Дом вдовы Тёре крыт камышом, только самый гребень крыши выложен горбатой черепицей. Над кухней возвышается, словно купол, толстенной кладки труба. Она делит весь чердак на два почти одинаковых отсека, сумрачных и таинственных, а затем, плавно сузившись, пронизывает черепичный гребень крыши и вздымается к высокому небу, как стройная башня.

Дёзёке и Идука, расположившись на глинобитном иолу чердака, беседуют с красивой девушкой, которая сидит перед ними на толстой балке.

— Ты каждый день ходишь в кино?

— Совсем нет, даже не каждую неделю.

— Но в Пеште столько кинотеатров! Ты могла бы ходить даже по два раза в день.

— Могла бы, но не хожу.

— У тебя нет столько денег?

На округлом, правильной формы лице девушки лежит иичать безмятежного спокойствия. Губы ее складываются в улыбку.

— Я ведь живу не в Пеште.

— Не в Пеште? — Настала очередь удивляться и Дёзёке.— А мы всегда думали, что ты живешь в столице.

— Я живу не в Пеште, а в Буде!

Девушке даже чуть-чуть весело, что она вот так подтрунивает над младшими. Но те не обижаются.

Дёзёке осторожно, ступая на цыпочках, отправляется посмотреть, как себя чувствуют его голуби. Их двое, и они по очереди сменяют друг друга в гнезде, где высиживают птенцов.

Идука пододвигается ближе к старшей сестре, опирается локтями на ее круглое, мягкое колено и, подперев ручонкой подбородок, жадно впитывает в себя аромат духов и юного, пышущего здоровьем тела, покой улыбки и неторопливо льющиеся слова Эммы.

— Расскажи что-нибудь, Эммушка.

— Что тебе рассказать? О чем?

— А почему ты сидишь тут, на чердаке, и не идешь со мной на праздник? Так хочется на ярмарку!

Эмма не отвечает, молчит.

— Ты не скажешь, Эммушка?

— Что?

— Почему ты на чердаке…

В ясных глазах девушки можно прочесть ответ: маленькая глупышка. Она гладит Идуку по голове.

— Я сижу здесь, потому что меня нет дома.

— Но этого не может быть, ведь мы здесь…

— Да, но никто на свете не должен об этом знать.

— Поэтому мы не идем на ярмарку?

— Поэтому.

— Если бы ты знала, как мне хочется с тобой погулять! Мне ничего не надо покупать, просто так.

— Я даже об этом не подумала! А вообще-то я должна была бы привезти тебе подарок. Только понимаешь, совсем забыла, что сегодня праздник.

— Не беда, Эммушка.— Глаза Идуки даже подернулись слезами, так тронули ее слова сестры.

— Эммушка, позволь мне расчесать твои волосы.

Эмма разрешила, но только концы локонов, спадавшие на шею. Высунув кончик языка от великого старания, Идука приступила к делу.

— А я развожу голубей,— сказал Дёзёке, садясь по-турецки напротив старшей сестры.— Но только турманов и монахов.

— Только их?

— Ага. Это редкие породы, потому интересно. Мальчик хотел еще что-то сказать, но в этот момент внизу перед домом появился какой-то мужчина.

— Эй, Аннушка! Дорогая! Выходи, пойдем гулять на ярмарку! Я куплю тебе подарок! Выходи! — закричал он.

Ручонки Идуки, расчесывавшие волосы сестры, замерли.

— Это пожарник! Один раз он даже разбил окно, когда его не пустили в дом.

— Мамочка никогда никого не пускает. Безмятежное лицо Эммы омрачилось. Тихо и серьезно она спросила:

— И часто приходят такие вот непрошеные гости? Мальчик и девочка одновременно кивнули.

— Часто. Только мамочка никого не пускает.

— Чаще всего они, по ночам стучатся. Так страшно! Эмма тяжело вздохнула. Пожарник на улице не унимался.

— Ну, что же ты, Аннушка? Нечего меня стыдиться. Я человек вдовый, свободный!

Внизу прозвучал дрожащий женский голос:

— Разрази вас господь! Чтоб вам пусто было, нечестивец вы этакий!

— Ото бабушка,— прошептала Идука, дрожа от страха.

Пожарник, пошатываясь, пошел прочь. Обернувшись, он выкрикнул на прощание:

— Прогоняете? Выходит, пожарник для вас не человек. А молодых парией пускаете? И высокое начальство тоже?

— Будь ты проклят, охальник! — Голос бабушки звучал на этот раз твердо.

— Вот вырасту, всем этим подлецам кости переломаю,— с ожесточением сказал Дёзёке.— Если бы ты знала, Эммушка, сколько горя они приносят мамочке!

Идука снова принялась расчесывать волосы старшей сестры.

— Дёзёке никто не спрашивает, а меня вот все время донимают разные дяди: где старший лейтенант Клобушицки?

— Не болтай чепуху,— сказал мальчик, но его слова прозвучали скорее ласково, чем назидательно. Взгляд его скрестился со взглядом Эммы. Увидев слезы на ее глазах, он понял, что они думают об одном и том же.

— Эммушка! — прошептал он.— Ты знаешь, кто был твоим отцом?

Девушка печально кивнула и закрыла лицо руками, наверное, чтобы скрыть слезы.

Мальчик почувствовал, что он самый взрослый из всех троих.

— Не надо плакать,— попытался он успокоить Эммушку.— Вон дядя Геза! Теперь он председатель, а ведь тоже вырос без отца. Но даже и сейчас не знает, кто его отец. А почему? Потому что его мать не хочет говорить ему этого.

Порыв ветра принес издали веселый шум ярмарки, звуки рожка.

— Тебе об отце мама сказала? — продолжал расспрашивать Дёзёке.

Девушка кивнула.

— Когда сказала?

На этот раз Дёзёке не дождался ответа.

— Давно?

Эммушка отрицательно мотнула головой.

— Значит, недавно? Утвердительный кивок.

— Вчера вечером?

Опущенные ресницы подтвердили эту догадку. Мальчик с огорчением вздохнул.

— Наша мама такая несчастная. Целыми днями ходит печальная, как в воду опущенная. А иногда даже плачет по ночам.

Эмма поднимает глаза. Они широко раскрыты, и в них уже нет слез.

— Да, правда. А ведь она могла бы выйти замуж. Ты знаешь, кто просил ее руки каждую неделю?

Старшая сестра зажимает мальчику рот ладонью, мягко и кротко, и Дёзёке умолкает. Помолчав, он медленно встает и отходит в сторону.

А ручонки Идуки все гладят и гладят волосы сестры.

— Это, правда, Эммушка, что у тебя будет ребеночек?

Эмма, помолчав с минуту, отрицательно качает головой.

— Вот дурочка!— обрывает мальчик младшую сестренку.— Неужели ты не знаешь, что у девушек детей не бывает?

Осторожно ступая, Дёзёке еще раз обходит свои чердачные владения и возвращается к Эмме.

— Ладно, так и быть. Покажу тебе моих голубей. Но в этот момент Идука, присев перед сестрой на корточки, кладет ей голову на колени.

— Эммушка, а теперь ты меня причеши. Ну, пожалуйста!

— Неужели вы думаете, что убийца — это я?

— Ничего я не думаю, только вижу, что вы не в своей тарелке. Отчего бы это?

— Отт,ого, что моя дочь в положении. И все начинается сначала.

Старший лейтенант Буриан вдруг почувствовал, что в тесной комнатушке финансового отдела, где они сидели, стало невыносимо душно. Одной рукой он распахнул настежь окно, второй расстегнул тесный воротничок форменной сорочки. Ну вот, окно открыто, воротник расстегнут, но жарко по-прежнему.

Ясно, все тепло излучается этой женщиной.

Но в голове вихрем проносится мысль: «А ведь это она убила Шайго».

— Я подозреваю, вы сами заметаны в этом деле!

— Кто, я? — Анна сделала протестующий жест.

— Именно вы. Почему вы так рьяно выгораживаете Гезу Гудулича? Это очень подозрительно.

— Но ведь я сказала почему!

Офицер, чтобы скрыть смущение, взял в зубы сигарету.

— Верно. Об этом вы сказали.

— У меня сегодня просто расшалились нервы. Зажигалка никак не желала высекать искру.

— Если говорить правду, вот этого-то я и не понимаю. Отчего вы нервничаете? С признанием насчет Гудулича вы могли бы и подождать. Тут кроется что-то другое, о чем вы пока не желаете говорить.

Рука Анны непроизвольным жестом прикрыла рот. Сомнений быть не могло, она что-то скрывает, какую-то тайну.

Окутанный облаком табачного дыма, Буриан выглядел твердым и неумолимым.