Дима Хоробов вел свой вертолетик Ка-26, как всегда, грубовато, с изящным лихачеством: то вскидывал его над вершиной сопки, то резко, почти невесомо ронял в речные долины и распадки. Осторожничать было незачем, в кабине сидели мужики, мало ощущавшие воздушную качку: Корин, Ступин, директор леспромхоза Санников. Они осматривали Святое урочище, изредка переговариваясь. Ступин отмечал на топографической карте кромку пожара — приблизительно, ибо сквозь вязкое месиво дыма лишь кое-где проблескивал верховой огонь. В безветрии пожар двигался медленно, но теперь им было охвачено обширное, едва обозримое пространство урочища.

Проплыли над бывшим лагерем — черной выгоревшей поляной с кучами золы на месте склада, кухни, с пустыми железными бочками возле угольно-черного частокола лиственниц, и Корин сказал Санникову, кивая на иллюминатор:

— Наш погибший форпост!

Массивный, багроволицый директор леспромхоза трудно перегнул шею, участливо усмехнулся.

— Вот где нам помочь надо было! — в самое ухо ему выкрикнул Корин.

— Вроде справлялись...

— Вот именно — вроде... Теперь и вы зашевелились, когда припекло. Прямо-таки по пословице!

— Работа. План. — Санников еще более побагровел, тяжело заворочался, явно тяготясь жутким зрелищем горящей тайги.

— А пожар без плана работает, и неплохо, — проговорил диспетчер Ступин, понимая, зачем Корин подкалывает директора: надо расшевелить, растревожить, озаботить прижимистого, скуповатого Санникова, а то ведь будет рубить, трелевать лес («людей нет, техники нет, моя хата с краю»), пока поселок Парана не загорится.

Директор покряхтел, покашлял, но промолчал. Повернувшись к Корину, пилот Дима спросил:

— Еще покружим?

— Довольно. Зачем копоти прибавлять?

В огорчительном настроении был начальник отряда, и Дима с малым креном развернул вертолет, словно оберегая его напряженные нервы и раздумья.

Полетели на юг, постепенно выходя из дымной мглы. Воздух светлел в небе и над землей. Вот уже видна зеленая недвижная рябь леса, ущелья распадков просверкивают ручьями... Широкий, с пожелтевшей лиственничной хвоей косогор — все вниз, вниз... и там, в светлой глубине — округлая голубизна озера. На берегу какое-то древнее рубленое строеньице, рядом нечто, напоминающее лабаз. Все поросло травами, кустарником.

— Заимка монаха! — пробасил Санников.

— Вот он где обитал! — отозвался Дима. — И вправду, может, святой? Места тут: не хочешь — помолишься!

— Так ведь рассказывали — сгорел скит, — удивился Ступин.

— Неправильные сведения, — с нарочитой серьезностью вымолвил Санников. — По достоверному утверждению бабки Калики... вы с ней еще встретитесь... святой вышел навстречу огню, сгорел и этим остановил пожар, спас урочище, поселения. Тут ведь староверы кругом обитали.

— Нам бы одного такого, — буркнул Корин.

— А бабуся, Калика ваша, не годится на божью жертву? — спросил Дима. — Она тоже вроде святая.

Директор поколыхался от беззвучного смеха, сказал:

— Застарела. По вере, юная беспорочность нужна. Ты, пилот, подойдешь, с небесами общаешься.

— Это точно, в любую минуту могу грохнуться в пекло, да только вопрос еще: не прибавлю ли огня своей пробензиненной трепыхалкой?

Посмеялись невесело, вновь возвращаясь мыслями и разговором к пожару.

Дима заложил еще один крутой виражик, и из-за сопки, косо сбегая прямыми улочками к реке, возник, радуя аккуратными домами, усадебками, поселок Парана. Если приглядеться, заметишь: на лужайке за конторой леспромхоза — городок разномастных палаток, по улочкам неторопко пылят грузовые автомобили, у клуба, магазина, на речной пристани — всюду толпы народа. Было похоже: тихий поселок внезапно взбудоражило нагрянувшее в него неведомое войско.

В просторной горнице с потемнелыми листвяжными стенами, затененной шторками, с сумрачными иконами над тусклой лампадкой в углу, желтым, недавно вымытым полом было прохладно, свежо, пахло полынью.

У раскрытой двери Корина и директора Санникова встретила хозяйка, чуть заметно поклонившись, вымолвила одно слово:

— Проходьте.

Они переглянулись, оглядели свою запыленную обувь, молча разулись в сенях на чистом дерюжном коврике; то же самое сделали Ступин, Мартыненко, Руленков, Ляпин, завхоз Политов и председатель сельсовета — бородатый, щуплый, очкастый старичок с богатой пестротой орденских колодок, из тех живучих, вечных, которые и гражданскую прихватили, и в Отечественную повоевали, и на пенсию пока не собираются.

— Что-то невесело принимаешь, Марковна! — пробасил, хрипло покашливая, Санников. — Когда ты столько руководства за один раз видела? Квасок-то холодненький будет?

— Достала из погребу. А радоваться чего ж нам? — Женщина потупилась с суровой кротостью, подала Корину и директору тапочки на беличьем меху.

— Верно. Однако и плакать пока рано. — Санников повернулся к Корину, взял его под локоть, описал рукой полукруг: — Такой чистоте, опрятности вряд ли порадуешься в городских и столичных квартирах. А воздух? Снаружи плюс тридцать почти, тут — дыши лесным холодком. Куда вашим кондиционерам! Дерево и в стену положенное не умирает, бетон — мертвая материя. Веришь, приезжаю к брату в его многоэтажную коробку, день-два — и бронхи сдают, цементируются... Кха, кха!

Прошли за стол на тяжеленных, фигурных ножках, с лавкой у стены, табуретками по другую сторону; и вышло так, что Санников сел в торец стола, как бы во главе, чуть ли не под божницей; слева от него примостился молчаливый, задумчивый председатель сельсовета Покосин, справа пришлось сесть Корину, который удивленно, коротко глянув на широко облокотившегося Санникова, подумал: «Хозяин!..»

Как только отряд переместился в Парану, он понял: здесь царь и бог — директор, многоопытный, изворотливый, привыкший к единоначалию и славе преуспевающего хозяйственника. Ладить с ним будет трудновато, директор просто постарается подчинить его себе — пусть и начальника особого отряда, с большими полномочиями, но все же — гостя в поселке, просителя вынужденного. Он не удивился поэтому, когда директор предложил ему под штаб красный уголок в конторе леспромхоза — у себя под боком; пришлось вежливо отказаться; не пошел Корин соседом и в сельсовет, к тихому председателю, охотно почитавшему высокий авторитет директора. Лучше быть в некотором отдалении. Он снял дом у одинокой женщины. Но и здесь, как увидел сейчас Корин, директор Санников не собирался уступать председательского места.

Марковна поставила на стол кувшин с квасом, граненые стаканы. Санников ухватил волосатой ручищей тяжелую посудину, ловко, не расплескав, наполнил стаканы, сказал компанейски:

— Ну, пожарнички, за успех вашего дела!

— Общего, — поправил его Корин.

— Может, общечеловеческого? — хохотнул Санников.

— Вполне, — серьезно кивнул Корин. — Где бы ни горело, где бы ни сотрясалось...

— Ладно, шучу. Пейте нашенский квасок, да поговорим.

Из боковой комнаты вышла Вера Евсеева с бумагой и шариковой ручкой, присела к свободному краю стола писать обязательный протокол; дверь в ее «радиорубку» осталась полуоткрытой, были видны рация, застланная свежим покрывалом кровать, тумбочка с зеркальцем, коробками, пузырьками, а в окошке — поникшая желтой листвой и спелыми скудными кистями рябина; за ветвями ее струилось от реки влажное марево в изморенное зноем блеклое сентябрьское небо.

Корин оглядел сидевших. Его «ветераны» были темны лицами, заметно похудели, точно огонь пожара подвялил, подсушил их; даже Ляпин и Руленков пожилыми выглядели; Ступин с Мартыненко гуще сединой забелились, завхоз Политов вроде бы горб нажил, так натруженно ссутулился; себя Корин не видел, хорошо хоть это. Перевел взгляд на Санникова, блаженно, крупно прихлебывавшего квас, и огорченно усмехнулся. Все правильно! Кому как не ему, налитому свежей багровостью, в строгом костюме-тройке с галстуком, этакому цивилизованному хозяину тайги, быть главой заседания? Сейчас он скажет: слушаю вас, товарищ Корин. Этого, вероятно, ждет от директора и Покосин, сухо покашливая, предупредительно (пора начинать, уважаемые) постукивая бледными пальцами по столешнице.