— Вот так уже лучше, — сказала Тони. — По крайней мере светлее и даже по-своему живописно.

— Но веселья что-то не прибавилось, — заметил Уильям.

— Нет, почему же, — возразил Филипп. — Э-э, да что нам свет, раз весь этот кошмар позади?

— Да, — согласился Кристофер. — Теперь можно вздохнуть спокойнее.

— Пра-а-вильно, — протянула Тони, закидывая ногу на диван. — Какое блаженство сознавать, что с этим покончено!

— С этим покончено, — мягко повторил Финбоу, — или почти покончено. Только что я получил своего рода последний штрих — записную книжку Роджера, в которую он заносил истории болезней своих пациентов.

Мне эти слова показались вполне безобидными, но я заметил, как смертельно побледнела Эвис. Я понял, что развязка близка. Тони, не обратив внимания, какое впечатление произвели на Эвис слова Финбоу, сказала:

— Ну и как, интересно?

— Весьма и весьма, — ответил Финбоу.

Уильям начал рассказывать какую-то забавную историю о своём друге, начинающем невропатологе, который вёл такую же записную книжку, и о том, что из этого получилось. Кристофер поднялся и ушёл к себе в комнату. Уильям продолжал балагурить, но я ничего не слышал — я не сводил глаз с Эвис. Когда Кристофер снова вернулся в гостиную, на его худом лице были написаны растерянность и недоумение.

— Хелло, Кристофер, — как ни в чем не бывало окликнул его Финбоу, — не свой ли пакет вы ищете? Я прихватил его по ошибке, когда пошёл гулять, и оставил в ялике.

— А-а, — протянул Кристофер. — Я схожу за ним. Мне он нужен. Заодно куплю табаку в деревне.

— Ладно, — сказал Финбоу. Кристофер открыл дверь и исчез в саду.

Я слушал, что говорилось кругом, но не мог сосредоточиться ни на чем, меня словно притягивало бледное, напряжённое лицо Эвис Я мысленно заклинал Финбоу, чтобы он наконец заговорил. Уильям кончил свой рассказ, и наступила очередь Тони поделиться своими злоключениями у невропатолога.

Я заметил, что Финбоу сидит в напряжённой позе, как бы ожидая чего-то. Чего же ещё ждать, думал я с тупым безразличием.

Вдруг раздался какой-то сухой щелчок, напоминающий удар хлыста. Я не придал этому никакого значения и даже не разобрал, откуда донёсся этот звук.

— Так, — произнёс Финбоу тихо-тихо.

Финбоу стремительно вышел из комнаты, и мы услышали, как он позвал миссис Тафтс. Я прислушался: он говорил приглушённым голосом, торопливо, и разобрать, что именно, мне не удалось. Миссис Тафтс повторяла покорно: «Да, сэр. Слушаюсь, сэр». Это её необычное смирение удивило меня. Они вернулись в комнату вдвоём. Экономка бросила на нас беглый взгляд и тут же вышла. Финбоу откинулся на спинку стула.

— Прости меня, Иен, за все, что тебе пришлось пережить сегодня. Но другого выхода не было, — сказал он сочувственно.

— Что ты имеешь в виду?.. — спросил я растерянно.

— Я вынужден был делать вид, что подозреваю Эвис, — ответил он.

Словно сквозь сон, я увидел, как при этих словах Эвис всем телом подалась вперёд. Все остальные тоже насторожились.

— В чем дело? — нетерпеливо спросила Тони.

— Дело в том, — ответил Финбоу, — что Роджера убил Кристофер.

Я опешил от изумления.

— Но… прошлой ночью… — пробормотал я бессвязно. — Ты говорил, что это не он… что нет причины… почему же ты мне не сказал тогда?

— Кристофер?! — крикнул Филипп. — Но ведь Роджер покончил с собой!

Уильям и Тони ахнули.

Эвис сидела, оцепенев. Коротко и ясно, в нескольких словах, Финбоу изложил ход своих мыслей, который привёл его к выводу, что самоубийство исключено, — по сути, это было то же самое, что я слышал от него в Горнинге. Потом, глядя на меня, он пояснил:

— Когда я сказал тебе, что Кристофер вне подозрений, я сам верил, что это именно так. Однако на следующую ночь в мою душу снова закралось подозрение. До того у меня не было от тебя секретов, Иен: тебе были известны все мои мысли и все факты, которыми я располагал. Все перипетии дела, все мои размышления и догадки были в твоих руках. Но как только мои подозрения снова пали на Кристофера, я перестал посвящать тебя во все. Почему — ты сейчас увидишь, я объясню тебе природу этого убийства.

— Каким же ослом я, должно быть, выглядел, — пробормотал я. Постепенно ко мне возвращалось блаженное ощущение покоя: наконец-то я был уверен, что Эвис в безопасности и теперь ей ничто не угрожает!

— Да, — подтвердил Финбоу, — порядочным. Но у тебя, по-моему, есть оправдание — было почти невозможно угадать, что дало мне первый толчок к раскрытию дела…

— Интересно, что? — нетерпеливо спросил Уильям.

— Алоиз Беррелл, — ответил Финбоу и улыбнулся.

— Его высокопарные проповеди? — спросила Тони.

— Нет, его поведение. Вчера вечером, перед тем как вы с Филиппом сбежали, — Финбоу рассмеялся, — на моторке прибыл Беррелл, чтобы учинить вам ещё один допрос. Я наблюдал за ним и пришёл к выводу, что он — я, помнится, ещё сказал об этом Иену — виртуозно владеет рулём, просто трюкач!

— Но какое это имеет отношение к делу? — удивился Филипп.

Все сгорали от нетерпения.

А Финбоу спокойно и размеренно — можно подумать, что он читал доклад в литературном обществе, — продолжал:

— Наше несчастье в том, что мы зачастую слишком поверхностно судим о людях. И любим приклеивать ярлыки. А уж когда ярлык приклеен, мы считаем, что носитель оного обязан во что бы то ни стало оправдать наши ожидания. В литературе это явление называется традицией английского романа. А в жизни это выглядит так: с самого начала мы все принимали Беррелла за шута горохового, который только и способен, что паясничать и выкидывать всякие фортели. Вспомните, как Кристофер, Уильям и Иен свалились в воду, когда Беррелл обогнал их лодку в то первое утро. Так вот, перевернуть лодку с людьми — это, по нашему мнению, вполне в стиле Беррелла. Мы — хотя всего пять минут назад познакомились с ним — ничего другого от него и не ждали.

Я мысленно признался себе, что именно это я подумал в то утро.

— Но это совсем не в его духе, — продолжал Финбоу. — Беррелл во многом действительно фигляр, он, например, способен выйти из себя, увидев Тони в прозрачной пижаме, — как все пуритане, он человек ограниченный. Но это не мешает ему быть очень сообразительным и обладать мгновенной реакцией. Если он попадёт в хорошие руки, из него выйдет отменный работник. Словом, Беррелл — человек, отлично справляющийся с делами, не требующими большого ума, но требующими быстрой реакции, как, например, при управлении моторной лодкой. Если бы вы выработали у себя привычку думать о человеке как о существе более сложном, чем герой английского романа девятнадцатого века, то вы бы увидели, что опрокинуть лодку по неловкости так же мало похоже на Беррелла, как… скажем, на Иена или на меня.

— Ну, допустим, — вставил Уильям.

— С другой стороны, — сказал Финбоу, — Кристофер — хороший гребец. Поэтому трудно представить себе, чтобы тот или другой опрокинул лодку случайно. Когда я наблюдал, как Беррелл управляет моторкой, мне пришла в голову мысль, что эпизод с перевернувшейся лодкой был, скорее всего, инсценирован умышленно… Кристофером.

— Но зачем? — перебил Уильям. — Ведь он не сумасшедший.

— А у меня в результате этого, — продолжал Финбоу, — снова всплыли пять вопросов, которые я поставил себе в день убийства. В этих вопросах, с моей точки зрения, заключалось все существо дела. Вот они. — И он показал листок бумаги, на котором делал свои заметки в то первое утро, когда мы сидели в саду.

— На пятый вопрос — какие чувства скрываются за внешним спокойствием Уильяма — я уже давно дал ответ, — объяснил он. — Как-нибудь я расскажу вам об этом, Уильям. Сейчас могу сказать одно: будь я на вашем месте, я бы не ставил свою судьбу в такую зависимость от Роджера. Вопрос четвёртый — почему Филипп и Тони так демонстративно ищут общества друг друга после убийства — в целом не представлял больших трудностей. Я твёрдо знал, что Филипп вне подозрений, а поведение Тони продиктовано какими-то осложнениями в их взаимоотношениях, это почти не вызывало у меня сомнений. — Он поднял глаза и улыбнулся им обоим. — Не обижайтесь, что я говорю о вас, как о подопытных кроликах. Но могло оказаться так, что странное поведение Тони трудно было бы объяснить одними сердечными переживаниями; однако тут нас выручил случай: мы с Иеном стали невольными свидетелями разговора между Тони и Филиппом в лодке на озере. Глаза Тони гневно сверкнули.