— Ну, уж если откровенно, то не совсем так. Конечно, из шестнадцати рабочих часов всегда кое-что урвать можно. И для того, чтобы помыться и чтобы перекусить. Дурак был бы я, если бы не успевал набить себе живот за то время, пока мы трясемся на нашей тарахтелке.с места на место.

Халмади забавляло искреннее изумление майора.

Он совсем уж забыл и о смерти соседа, и о нервозности своей жены, чему, впрочем, и не следовало удивляться".

Бёжи между тем успела написать записку, коротенькую, всего четыре строки. Поставив точку, она колебалась, подписать ее или нет. Может, не стоит? Ведь тот, кому она адресована, и так все поймет, без подписи?

Пошарив в комоде, она нашла и конверт. Правда, уже бывший в употреблении — недавно в нем прислали мужу какой-то прейскурант на разные сорта меда из общества пчеловодов. И она вложила записку в конверт.

— Фридешке! Ты хотел бы еще раз побывать на ярмарке? Думаю, да, ведь вчера ты говорил мне, что готов прокатиться на карусели три раза подряд. Это правда?

— Правда. Только отец мне одному не разрешает. Вчера он обещал, что сам со мной поедет на ярмарку. Уплатит за двоих. Гоп! Сели и поехали! Обещал, что обязательно покатает, а теперь забыл.

— Погоди, я сейчас пойду яоговорю с ним сама.

Однако она не тронулась с места и стояла, вертя в руках конверт со штампом «Венгерское общество пчеловодства».

— Покажи-ка мне карман твоей куртки!

На мальчике была парусиновая курточка, а под ней новенькая футболка.

— А я хочу пойти на праздник в майке! — сказал он, снимая куртку.

— Нельзя, тебя продует на мотоцикле. Покажи карман, говорю.

Она тщательно осмотрела большой внутренний карман, чтобы убедиться, не дырявый ли он.

— Надевай!

Подойдя к беседовавшим мужчинам, Бёжи сказала мужу:

— Ты обещал Фридешке, что сегодня опять повезешь его на ярмарку.

— Что? Ну, уж нет, сегодня я из дому ни ногой. Надо отоспаться за все дни.

И он продолжал рассказывать майору о том, как собирает у крестьян молоко для завода. В адрес сынишки у него все же нашлось две фразы:

— Пусть едет на велосипеде, не маленький. Заночует у бабули.

Бабулей называли в семействе его старенькую мать, жившую в селе. Приговор отца означал для Фридешке крушение всех надежд, связанных с каруселями и прочими чудесами. Его мать, однако, такое решение устраивало как нельзя лучше. Если Фридешке поедет один— на велосипеде, то ему никто не помешает передать записку.

— Передашь дяде Гезе, ты понял? И чтобы никто на свете об этом не знал! — шепнула она сыну.

Все уже собирались разойтись, но в этот момент появился старший лейтенант Буриан. Его доклад майору был весьма кратким — есть новости, а потому крайне необходимо встретиться с неким Таподи, бывшим агрономом.

— С тем, у которого есть «паннония»?— Майор Кёвеш тотчас смекнул, в чем дело.— Поезжайте, товарищ Буриан, и поскорее. О результатах доложите мне лично.

Вот каким образом получилось, что Фридешке с фирменным конвертом венгерских пчеловодов в кармане отправился на ярмарку не на велосипеде, а в автомобиле. «Ух, здорово!… Только о письме никому ни слова». Мальчик старательно застегнул на пуговицу внутренний карман куртки, незаметно, придерживая конверт другой рукой. Чтобы, он чего доброго, не выскользнул…

— И что он здесь вынюхивает, этот лейтенант милиции? Уж не ищет ли он убийцу среди нас?

— Черта с два! Он какие-то мотогонки устраивает. Чудеса!

— Как тебя зовут, паренек?

— Фридеш Халмади, или просто Фридешке.

— Где прикажешь тебя высадить, Фридешке?

Колеса милицейской машины поднимали на пересохшем большаке огромное облако черной пыли; шофер пробовал прибавить скорость, но оно становилось еще больше, и пыль от передних колес пробивалась даже в кабину. Но стоило притормозить, как все облако тут же наползало на них сзади.

— Не знаю. Где-нибудь там…— Фридешке замялся в нерешительности.

— Как это не знаю? Ты к кому едешь?

— К бабуле. Только сначала… еще в одно место.

— Вот так и говори. Так куда же?

— К дядюшке Гезе.

— Это еще кто такой? Дядюшек на свете много.

— Наш председатель. Вы его не знаете?

— Кого, дядю Гезу Гудулича? Кто же его не знает! Так бы сразу и сказал.

Буриан хотел, было объяснить шоферу дорогу, но этого не потребовалось. Тот знал дом Гудулича.

— И что ты все за пазуху держишься? Что у тебя там?

— Не могу сказать…

— Денежки? На карусель?

— Нет.

— Тогда, наверное, подарок для бабули.

— Тоже нет.

— Ну, тогда, значит, письмо. Угадал?

— Угадали. Мальчик замолчал.

— Кому же письмо? Дядюшке Гезе?

— Ага.— И с облегчением, словно избавившись от какой-то тайны, Фридешке сунул руку за пазуху, вынул конверт и дальше уже держал его в руке, не спуская с него глаз. Наспех заклеенный конверт расклеился.

Милицейская машина въехала в село, и облако пыли, наконец, осталось где-то позади. Пассажиры вытерли губы.

Вдруг прильнув к окну, Фридешке воскликнул:

— Бабуля! Бабуля!

По тротуару степенно шла старушка с молитвенником под мышкой. Водитель притормозил, не дожидаясь приказа.

— Остановиться, товарищ Буриан?

— Ты выйдешь, Фридешке?

— Да, да! — обрадовался Фридешке и попытался открыть дверь машины.

— Погоди, я помогу,— сказал Буриан.— Если хочешь, мы сами отвезем и передадим письмо дядюшке Гезе.

— Пожалуйста,— ответил Фридешке и протянул конверт.

— Хорошенько прихлопни дверь, не бойся! — подбодрил мальчика шофер.

Прежде чем опустить письмо в верхний карман кителя, Буриан взглянул на конверт. Его нисколько не удивило, что письмо, судя по конверту, присланное Халмади из общества пчеловодов, переадресовано председателю Бу-дуличу. Это можно было понять. Дома, еще мальчиком, он и сам, бывало, возился с пчелами на отцовской пасеке и знал, что завзятые пчеловоды, объединившиеся в это общество, похожи на сектантов и тщательно оберегают все свои открытия — новые типы ульев, способы вывода роя и тому подобное. Вот я сейчас они, наверное, решили предложить кое-что свое председателю кооператива.

Поскольку никаких особенных тайн в письме быть не могло, он пробежал его глазами.

Однако четыре строчки, нацарапанные на листке бумаги, к пчеловодству никакого отношения не имели. Буриан на секунду задумался.

—Фридешке, Фридешке! — позвал он.

Мальчик здоровался с бабушкой, целуя ее в морщинистую щеку.

—Видишь ли, Фридешке, мы, пожалуй, не успеем заехать к дяде Гудуличу. Придется тебе отнести письмо самому.

Фридешке перескочил через канаву, взял у Буриана конверт и, не удостоив его более ни одним словом, вернулся к бабушке.

Шофер включил мотор и тронул машину.

— Поезжайте потише,— сказал Буриан, достал свою книжечку и записал в нее по памяти следующее: «Геза! После того как вы вчера вечером приезжали к нам на

мотоцикле, здесь случилась большая беда. Вы, наверно, уже о ней знаете. С уважением к вам, Эржебет Халмади, урожденная Сабо».

Выйдя из машины, Буриан направился на ярмарочную площадь, а точнее, на конный базар. Солнце стояло высоко, время перевалило за полдень, и на традиционной площадке переминались с ноги на ногу десятка два коней. По всему было видно, что Буриан опоздал к разгару торгов, но, судя по тем злакам, что везде оставляют после себя лошади, на этот раз товара пригнали не очень много. Буриан спросил у двоих крестьян, знают ли они Таподи. Они не знали. Зато цыгане — перекупщики, без которых не обходится ни одна ярмарка, закивали головами.

— Знаем, знаем! Тот, что с усами, как хвост у черного кролика, а на бровях уляжется котенок? Нет, сегодня он не появлялся. А обычно ни одних торгов не пропускает!

Буриан решил подзадорить цыган:

— Ясное дело, почему не пришел Таподи. Чем вы торгуете? Заезженные клячи, кожа да кости.