— Она пришла за нами, Слава. Она что-то задумала, а значит…

— Мы в крепости, Витек, в настоящей крепости, набитой вооруженными мужиками, а она безоружна, она вообще ничего с собой не принесла, — Слава запнулся и вдруг нахмурился. — Она сказала про раму… почему?

— Возможно, скоро случится нечто такое, что местному населению будет совсем не до нас.

— Даже если допустить такое, это случится нескоро, — Андрей чуть передвинулся. — Картинам нужно время — помнишь?

— Так у нее было время, — очень медленно произнес Слава, и его ладони проехались по голове, взъерошивая и без того взлохмаченные волосы. — Боже мой, у нее же было навалом времени. Что же будет?!

— Ты о чем?

— Еще тогда она говорила мне… я не придал этому значения…

— Что говорила?!

— Дорога… сам механизм ее образования. О том, чтобы дать тому, что она… вынимает, материальную форму и связать их с чем-то материальным… навсегда — так, как Неволин создал Дорогу. О том, чтобы делать людей частью картин… или картины частью людей… я не понял ничего!

— Я видел это в «Болконском», — хрипло сказал Андрей. — У людей был такой вид, как будто что-то из них лезло наружу… теперь-то ясно, что, — они сами… Способная девочка. Продолжай, только не развози.

— Мы говорили о том, что с ней происходит… что в ней остается… Она сказала, что это все опилки, обрезки, шелуха, остатки памяти, не имеющие формы, отдельные…

— Для чего у нее было время?! — нетерпеливо перебил его Андрей, покосившись на охранников. — Чтобы устроить кавардак, соответствующий ее нынешнему статусу, ей нужно несколько картин возрастом не менее недели или она уже настолько совершенна?

— Да не нужны ей никакие картины, — устало сказал Слава. — Она ведь теперь сама — картина. Разве вы не поняли? Нарисовав тебя, Андрюха, она эту картину закончила. Все эти остатки, шелуха — все это перестало быть отдельным. Оно стало единым. Как Дорога. Только она другая — она живая и держит себя под особым контролем — ежечасно, ежеминутно. Так что ты никак не могла видеть Наташу. Ты видела только раму. Человек-картина — правда забавно звучит? Ты представляешь, чего она еще может натворить? Никто из них даже не успеет ничего понять. Если, конечно, ей захочется это делать. Черт, как же я устал…

Он вытянулся на полу и закрыл глаза. Вита повернулась и потерлась щекой о грудь Андрея, почувствовав, как тот чуть передвинулся ближе к ней, и прикосновение его теплого тела сквозь тонкую рубашку, принесло успокоение и знакомое чувство безопасности. От апатии, охватившей ее в машине, не осталось и следа, жадное желание жить гоняло по телу горячие волны крови, покалывая в кончиках пальцев. Так или иначе Баскаков получил, что хотел, а они, по желанию ли Чистовой или по прихоти Художника, получили отсрочку, драгоценное время, за которое они, вернее Андрей, наверняка что-нибудь придумают. Бывали ли ситуации хуже? «Пандора»? Ростов? Зеленодольск? «Две ящерки»? Ян? Разве тогда не казалось, что все — и не было выхода? Но Андрей всегда его находил. Она понимала, что нельзя постоянно надеяться на чью-то бесконечную неуязвимость и изобретательность, и Андрей далеко не всесилен, он проиграл в «Князе Болконском», а сейчас пока и вовсе беспомощен, но ничего не могла с собой поделать. Прижимаясь к нему, она словно пряталась за высокую прочную стену, за которой была только безопасность. Вита уже успела заметить, как он из-под полуопущенных век оглядывает зал, стерегущих их людей, державших оружие наготове, и почувствовать, как он то и дело проверяет свое тело на предмет восстановления работоспособности. Андрей явно не собирался засиживаться на диване, в отличие от Славы, которому после появления бывшей возлюбленной стало явно на все наплевать — он просто лежал на полу с закрытыми глазами и равнодушно ждал, что будет, даром отпуская на волю секунду за секундой.

…ты рассказала о стольких жизнях… Я бы продал душу дьяволу, чтобы прожить хотя бы час одной из них.

Она вспомнила о Литераторе, прожившем несколько лет в инвалидном кресле в запертой комнате наедине со своими отражениями, и желание любой ценой отвоевать им хотя бы час жизни — не здесь, а на свободе — всколыхнулось в ней с еще большей силой. Драгоценны даже не часы — драгоценна каждая минута. Наташа пришла сюда или нет, но она сделала им царский подарок.

Андрей пошевелился, отстраняясь, и Вита, подняв голову, встретилась с предупреждающим огоньком в его глазах. Он беззвучно шевельнул губами, потом чуть улыбнулся, и Вита безошибочно поняла это, невысказанное: «Не волнуйся, выкрутимся. Но сиди тихо и не лезь!» Она едва заметно кивнула и ее вдруг охватил страх. Каковы же масштабы того ужаса, который произошел в ресторане, и почему Андрей позволил себя схватить? Простая неудача? Или желание таким образом расплатиться за не убереженных невиновных и неубитого Художника? Вздрогнув, Вита снова прижалась к нему щекой, и на этот раз он не отодвинулся. Снизу долетало неровное, хриплое, шелестящее, как сминаемый сухой лист, дыхание Славы.

— Ты была в его доме?

Она кивнула, не подняв головы, и прижалась к нему еще крепче.

— Ты нашла кого искала?

— Литератора? Да, нашла. Он умер, — почувствовав, как Андрей напрягся, Вита поспешно добавила. — Нет, не от моей руки. Он умер сам и был очень рад этому. Он оказался ребенком, Андрей. Искалеченным, несчастным, ненавидящим всех ребенком… что бы он там ни говорил… В чем-то он был очень мудр, бедный калека… Я не убивала его.

— Хорошо. Не хотелось бы, чтоб ты знала, что это такое.

Вита помолчала, скользнула взглядом по подсыхающей на полу луже крови, покосилась на охранников, потом прошептала с детским упрямством:

— И все-таки где-то там была Наташка. Подумай сам. Я видела ее, правда еще не завершенную, но ты-то должен был видеть совершенного Художника. Разве такое может потерпеть над собой чью-то власть?! А оно добровольно пришло в рабство. Как так?! Мы для него — прошлое, досадная помеха, более того, оно желало смерти каждого из нас!

— Может, ты и права, но, честно говоря, после того, что сказал Славка, я не знаю, хорошо это или плохо. А Баскаков и впрямь сошел с ума. Не понимает, что дело может обернуться новой Дорогой, но уже совсем другой.

— Ну, что бы там не случилось вскоре, в любом случае, это отвлечет их внимание от нас, а тогда…

Андрей покачал головой.

— Отвлечь-то отвлечет, но что бы ни случилось, мы будем не в комнатке прохлаждаться, а при этом присутствовать наравне со всеми. Баскаков свихнулся, но это не значит, что он стал доверчив, как первоклассница. Он наверняка захочет подстраховаться для первого раза.

Он оказался прав.

Комната была очень большой, просторной, в форме неправильного восьмиугольника, — высокий потолок, вся мебель, состоявшая из диванов и стульев, сдвинута к стенам, там же стояли и растения в кадках, в каждом углу к потолку возносилась колонна дорического ордера, к которым хозяин дома явно питал сильную страсть, отчего комната напоминала святилище. Узорчатый паркет ухоженно блестел. Окон в комнате не было, мощная люстра под потолком давала много света, но Художнику этого показалось недостаточно. Сюда принесли лампы со всего дома, расставив их в соответствии с его указаниями, и теперь комнату наполнял такой яркий свет, что любой заходящий в нее зажмуривался — глаза не сразу привыкали к такому переходу. В пасти камина весело танцевало пламя, добавляя к желтоватому электрическому освещению веселые прыгающие отсветы живого огня.

В комнате молча ждали люди.

Трое мужчин стояли возле двери, остальные рассредоточились по всему пространству комнаты. Большинство стояло, но некоторые сидели, и глаза всех были выжидающе-настороженными, только взгляд побывавшего в ресторане охранника по-прежнему растерянно скользил по сторонам, а каждый раз, когда он вспоминал, как его коллега, сидя на полу среди осколков, с утробным чавканьем обгладывал собственную руку, в его взгляде появлялось жалобное выражение. Вита, Андрей и Слава сидели на стульях метрах в двух друг от друга. Слава рассеянно разглядывал акантовый орнамент на фризе, Андрей, развалившийся на стуле, закинув голову, казалось, спал, Вита нервно грызла ноготь большого пальца, то и дело отрываясь от этого увлекательного занятия, чтобы скорчить рожу кому-нибудь из стоявших напротив охранников. Но на самом деле все трое, как и охранники, смотрели в центр комнаты.