Человек — по мнению ольмеков, тольтеков, миштеков, сапотеков, ацтеков — был «необязательным» созданием, коли невидимые пальцы могли формовать его и так, и этак. Он был непостоянной формой какой — то иной, истинной жизни, пульсирующей в глубине живых существ. Это-то и демонстрируют изображения, известные у разных народов: фигуры горбунов или акробатов с гибкими, как резина, ногами и руками, часто воспроизводимые в керамике. С безошибочным чутьем, как бы исходящим из абсолютного знания, художники, скульпторы изображали те недостатки тела, которые были следствием отклонений от «эталона», возникших в полосчатых лентах, в палочках, в змеевидных созданиях с «записью» человека.

Дойдя в своих рассуждениях до этого момента, я не мог обойти молчанием то поразительное явление, имя которому

Их распространенность — как я считал — была явным выражением убежденности индейцев в «неподлинности» человека. Его некой побочной роли в великом жизненном процессе — только формы, служащей иной, истинно живой субстанции.

Набальзамированные тела умерших, например, индейцы усаживали с поджатыми ногами, окутывали их полотном и шнуровали, что благоприятствовало мумификации, но лицо прикрывали маской. Делалось это, думал я, для того, чтобы, когда тело уже разложится, а душа исчезнет в стране теней, осталось свидетельство того, что здесь был человек, а не кактус или попугай. Возможно, маска, считалось, помогала душе усопшего распознать свои останки, а богам знать, что они имеют дело с остатками клеток, некогда бывшими человеком, а не животным или растением.

В работе Витрауд Цендер, исследовательницы концепции двойственности в доиспанеком мире, я нашел такие слова, относящиеся к богам в масках в Америке:

Но ведь и я говорил о том же! И человек, и животное как раз и были «какими-либо» формами, а в действительности же, в глазах природы, существенными были не формы, а то, что в них сокрыто… Нечто такое я все время искал в тогдашних научных сообщениях.

Мысль, что наше сознание трагически ошибается, идет по ложному пути, служит чему-то или кому-то, кто скрывается в теле, находило подтверждение в раскрытых беззубых ртах и пустых глазницах масок. Они мистическим своим видом давали понять, что под ними тщетно искать человека, ибо там, под внешней формой, скрывается нечто иное. Маски же, которым придали зрачки — например, маска из Теотиуакана, — изготовленные из зеленого камня, маска с глазами из обсидиана, глядели трагическим, осознанным, о том же говорящим взглядом…

Вот лицо человека, лишенного иллюзий, в изгибе его губ кроется тихий ужас открытия: я не я, я только внешность неведомого создания, покрытие непонятных процессов, а сам я — ничто. Неподвижный, невидящий взгляд: мысль обратилась вовнутрь, мгновенно познала чуждость увиденного — и отстранилась…

Похоже, человек осознавал, что он всего лишь тонкая оболочка, кожа, ну, может быть, еще лицо. Жалкий лоскут кожи, отграничивающей то ведомое, что внутри, от всего мира. Она только перегородка между чуждыми силами:- окружающей Вселенной и миром, скрытым под ней, в теле, которое он уже не мог считать своим. Не мог он полностью понять и своей вторичной роли носителя, хотя и вынужден был с нею смириться. Но ведомый мудрецами, он искал утешение в объяснении, понимании своего места в природе. Надежда была, по крайней мере, в том, что он, хоть и маска, но маска мыслящая, ибо он искал пути проникновения в эти два разделенные им самим пространства.

Я не мог не заметить, глядя вокруг, что такое мировоззрение пронизывало мышление в ту далекую пору, хотя наверняка гораздо менее осознанно. Древние мексиканцы, пытаясь смириться со своим положением, говорили: «Только песни, только цветы…» И еще:

Затерявшийся, слишком далекий от истоков природы, чтобы искать в чем-либо утешение, человек в ощущении безысходности даже не замечает своего промежуточного положения, своей маски, он лишь — осознание двух чуждых ему миров, брошенный между ними.

Крайним выражением такого взгляда на лишенное величие положения человека показалась мне та фреска из Теотиуакана, на которой из чудотворных рук бога вытекают два потока, два каскада живой воды, покрытые символами порождаемых ею предметов: клеток, человечьих и звериных голов, носов, кистей рук, бабочек… Иначе говоря, здесь нет и мысли о целом человеческом теле как таковом. Есть его части, и нос его уравнивает в значении, есть точно такое же творение, как крылышко бабочки. И то и другое ничего не значило само по себе. Каждый из этих объектов, по мысли Лоретты Сежурне, «был не чем иным, как только оболочкой божественной частички».

Трудно, думал я, низвергнуть человека еще ниже. А ведь этот человек, единственный меж богов и мира форм ими сотворенных, предпринимал усилия — я упрямо повторял себе это — познать самого себя, понять все это…

Фреска подсказала мне сходство с одним явлением, обнаруженным современной медициной. Одна из разновидностей рака, известная под названием «тератома» и поражающая половые железы, образует подобие желваков значительных размеров — опухоли, появляющиеся вследствие безудержно, «беспланово» разрастающейся ткани. Клетки, пораженные этой болезнью, делятся, увеличивают свое количество и, размножаясь, строят случайные опухолевидные структуры. Однако удаляющие их хирурги часто обнаруживают в тканевой массе тератомы правильно оформленные иные части тела, такие, как кости, зубы, кожа, волосы… Причина их неуместного появления состоит в том, что больная клетка «запускает в работу» случайно выбранную генетическую информацию — ту самую, которая ранее, начиная с первой клетки — яйца, создала человека, «монтируя» ему зубы и прочее в соответствующем месте тела.

Подобные примеры дают и растительные ткани, выращиваемые в лабораторных условиях, в пробирках, с питательной средой. Их клетки делятся и размножаются, создавая беспорядочную, хаотичную массу. Однако, используя определенные раздражители, можно вызвать «запуск» части генетической информации, касающейся дифференциации клеток и пространственной формы растения. Тогда в этой совершенно случайной, аморфной массе новые деления клеток начинают с абсолютной точностью строить, например, лист клена… Без корней, без ствола, без веток, без стебля. Один лишь лист!

Это любопытное явление весьма наглядно показывает то, думал я, над чем в обыденной жизни мы не задумываемся, а именно: тела, в том числе и человеческие, создает биологический механизм, который в соответствующих условиях, как бы подчиняясь нажатию кнопки, построит любую структуру, выбранную с «перфорированных лент», с ДНК, хранящуюся в мотках хромосом.

Я покинул Монте-Альбан вечером. В сумерках машина спускалась с вышин к теплой, нагретой коричневой земле. Казалось, я приземлился после полета в небесах. Съехал с шоссе по дорожке, ломая кусты, так далеко, что затихло ворчание моторов. И дальше, за пригорок, через сухое русло ручья— и погрузился в кактусы. Они стояли редким леском, раскинувшись над моей головой, длинными иглами касались крыши автомобиля. Под ними была сухая, твердая, как бетон, разогретая красная земля и тропинки муравьев… Я развернул матрас, растянул от автомобиля до кактуса москитную сетку. Пели цикады. Всходила луна.