— Не знаю, где он был, — устало проведя рукой по лбу, прошептала Бланка. — Он и мне этого не говорит. Да ты ешь. Гарнир почему-то даже не попробовал. — Взглянув на брата, она с грустью увидела, как сильно Матэ переживает все происходящее: лицо у него осунулось, стало каким-то землисто-серым. — Ты много куришь, — сказала она. — И почему без мундштука?

Табори ощупал карманы:

— Знаешь, я его где-то потерял.

— В Будапеште забыл, наверное.

— Да нет, едва ли в Будапеште, — в большом замешательстве пробормотал профессор. — Потому что Шалго спросил у меня о нем еще вчера, до моей поездки в город.

— О чем спросил тебя этот противный тип? — непривычно раздраженно воскликнула Бланка.

— Почему, говорит, ты не пользуешься своим красивым мундштуком? А что это ты так против Шалго настроена? Он чем-нибудь обидел тебя?

Бланка не ответила. Табори пристально посмотрел на сестру: красивое лицо ее казалось усталым и старым.

— Ты слышал, что случилось? — с волнением в голосе вдруг спросила она.

— Где и с кем? — переспросил Матэ, закончив ужин и откинувшись в кресле.

— Нашего гостя чуть не убили.

— Что ты говоришь! Хубера?

— Да. Если бы не Лиза Шалго, его бы уже не было в живых.

Пораженный неожиданной новостью, профессор растерянно слушал рассказ сестры.

— Интересно, ей-то откуда стало известно, что жизнь господина Хубера находится в опасности?

— Оттуда, что ее муженек, этот местный Шерлок Холмс, додумался спрятать у нас в гостиной какой-то секретный микрофон. Теперь ты понимаешь, почему я вся буквально киплю от ярости?

— Это в самом деле возмутительно! Какое он имел право? И после всего этого он еще приходит сюда и просит одолжить ему машину? — Табори побледнел от возмущения. Достав из кармана таблетки, он положил одну в рот и запил водой. — Нет, я этого так не оставлю! — Профессор Табори вскочил, забегал по комнате. — И давно они нас подслушивают?

— Разве они скажут? Я спросила, но старый паяц, как всегда, отшутился. Даже заявил, что мы ему еще спасибо должны сказать. Не будь микрофона, говорит, Хубера уже не было бы в живых. Ну что я ему на это могла ответить?

— Я сейчас же переговорю с полковником и потребую извинений. Я прокурору буду жаловаться! — Голос профессора Табори вибрировал уже на самых высоких нотах. — Это же полнейшее попрание прав личности! Грубейшее нарушение закона!

Бланка дождалась, пока брат остынет, и только после этого сообщила:

— Полковник Кара вернулся к себе в Будапешт. Они тут какое-то соглашение с Хубером заключили.

— А где Хубер?

— У себя в комнате. Он совершенно потрясен этим покушением.

Бланка обеспокоенно, с тревогой смотрела на брата, огромного и сильного, яростно метавшегося из угла в угол.

— Я тебе скажу, Матэ, эти Шалго никогда мне не нравились. Убеждена, что они специально приставлены шпионить за нами. Подлые провокаторы! Но ты ведь всегда горой за них стоял. — Голос ее сделался едва слышным, дрожащим, и она почувствовала себя вдруг слабой и беззащитной. — Ах, Матэ, милый, как трудно мне так жить! Как страшно! Иногда я чувствую себя обреченной. Сегодня я ездила в Фюред. Казмер отвез меня туда на машине и к вечеру вернулся за мной. Впервые за много лет я снова была в церкви. Вошла, села на последнюю скамейку, начала молиться. И вдруг мне так захотелось умереть. Сразу, там же…

Матэ Табори, пораженный ее словами, подошел, обнял ее и утешающе сказал:

— Зачем так мрачно, сестра? Ты совсем не одинока. Ты же отлично знаешь, что всегда рядом с тобой — я.

Бланка беззвучно плакала.

— Зачем мне эта жизнь?… Одни страдания, страх, — срывался с ее губ шепот.

— Перестань, Бланка… — только и смог выдавить из себя Матэ. Он вдруг подумал о том, что жизнь его сестры могла сложиться совсем по-другому, не напиши он ей тогда, движимый ненавистью к ее избраннику, фашисту Моноштори, то суровое, бескомпромиссное письмо: «…Я требую и жду, что ты совладаешь со своими чувствами… Мы живем в эпоху, когда есть дела, в тысячу раз более важные, чем любовь… Ты вынуждаешь меня поставить перед тобой суровую дилемму: он или я. И ты должна сделать выбор. От друзей я знаю, что он за человек. И я верю своим друзьям. А потому говорю тебе: не хочу ни знакомиться с ним, ни тем более подавать ему руку…»

Где-то очень далеко мелодично прозвучал сигнал ночного автобуса. И снова все стихло.

— Ну о чем ты, сестренка? — еще раз попытался найти в себе слова утешения Матэ Табори. — Соберись с силами. Я понимаю, что я в большом долгу перед тобой. Но все равно прошу тебя, не надо так убиваться…

Конечно, случись все это не четверть века назад, а сейчас, сегодня, он, наверное, вел бы себя умнее, с большим тактом. Но и сегодня он так же, как и тогда, не подал бы руки палачу и убийце. Время только подтвердило, что прав был он, Матэ Табори. Да что толку гадать о прошлом? Что было бы, если бы…

— Знаешь что, сестра, свари-ка ты мне лучше кофе! — попросил он.

Ему совсем не хотелось кофе. Наоборот, ему хотелось спать. Но Матэ знал сестру: когда кому-то нужна ее помощь — пусть самая пустяковая, — она быстрее забывает о своих собственных горестях.

Начальник дорожного отдела Балатонфюредского горсовета Иштван Чордаш не очень обрадовался нежданным ночным гостям — Шалго и Фельмери. «Только заснешь, — ворчал он, — звонят!» Жена Чордаша тоже проснулась и даже спросила: «Кто там?» — но тут же, повернувшись на другой бок, снова уснула. Не зажигая света, Чордаш быстро оделся. Так уж у него заведено: всякая вещь всегда знает свое место.

— Разве ты человек? Ты — кладовщик! — говаривала часто ему жена, а желая досадить мужу, умышленно забывала положить какую-нибудь вещь на отведенной ей Чордашем место.

Начальник дорожного отдела оказался немолодым уже человеком, лет пятидесяти, удивительно маленького роста но вид у него был строгий и внушительный.

Фельмери показал ему свое служебное удостоверение, но и после этого сердитый мужчина не стал добрее. Приглашая их в дом, он попросил довольно требовательным тоном, чтобы гости хорошенько вытерли ноги, потому что он совсем недавно застелил пол линолеумом, и теперь на нем видна каждая пылинка. После долгого шарканья подошвами о коврик на крыльце ночные гости были препровождены в кухню.

— Садитесь, — хрипловатым голосом сказал хозяин. — Но от курения прошу воздержаться. У нас не курят. Никотин вредно действует и на человека и на мебель.

— Да-да, конечно, — поспешно пряча сигарету в пачку, согласился Фельмери, уголком глаза косясь на Шалго. Тот злорадно ухмылялся, словно желая сказать: «Что, брат, попало?»

— Товарищ Чордаш, — Фельмери решился после этой небольшой заминки прямо перейти к делу. — Я пришел, а вернее, мы пришли к вам с просьбой. Помогите нам в одном важном с точки зрения государственной безопасности деле.

Сердитый Чордаш маленькой, густо обрызганной веснушками рукой разгладил складку на пластиковой скатерти, покрывавшей кухонный стол, и все тем же хрипловатым, будто крякающим голосом проговорил:

— Пожалуйста, а в чем именно? — И вдруг густо весь побагровел: на месте только что расправленной складки на скатерти виднелся едва заметный разрез. «Сколько раз я твердил Элке, что нужно резать хлеб на дощечке, а не на скатерти!» — пронеслись в его голове гневные упреки жене, и он теперь уже краем уха следил за тем, что говорил ему Фельмери.

А Фельмери говорил вот что:

— Вы не помните, на какой улице ночью девятнадцатого июля рабочие могли ремонтировать дорогу или канализационные люки?

— Ночью у нас вообще не работают.

— Извините, — поспешил уточнить лейтенант. — Я неверно сформулировал вопрос. Где могла гореть ночью красная сигнальная лампочка, если работы не были окончены днем?

— Мы строго соблюдаем правила безопасности. Я за этим сам слежу, — ответил Чордаш, думая про себя: «Черт бы побрал эту скатерть. Ее ведь теперь ничем и не заклеишь. Так и поползет дальше». — Правила положено строго соблюдать, — повторил он вслух.