае в Афганистане, рассказанном мне когда-то отцом.

Журавлев и двое немцев-геологов возвращались на вертолете из поисковой партии. С вертолетом что-то произошло, и они приземлились в горах. Один из немцев при приземлении был ранен, другой предложил Журавлеву бросить раненого, иначе погибнут все трое. Немец — здоровый — ушел один. Журавлев с раненым добрались до людей. Негодяя нашли мертвым.

— …Ты меня слышишь? Где взял? — Журавлев сунул мне под нос свою ручищу, на которой лежал обломок фосфоритной плиты. Этим обломком я забивал гвоздь в ботинке в дни злосчастного маршрута на Барса-Кельмес.

— На Барса-Кельмес.

— Место помнишь?

— Сплошные балки да увалы…

— Погоди… Южнее среднего течения Песчанки?

— Юго-восточнее.

— Верно, верно!

— Чему тут радоваться? — усмехнулся. — Мы заблудились. К тому же холмы на Барса-Кельмес — сплошная неразбериха. Петляли, как зайцы. Да и стоит ли тащиться туда из-за обломка плиты? Отец говорил: он десятками насчитывает в нашем районе места с выходом пластовых фосфоритов.

— А я — сотнями. Расслышал? Сотнями!

— Не пойду на Барса-Кельмес, — сказал я. — Шутка сказать: найти там балочку. Массив по территории равен Нидерландам, если не Бельгии.

— Прекрати ныть! Скисли небось сегодня? Приволокли рюкзак песчаника, герои…

— Я с ними не ходил! Им я тоже не советовал таскаться на тот Карагач.

— Однако тебя, Коршунов, не узнать!

В середине ночи нас разбудил стук в дверь и шум во дворе. Визгливый голос тети Веры взбеленил собак даже на соседних улицах. Поспать Деткины любили, их пушкой не разбудишь! Что же произошло?

В дверь забарабанили изо всей мочи. На ночь у нас в доме не запираются. Я крикнул:

— Входите!

В дверь продолжали колотить. Журавлев зажег свет и следом за мной прошлепал в сени.

На крыльце с бригантиной в руках стоял Яшка. За ним поодаль Деткины.

— Не дури, Яков! — кротко сказала тетя Вера. — Отправляйся спать.

— Я к вам не вернусь! — плачущим голосом выкрикнул Яшка. — Я здесь останусь! Навсегда!

Яшка прошел в комнату, неся бригантину, как больного ребенка. Сломанная фок-мачта болталась на канатиках, корпус модели искривила широкая трещина. Он сел на диван и бессмысленно пытался приладить мачту на место. Руки его не слушались. Журавлев взял у него бригантину и положил на стол.

В окно постучали. Раздался голос тети Веры:

— Яков, не мешай людям спать, полуночник!

— Я стал в сарае такелаж на бизань плести… Подкралась… Кричит: «Ненормальный!..» Как бросит ее на землю!

Яшка вздрагивал. На нем были одни трусы. Я подал ему рубашку.

Журавлев, закусив губу, вышел на крыльцо. После недолгих переговоров ворчанье тети Веры сменилось грубыми выкриками.

Вошел Журавлев, хлопнул дверью, закрыл ее на щеколду, сказал:

— Ставь чайник, Димка. А ты чего скис, Яша? Враги разбежались, поле боя за нами.