Пока Ян нес ее, она успела рассмотреть, что они находятся в какой-то небольшой балке, наполовину заполненной темными частными домишками, в которых все давно спали. Из-за некоторых заборов доносилось монотонное погавкивание. Ветер бил ей в лицо, размазывая еще не начавшую подсыхать кровь, и Вита заморгала, пытаясь рассмотреть что-нибудь еще, а потом поняла, куда направляется Ян. На другом, пустом краю балки виднелся двухэтажный недострой, судя по обилию травы, кустарника и грудам мусора, заброшенный давным-давно. Слепо и мрачно зияли провалы оконных проемов, белели остатки битых известняковых плит, торчали ржавые арматурные ребра, и, еще не доходя, вся компания начала спотыкаться в темноте, сдержанно матерясь. Потянуло протухшими отходами и застарелой гарью.
Уже возле недостроя все остановились, дожидаясь, пока двое осмотрят здание. Вскоре они вернулись и доложили, что внутри никого нет.
— Очень хорошо, — голос Яна почти потерялся в реве ветра. — Кабан со мной, остальные по периметру. Только без нервов — ясно?! Кабан, доставай инструмент.
Вита, крепко зажатая в чужих руках, молча дернулась, но Кабан всего лишь извлек из кармана небольшой, но достаточно мощный фонарик, который и включил, едва они вошли внутрь. На его груди на ремешке покачивалась маленькая серебристая видеокамера.
— Ф-фу! — выдохнул он и зажал пальцами нос. — Дерьма тут!..
— Что, амбре беспокоит? — Ян усмехнулся. — Ничего, потерпишь. Давай-ка, найдем комнатку поуютней, почище — все-таки, с нами дама.
Здоровяк хрюкнул, освещая фонариком пол и стены.
— Вот здесь, наверное, хорошо будет.
Ян наклонился, положил Виту на землю, несильно прижав ее за шею, но она, оглушенная болью, даже не пыталась дергаться. Снаружи едва слышно долетали тихие голоса и смешки.
— А ну, воздвигнись-ка рядом, Кабан, торшером будешь.
На лицо Виты упал яркий луч света, и она зажмурилась, слушая собственное хриплое дыхание.
— Глазки-то открой, мала. И сразу договоримся — без разрешения не орать. Хотя… слышишь, какая погода? Благоприятствует любви. Однако, начнем мы, пожалуй, с разговоров.
Вита приоткрыла глаза и посмотрела на склонившегося над ней Яна. Из-за расстегнутого ворота его рубашки выскользнул золотой крестик на тонкой цепочке и медленно раскачивался перед ее лицом, и она, как зачарованная, следила за этим мерным тихим движением. В голове вдруг мелькнула нелепая мысль о том, что теперь она в бога точно не верит.
— А если разговоры будут, любви я избегу?
Ян молча улыбнулся.
— Тогда как насчет милосердия?
— Как говорил товарищ Глеб Жеглов, милосердие — поповское слово, — добродушно заметил он. — А ведь я не поп. Хотя, конечно, верую, не без этого. И знаешь, в чем удобство нашей веры? Я могу сделать что угодно, а потом в церковь схожу, покаюсь, и бог меня простит. Он всегда прощает. Всех, — Ян свободной рукой погладил ее по щеке. — Теперь о разговорах. Сейчас ты мне дашь весь ваш со Схимником расклад, но главное — расскажешь мне про эту Чистову — кто такая, что из себя представляет и для чего так нужна небезызвестному тебе человеку.
Виту удивило, что он не включил в этот список вопрос о местонахождении Наташи, и, наверное, это отразилось на ее лице, потому что Ян усмехнулся.
— А где она, я и сам знаю. Ты же лично к ее гнездышку не только Новикова, но и моего человека отвела. Теперь он там дожидается, пока мы с тобой закончим. Но он терпелив, и времени у нас много. И… ты знаешь, с этой минуты я больше не задам тебе ни одного вопроса. Сама все вывалишь. Ты думаешь, сейчас это была боль? Это ерунда была, мала. Помнится, общался я как-то с твоей бывшей мачехой… не помню ее имени… так у нее был рак желудка, и она возомнила, что знает о боли все. Но я ей доказал, как сильно она ошибалась. И тебе сейчас тоже докажу, а все методы Кабан заснимет — не везти же нам шефу твою голову — на таможне не пропустят, таможня здесь злая. Но кожа у тебя, какая кожа, а!.. Иди-ка сюда!
Он приподнял Виту, крепко держа ее за шею, и развернул так, что она оказалась к нему затылком. Девушка попыталась было вырваться, хрипло закричав, но Ян большим пальцем деловито ткнул ее в диафрагму, и Вита обвисла в его руках, судорожно хватая ртом воздух. Он наклонился и провел языком по ее шее над взбудораженно пульсировавшей артерией, потом ухватил зубами кожу чуть правее и сильно сжал их, прокусив кожу до крови. В его ладонь, проворно метнувшуюся к губам Виты, ударил дикий крик — не столько боли, сколько ужаса. Снаружи кто-то едва слышно хохотнул.
— Бля-а-а!.. — ошеломленно протянул Кабан, и фонарик прыгнул в его руке.
— Сладкая, — шепнул Ян ей на ухо. — Молоко и мед… Вся ли ты такая сладкая?.. Кабан, погляди-ка, не завалялось ли где-нибудь поблизости небитой бутылочки?
— Чо — сразу так?.. Сначала-то, может, сами?.. — не договорив, Кабан отвернулся, и луч фонарика запрыгал по комнате. Ян усмехнулся.
— Сначала-то, конечно, сами, — пробормотал он, дыша быстро, с присвистом, и завел пальцы за вырез ее кофточки и дернул. Жалобно затрещала рвущаяся ткань, зацокали о камни брызнувшие во все стороны пуговицы. Ладонь исчезла с губ Виты, но, вместо того, чтобы снова завизжать, она начала хриплым, клокочущим голосом выкрикивать все самые грязные слова, какие только всплывали в памяти, вкладывая в них всю боль и весь ужас — в бешенстве было легче, чем в животном страхе. «Когда все начнется, я отключусь, — вскользь, отрешенно подумала она. — Буду думать о чем-то хорошем… буду думать, как будто это не со мной…» Чужая ладонь скользнула под кружево лифчика, но тут же исчезла, и в следующее мгновение Ян вскочил, вздернув за собой Виту, и вместе с ней метнулся к стене, вжался в нее, кося в темный провал ближайшего окна. Кабан резко развернулся, высветив ярким лучом его напрягшееся лицо.
— Что такое, Ян Ста…
— Тихо! — прошипел Ян. — Погаси!
Фонарь потух, и все трое очутились в полнейшем мраке. Снаружи не долетало никаких звуков, кроме рева ветра и отдаленного, едва слышного все того же монотонного погавкивания. Не видимый в темноте, Кабан озадаченно прошептал.
— Да вроде тихо.
— То-то и оно.
Только сейчас и Кабан сообразил, что больше не слышит разговора и шагов оставшихся на улице коллег, которые до сей поры нетерпеливо топтались возле окон — по меньшей мере, по двое с каждой стороны здания — приказа соблюдать абсолютную тишину им никто не отдавал. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Тут же, словно в ответ, недалеко от окна раздался легкий хриплый звук, словно кто-то решил прочистить горло.
— Да все нормально.
— Сходи, проверь, — приказал Ян, снова прижимая ладонь к губам Виты. Она снова было дернулась, но застыла, почувствовав на шее лезвие, слегка врезавшееся в кожу, выпустив тонкую струйку крови. Это уже был не ее игрушечный ножичек, а прочная настоящая боевая сталь. — А ты не дергайся, или я тебя выпотрошу!
Голос не был угрожающим, в нем было просто обыденное обещание — одно из тех, которые выполняются легко и быстро. Вита на секунду закрыла глаза, чтобы успокоиться. Ян одной рукой держал ее за подбородок, другая, вжимавшая лезвие в шею, заодно обхватывала и правую руку Виты, накрепко прижимая к ее собственному телу. Относительно свободной была только ее левая рука, но даже хоть как-то ослабить с ее помощью мертвую хватку Яна было невозможно, нельзя было даже впиться ногтями в его руку, потому что все ногти уже были сломаны. Ладонь Виты скользнула по бедру и застыла, нерешительно прижавшись к ткани над перстнем, ощущая приятную ребристость золотой пирамидки — нелепая, безумная надежда.
Тем временем Кабан на ощупь пробрался в соседнюю комнату и, несколько раз споткнувшись и чуть не упав, решился все же включить фонарик, поставив яркость на минимум. С величайшей осторожностью огибая каждый угол, он добрался до дверного проема и осторожно, прижимаясь к стене, глянул наружу. Ветер гонял среди груд мусора бумажки и пучки сухой травы; зацепившийся за прут арматуры полиэтиленовый пакет отчаянно трепетал и хлопал, то наполняясь воздухом, то бессильно опадая. Никого не было видно. Кабан чуть переместился, потом негромко свистнул, но свист пропал впустую, потерявшись в реве ветра. Тогда Кабан осторожно вышел из недостроя, пошарил вокруг лучиком фонаря, потом снова свистнул и выругался злым шепотом. Верно, у кого-то с собой оказались бутылка или косяк, вот и заскочили на минутку за угол. Кабан покачал головой, еще раз огляделся, потом, освещая себе дорогу, дошел до угла здания и с кривой усмешкой заглянул за него, намереваясь от души выматерить собравшуюся там компанию… и усмешка примерзла к его губам, превратившись в гримасу растерянного ужаса. Лучик света запрыгал в дрожащей руке, суматошно освещая сваленные вповалку, как мусор, четыре тела, мертвые глаза, кровь на искаженных лицах. Один, лежавший на спине, был еще жив, моргал, и его правая рука прыгала по сухой земле, судорожно сжимаясь, словно пытаясь в последнем отчаянном усилии что-то схватить. Когда свет упал на его лицо, блестящие влажной кровью губы, казавшиеся черными, беззвучно зашевелились:
