— В этом доме,— понизив голос, ответил Буриан,— обитают и чувства, прямо противоположные трауру.

— Это еще что за чушь?

— Товарищ председатель,— старший лейтенант наставительно поднял палец, но в голосе его не слышно было ни капли раздражения,— представителей органов расследования, действующих по закону, никто не имеет права задерживать.

— Да я не собирался тебя ни задерживать, ни критиковать твои действия! Мне хотелось бы только, чтобы представители органов расследования начали его не там, где людям больнее всего.

— Но по какой причине, позвольте спросить? В этом доме, как ты говоришь, обитает траур?

Гудулич беспомощно хлопал глазами, не зная, что ответить. В самом деле, что он мог сказать? Мысль пришла внезапно.

— С этой женщиной сначала должен, побеседовать врач, а потом уже следователь.

Гудулич произнес эти слова убежденно, даже страстно.

— Хорошо, пусть будет по-твоему! — неожиданно согласился Буриан. Теперь уже он энергично взял Гудулича под локоть и повел его к калитке. Человеку со стороны, не слышавшему их разговора, могло показаться, что офицер милиции задержал гражданина и силой ведет его в участок.

Впереди по улице плелся Фридешке, а за ним, чуть поодаль шли Буриан с Гудуличем. Когда они миновали квартал, из-за старого дома с потрескавшимися толстыми стенами, со стороны сада вновь показалась молодая женщина в выцветшем платье. Теперь, когда во дворе не было посторонних, вся она как-то сникла, словно от усталости.

— Аннушка моя, милая Аннушка,— со вздохом произнесла старушка мать. Девочка и мальчик оторопело смотрели на нее, не понимая, зачем приходили к ним эти чужие люди.

Анна подошла к сыну и прижала его голову к своей щеке.

— Иди, Дёзёке, за дядюшкой Гезой. Следуй за ним до тех пор, пока только можно. Постарайся услышать, о чем они говорят. И если он захочет что-нибудь мне передать, хорошенько запомни это и сразу же беги домой.

По-видимому, такая задача показалась пареньку весьма непривычной. Но дрожащие губы матери были для него еще непривычнее. Не спросив ничего, он выбежал за калитку.

— Как звали эту женщину?

— Анна Тере.

— А как зовут ту, первую, из-за которой он вышел из кооператива?

— Тоже Анна Тере.

— Любопытный случай.

— Очень.

Шофер милицейской машины раздумывал над тем, какими словами будет честить его мать за то, что в праздник он болтается так долго невесть где. Что ей сказать? Очевидно, придется сказать правду, иного не придумаешь. Ездил со старшим лейтенантом товарищем Бурианом. Но этого мало. Да, потом еще пришлось заехать за майором Кёвешем и с четверть часа дожидаться его возле дома, где произошло убийство. Наверняка ему будет нагоняй, но не беда, служба есть служба. На дороге, охраняя место происшествия, по-прежнему стоял все тот же сержант. Вот бедняга!

— Начальство все еще возится с этим Дубой,— сказал он.

Да, майор Кёвеш еще не окончил своей беседы с Гер-геем Дубой.

— Подождите,— сказал майор вошедшему шоферу. И поскольку приказа вернуться к машине не последовало, тот остался на террасе.

Первый раунд предварительного допроса майор уже выиграл и перешел теперь ко второму:

— Огурчики, значит? Так-так… Когда вы увидели, что тут дело неладно, то ничего другого и не могли придумать. Стало быть, приехали к сестре за огурцами?

— Ничего я не выдумал, прошу прощения. Вот и рюкзак, я привез его под огурцы, взгляните!

Майор пренебрежительно отмахнулся.

— Не будьте так недоверчивы, товарищ майор! Неужто вы принимаете меня за дурака? Зачем, спрашивается, мне было совать сюда свой нос, если бы я знал, что тут такие дела? От того места, где пахнет жареным, надо держаться подальше. Уж этому-то я научился за свою жизнь!

— Хорошо, что вы это сказали, Дуба. А не думается ли вам, что, не явись вы сюда, это выглядело бы еще более подозрительно? Вы узнаете, что ночью убили вашего зятя, а сами даже пальцем не шевельнули, чтобы поддержать и утешить родную Сестру?

— Э-э, товарищ майор, вы меня не так поняли…

— Молчите, Дуба. И потрудитесь отвечать только на те вопросы, которые я вам задаю. Не были ли вы при Са-лаши командиром взвода в роте смертников?

— Нет, не был.

— Уж очень знакомо мне ваше лицо.

— Ошибаетесь, товарищ майор. Я действительно был командиром взвода, только в пехотном полку. А потом прошел проверку, получил документик. Прежде я имел чип, или, как теперь говорят, звание прапорщика.

— Вы знали о том, что ваш зять… этот Шайго, намеревался отравить вашу сестру?

— Да, я знал.

— Вы сделали заявление об этом куда следует?

— Мне и в голову не пришло.

— Но что-то вы все-таки сделали? Ведь речь шла о жизни вашей родной сестры, не так ли?

— Конечно. Я кое-что сказал ему.— Дуба ткнул большим пальцем через плечо в направлении, где лежал убитый, пока его не увезли в морг.— «Слушай, бездельник,— сказал я,— если с моей сестрой Маргит что-нибудь случится, я переломаю тебе кости, понял?»

— Вот это уже нечто похожее на признание!

— Никак нет, прошу прощения, это не признание. Потому что переломать кости — это одно, а заколоть ударом ножа в спину — совсем другое.

— Откуда вы знаете, что его закололи?

— Так сказал тут один офицер из милиции. Кёвеш не стал настаивать.

— Хорошо, не будем считать это признанием. Еще вопрос: вы упомянули, что ваш зять был членом производственного кооператива. А несколько позже заявили, что он принадлежал к числу самых заклятых его врагов. Не считаете ли вы, что в ваших утверждениях есть не которое противоречие?

— Считаю, и, если угодно, могу его объяснить. Они сидели на скамье вполоборота друг к другу.

— Прошу вас.

— Мой покойный зять в годы первой коллективизации, в пятидесятом году, поклялся: лучше в гроб, чем в кооператив! Этот дом вместе с садом — всего один

хольд — купил я еще в последний год войны. Покупка была случайной. У прежнего владельца, корчмаря Адольфа Зильберфельда, еврея, отобралп патент. Вот он и продал корчму. И как назло, только я выплатил ему последний взнос, его забрали нилашисты. Я часто думал потом: подожди я немного — усадьба досталась бы мне даром. Ну, да нет, худа без добра. Наш собственный, родовой надел бы в другом селе. Его обрабатывал покойный Шайго. Когда наш участок включили в кооперативное поле, зять отказался вступить в члены кооператива, отказался и от компенсации землей в другом месте. Он дал клятву, что никогда не вступит в ряды тех, кто лишил его смысла жизни — собственной земли.

— Красиво выразился, ничего не скажешь!

— Кто, он? Да, мой зять умел выражаться. Те несколько лет, пока он работал на своей земле, превратили его в убежденного собственника. Он даже забыл, что это мы приняли его, голь перекатную, в свою семью, на нашу, на готовую землю. Тогда я ему сказал: «Давид, если нет другого выхода, поезжай и бери мой хутор (то есть вот эту бывшую корчму), как-нибудь перебьетесь». Да и мне лучше, все-таки не чужие будут там жить. Дом на отшибе, арендатора не найдешь, жить в нем с детишками и вовсе невозможно. Все шло хорошо, пока не появился в селе этот, как его, новый председатель. Не успели мы оглянуться, как наш Давид подписал бумагу о вступлении в кооператив. Тайком, даже собственной жене Маргит не сказал ни слова. Видимо, стыдился, что клятву не сдержал. А выяснилось это просто: уходить стал из дому каждый день рано, возвращаться поздно.

Правда, и раньше он вел себя не очень красиво. Как бы это вам объяснить? Например, как-то раз я доверил ему откорм. Заключил договор, купил скотину, фураж тоже мой. В общем, мои заботы, его работа, только и всего. А что из этого вышло? Как бы это выразиться… Облапошил он меня. Но я разгадал.

— Если так, вы должны были радоваться, что ваш зять вступил в кооператив и его приняли.

— Скажу откровенно, так оно и было. Только он там долго не удержался, всего один год пробыл.