Я сидел на земле и смотрел ему вслед. Он ни разу не обернулся. Вот-вот Яшка затеряется в ковылях. Я встал, забросил на плечи рюкзак и бросился его догонять.

— Яшка-а!

Он остановился. Я подбежал, сел на землю у его ног.

— Ты куда?

— Пока на островок.

— Домой не вернешься?

— Не вернусь.

Я не видел его лица, но чувствовал: Яшка не вернется в поселок, хоть режь его на куски. Этого Яшку я не знал.

— Все равно ты вернешься к людям.

— Не вернусь!

Я не знал, что еще ему сказать. Я подтолкнул ногой рюкзак.

— Возьми! Там еды дня на три… — Встал и пошел к дороге.

Яшка остался стоять на прежнем месте. Рюкзак лежал у его ног.

Вечером на машине я приехал в поселок. Ужинали мы вместе с отцом. Он вернулся накануне.

После ужина я вышел на крыльцо. На перилах и на ступеньках сидели Шпаковские — оба в новых тюбетейках, — Сашка Воронков, Шутя.

— Долго ты пробыл, — сказал младший Шпаковский. — Как там Страмболя?

Шутя, сидевший на ступеньке, добавил:

— Страмболенок все чирикает?

— К Яшкиной матери надо сходить. Яшка не вернется, — ответил я.

Яшка вернулся. На третий день после моего возвращения.

Он ворвался во двор к Шуте. Мы, сложив из кизяков ворота, пасовали наш мяч с латаной-перелатанной покрышкой.

За Яшкой — так же тяжело — вбежал Сашка Воронков, размахивая сандалией. Другая была на ноге. Следом прибежали близнецы-чижики.

— Чего вы за мной увязались? — сердито крикнул Яшка. — Ты, Сашка, зови Шпаковских! Чижики, зовите всех, кого встретите по дороге!

Шутя хмыкнул: дескать, с каких это пор трепача Страмболя стали слушаться на 3-й Геологической?

Я во все глаза смотрел на Яшку.

Яшка не заметил моего остолбенения и Шутиного хмыканья.

— В степи пожар! — крикнул Яшка. — Горит хлеб… совхоза имени Семилетки. Возле вышек! Где отец Петьки Боровского ищет уголь!..

— У вас столбняк? — спросил Шутя у Сашки и чижиков. — Вас куда послал Яшка?

По дороге к дому я заскочил во двор управления. Может быть, наткнусь на кого-нибудь из ребят.

В углу котлована было пусто: мы узнали о пожаре едва ли не последними.

Пробегая мимо раскрытого окна кабинета Климова — Танькиного отца, управляющего Жаманкайской промышленной разведкой, — я остановился. Климов кричал в трубку:

— Посланы на пожар семь тракторов! Три бульдозера! Все, что я могу! Людей дал!

Собственно, оповещать о сборах было некого. Все взрослые усаживались на машины, что вереницей выстроились возле управления. Колонна тронулась, покуда мы бегали по дворам и собирали лопаты. Я не очень-то был уверен, что нас возьмут с собой. Пожар, скажут, не игрушки.

Сборами командовали я и Шутя. Не хватало двух штыковых лопат. Я послал Сашку Воронкова попросить лопату у бабки Зеленчихи, а за второй побежал домой. У ворот меня догнали братья Шпаковские.

— Димк! Постой!

— Ведра брать?

— Я там не был! У Яшки спросите, есть ли вода на пожаре.

— Нашел у кого спрашивать! У Страмболя!

— Спросите у Яшки! Он был на пожаре! Он приехал за нами!

— Ну и что?

— Идите к Яшке! — заорал я.

Шпаковские повернули обратно. Я смотрел им вслед.

Я-то знал: нелегко Яшке было вернуться в поселок. Я передал ребятам его «не вернусь». По дороге в поселок он наверняка кусал губы, знал — скажут: Страмболя, как всегда, не сдержал слова!

А Яшке — ох, я-то его знаю! — хотелось геройствовать на пожаре. Да так, чтобы мы после узнали обо всем и сказали: «Страмболя не слюнтяй!»

Я представил себе, как Яшка шел к поселку, а навстречу ему машины и бульдозеры. Как бегал он по дворам, собирая мальчишек, которые после его возвращения из экспедиции N не ставили его ни в грош и звали трепачом и предателем. А мне хотелось сейчас, чтобы Яшку поняли и поверили в него, как поверил я.

Когда я прибежал к углу 3-й Геологической и улицы Ферсмана, там возле кучи лопат, готовые в дорогу, толпились ребята. Яшка сидел под забором чуть в стороне. Шпаковские рядом с ним примостились на перевернутых ведрах и расспрашивали о пожаре. Я был рад за Яшку.

На углу воткнут в землю флаг с длинным древком. Такие флаги наставлены по улице до самого элеватора. По этой дороге должны были везти целинный хлеб.

Только бы поймать машину! До совхоза 30 километров.

…Вечером огромный лиловый шар долго висел над отрогами. Горькие запахи пожара стелются над желтой, в черных полосах пала степью. Дымы, как пряжа, свиваются в гигантские жгуты, поднимаются в небо и там расплетаются. Небо грязное и страшное.

Вчера худой и длинный, как жердь, дядька в старом кителе, соскочивший с «газика», остановил машину, на которой мы добирались до совхоза.

— Слезайте, ребята! Кто у вас главный?

Ребята показали на меня.

— Ты? Как фамилия? Вот что, Коршунов. Расставь своих ребят вдоль дороги. Наломайте веток, они вам вместо оружия. Если огонь, не дай бог, прорвется на эти поля, — дядька махнул рукой на поле слева от дороги, — вам тут стоять насмерть! Не пускать огонь на ту сторону! — дядька кивнул на пшеницу, которая росла справа от дороги. — Вот так! Надеюсь, — просительно добавил дядька.

Он вскочил в «газик» и уже оттуда прокричал:

— Трактор сейчас пришлю! Еды с собой взяли? Молодцы!

Вскоре со стороны совхоза появился трактор «ЧТЗ». Он тянул за собой плуги. Трактор шел рядом с дорогой, подминая гусеницами стену пшеницы. За трактором оставалась черная вспаханная полоса.

В другое время огонь был бы бессилен переметнуться через эту полосу, но сейчас над степью неслись суховеи. Зной высушил степь до травинки.

Мы с Шутей расставили ребят вдоль вспаханной полосы. Дальше мелькали белые платки женщин. Их тоже расставили вдоль полосы.

Пал шел с запада. В сумерках далеко видно горевшую степь. Огонь приближался.

Под утро прискакавший на лошади казах сказал, что на востоке пал перекинулся на поля по эту сторону дороги — не успели вспахать полосу.

На рассвете прошел грузовик, свернул к вышке. Тут бурение не глубокое, искали уголь. Угля в нашем районе много. Даже поселок стоит на угольном пласте. Кружево вышки виднелось в пшенице в километре от дороги. Вторая вышка разведочного бурения стояла на стыке наших постов с совхозными.

На этой вышке — скважина: буровики брали воду с низких горизонтов. Наши ребята бегали туда с ведрами за водой.

В полдень началось страшное. Суховей дул не переставая. Огонь охватил поля западнее от дороги.

Прискакал верхом вчерашний дядька, прокричал:

— Надеюсь на вас, ребята! Подбросить бы вам сюда людей, да некого! Вся степь горит, будь она проклята!

В полдень огонь дошел до нас. Пшеница горела с треском, жарко. Ветер подхватывал рои легких искр и нес их над землей. Каждый из нас натянул на себя все, что взял. Искры забирались в рукава, за воротники. Легкие, как пушинки, искры неслись через полосу. Мы метались вдоль края поля и хлестали ветками маленькие пожары, тушили фуфайками, мешками — всем, что приготовили. Огонь крался через дорогу пушистыми лисами. Вспыхнула вышка, стоявшая в пшенице слева от дороги.

Там, где пшеница занялась как следует, вырывать стебли руками бесполезно. Помогли ведра, захваченные с собой Шпаковскими, и два бачка из-под бензина, обнаруженные на четвертой вышке.

У насоса на скважине старался Витька Мальцев. С выпученными глазами, тяжело ухая, он изо всей силы налегал на рычаг. Подбежали Яшка и Шутя. Ведра я роздал самым расторопным. Яшке не дал. Яшка и Шутя бросились помогать Витьке.

Я подхватил полное ведро и помчал обратно. Пробегая мимо вагончика, услышал гудок: радиотелефон! Я поднял трубку.

— Четвертая буровая, отвечайте, бурмастер у вас? Четвертая буровая, отвечайте!

— Бурмастера нет! — закричал я.

— Четвертая буровая, отвечайте! — кричал злой, невнятный от хрипоты голос. — Четвертая буровая! Четвертая буровая! С третьей буровой не захватили ящик с кернами. Четвертая буровая, вы слышите меня?