До четырех Бела Келемен работает, закрывшись в своем кабинете. С прошлой субботы у него накопилась целая кипа незаконченных дел.

Кто-то стучится. Входит Еромош.

— Не сознается. Никак не хочет признаться, что они уходили из квартиры и вместе с Шоммером отправились в рыбачий домик.

— Ты ей сказал, что Шоммер убит?

— Да. С этого я и начал. Она не поверила. Тогда я велел принести одежду Шоммера — мятые и промокшие пальто, брюки, пиджак. «Узнаете?» — спросил я. «Узнаю,— ответила она,— но это еще не доказательство, что Фреди мертв». Меня взорвало. Я усадил ее в машину, повез в морг и показал труп Шоммера. Сорок пять минут — туда и обратно. А она только стояла и молчала. Не плакала и ничего не говорила. «Теперь вы мне верите?» спросил я. «Верю».— «Значит, упрямиться нет никакого смысла,— сказал я ей на обратном пути в машине.— Нам известно, что вечером в среду Шоммер просил машину

у Бориш Балог. На ней вы и поехали к рыбачьему домику». Она помолчала, потом спросила: «Об этом сказала Бориш Балог?» — «Да»,— ответил я. Она опять помолчала. «Значит, она врет,— произнесла она позже.— Или ошибается». Когда мы вернулись, она сняла пальто и тут только заплакала. Плакала тихо и недолго. В это время мне принесли доклад, об осмотре машины и о результатах лабораторного анализа. На домкрате, находившемся в машине Бориш Балог, были обнаружены подозрительные пятна. Как показал анализ, это были следы крови и частиц мозговой ткани, и группа крови совпадала с группой крови Хуньора.

— Как мог Шоммер за двадцать минут доехать от улицы Габона до проспекта Мартирок, где живет Бориш Балог?

Этот вопрос еще рано утром поднял товарищ Сипек. Договорившись с Ястером, они отправились на выяснение этого обстоятельства. Никто из таксистов, работавших в среду вечером, не возил пассажира на проспект Мартирок. Лишь один шофер доставил какую-то старушку в тот дом, где находится кинотеатр «Европа». Им показывали и фотографию Шоммера — такого пассажира никто не обслуживал в среду вечером. Не удалось поговорить лишь с одним шофером, работавшим в ту ночь. Живет он в окраинном районе «Эржебет» и сейчас болен. К нему не поехали. Отложили до вечера. К тому же маловероятно, что именно он возил Шоммера.

— Значит, Эдит все отрицает.

— Отрицает. Вернее, не отрицает, а держится своих прежних показаний.

— Может быть, случилось так, что они поднялись к Шоммеру, там она заснула и не видела, когда Шоммер ушел и когда он вернулся. Поэтому ничего и не знает. Ты не спрашивал ее об этом?

— Спрашивал. Шоммер был с нею всю ночь, и оба они заснули только на рассвете, в половине пятого. Об этом она сказала на первом допросе. Они слушали радио. Я спросил, что именно они слушали. Сначала радио Люксембурга, потом какую-то немецкую радиостанцию, которая всю ночь передает музыку. Я спросил, какие музыкальные номера ей запомнились. Два она назвала сразу: «Желтая подлодка» в исполнении ансамбля «Битлс» и «Дилайла». Эти она запомнила, потому что они ей очень нравятся.

— В машине Бориш Балог есть радио?

— Есть. У Шоммера ты сам видел большой транзисторный приемник какой-то западной марки. Дома у Эдит Чаус тоже есть транзистор венгерского производства.

— На квартире у Шоммера есть магнитофон. Почему они не слушали записи?

— И об этом я спрашивал. Она сказала, что он неисправен. Действительно неисправен. Я показал ей заграничный паспорт Шоммера с австрийской визой и сказал,

что он хотел бежать, у нас есть доказательства. Никакой реакции. Только пожала плечами. Патом я сообщил ей, что у его бабушки найдена сберегательная книжка на тридцать тысяч форинтов и вклад сделан в пятницу. Об этом она ничего не знала. И вообще она знает только то, о чем уже рассказала. Я спросил ее о табачных крошках.

— О каких табачных крошках?

— Может быть, ты помнишь, на втором допросе она сказала, что в тот день на ней было зимнее пальто оливково-зеленого цвета, зеленые замшевые сапожки и шапка. В швах кармана удалось обнаружить мизерное количество табачных крошек. Лабораторный анализ показал, что они от сигарет «Кошут». Хуньор курил «Кошут», а Эдит Чаус — «Симфонию». Я спросил, как попали в ее карман табачные крошки от сигарет «Кошут». Она ответила, что не имеет никакого понятия об этом. Потом сама, не дожидаясь моего нового вопроса, как будто вспомнила, что как-то вечером под Новый год Хуньор провожал ее домой и у нее как раз кончились сигареты. Хуньор дал ей свою уже начатую пачку, которую она положила в карман. Наверное, от нее и остались табачные крошки.

— Это существенное обстоятельство. Шоммер курил?

— Нет.

— В рыбачьем домике сигарет не было, а на халате Хуньора обнаружен пепел. Пепельницы оказались чистыми, и, если мне не изменяет память, пустых пачек из-

под сигарет не было и в мусоре.

— Совершенно точно. У тебя хорошая память, дядя Бела.

— Замшевые сапожки осматривали? Где они?

— У сапожника. Она сказала, что отдала поставить подметки. Были у сапожника. К сожалению, подметки уже поставлены, а старые он выбросил.

— Какая это была бы находка для автора детективного романа! — громко смеется Келемен.— Стоило бы изменить только погоду в ту ночь, и писака тут же обнаружил

бы четко различимые следы. Следы от дырявых подошв женских сапожек! Представляешь, какой клад? К сожалению, старина, мы вынуждены иметь дело с самой действителностью. Почва и погода были такими, что следов не осталось, сапожки отремонтировали, а стертые подошвы, из которых можно было бы выковырнуть крошку земли, где-то на свалке. Полагаю, ты спросил ее о том, где она была в среду во второй половине дня?

— Да. Она повторила старое: Хуньор был у нее в магазине между пятью и половиной шестого, о том, что он взял из сберкассы деньги, и сколько у него было денег, он ничего ей не сказал. Сделал кое-какие покупки. Они обмолвились несколькими словами, Эдит Чаус пообещала быть у него после работы, и Хуньор ушел. Девушка стояла у прилавка, к кассе не подходила и поэтому не могла сидеть, какими деньгами он расплачивался. Магазин работает по системе самообслуживания, поэтому покупки он перекладывал в портфель уже за кассой. Возможно, и деньги были в этом портфеле.

— Что за чертовщина! — рассердился Келемен.— А я еще думал, что это дело несложное.

— Далеко не так. Все имеющиеся в нашем распоряжении улики косвенные. Даже на домкрате мы не смогли обнаружить отпечатков пальцев — убийца был, очевидно, в перчатках, которыми смазал даже старые отпечатки. Утверждение Бориш Балог, что в среду вечером Шоммер просил у нее машину, проверить нельзя — Шоммер мертв.

Сберегательная книжка на тридцать тысяч форинтов тоже косвенное доказательство, хотя и потенциально вероятное. Ни одного непосредственного свидетеля, который видел бы Эдит и Шоммера где-то между улицей Габона и рыбачьим домиком или между магазином и рыбачьим домиком, нет. Замешательства или хоть противоречивого слова в показаниях Эдит Чаус было бы достаточно, чтобы эти косвенные улики превратились в прямые. Но такого слова тоже нет. Кстати, девушка оказалась более сообразительной, чем мы вначале думали.

— Я это тоже заметил. Послушай, Тиби…

— Да, дядя Бела.

— Может быть, мы избрали неверный путь? Может быть, вся концепция ошибочна? Возьмем эту Бориш Балог… У нее ведь тоже есть ключ от рыбачьего домика. А что, если в ту ночь она была с кем-нибудь в рыбачьем домике? Например, с Шоммером?

— Маловероятно, однако, этим тоже придется заняться. Это потребует выяснения новых обстоятельств, новой оценки фактов. Возможно, ты прав. Но я очень устал.

— Я знаю. Сегодня ты почти не спал. Ты хоть обедал?

— Съел два бутерброда. Но я еще успею пообедать.

— Верно. Только вот Бориш Балог не знала и не могла знать, что Шоммер мертв, и, конечно, рассчитывала, что Шоммер не соврет и подтвердит ее показания.

— Да.

— А теперь… Впрочем, хватит. Иди домой и отдохни. Поужинай. Поспи. Вся беда в том, что я могу развить вполне приемлемую версию о том, что роль пособника в убийстве Хуньора играла не Эдит Чаус, а Бориш Балог. А это значит, что мы не продвинулись ни на шаг. Я тоже иду домой. У меня еще масса неоконченных дел.