Через лаз в полу Храма Надписей, при свете голой лампочки, висящей на проводе под потолком, я спускаюсь по ступеням, крутым и высоким, погружаясь в подвальный холод. Останавливаюсь на полпути, чтобы глянуть наверх, удивляясь, что еще тридцать лет назад весь колодец был забит намертво слежавшимися за тысячелетие камнями и щебнем. Три года их выбирали! Лестничная площадка, поворот — и второй марш ступеней… Черт возьми! Внизу решетка! Неожиданность! Почти ко всему в этих «zonas arquologicas» можно было прикасаться и по всему ходить… И надо же, именно здесь…
Но мне повезло: ключ торчал в замке, решетка была приоткрыта. Внутри склепа, еще двумя метрами ниже, на крышке саркофага — это была она! — сидел пожилой человек. Рукой с куском марли он тянулся к середине плиты. Глянул через плечо, когда я остановился позади.
— Добрый день, — шепнул я в чуткой тишине.
Он задержал взгляд на пачке листков и книжек, выглядывавших из сумки у меня на плече, слегка прищурился: опытный взгляд подсказал ему, к какой категории туристов меня можно отнести. Видимо, я был для него не из худших.
— Это был большой человек, — сказал он хрипловато, снова поворачиваясь к рельефу. Казалось, мы продолжаем недавно прерванную беседу.
— Жрец, который здесь лежит? — уточнил я.
— Нет, не этот, хотя он тоже, но я говорю о том, который это сделал, — старик провел тряпкой по плите. — Как вырезано! Наверно, дождется конца света, и люди будут дивиться, а от нас, от меня… — поправился он и пожал плечами.
— У вас есть дети? — спросил я.
— Конечно, — ответил он, думая, что я хочу переменить тему.
— Значит, вы тоже есть в этом древе, — указал я на крест в верхней части плиты. — Это — Древо Жизни.
— Знаю, доктор мне говорил… Хотите поработать? — спросил он, обернувшись к лестнице. — Только недолго. Как появятся люди, придется запереть решетку.
Должен согласиться, было что-то от техники в этом рельефе. Хотя каждой своей составляющей его частью, деталью и каждой черточкой он был неразрывно связан с искусством майя. Возможно, причиной была геометризованность композиции. Поместив рисунок в вытянутом прямоугольнике, художник старался и остальные линии провести параллельно сторонам рамы. Он добился чистоты и ясности линий и некоей строгой приподнятости, монументальности рельефа. Он разделил, выделил, упорядочил свои неопределенные, зыбкие символы. Но значило ли это, что таким образом он хотел придать изображению новое, поверх искусства звучание?
Я раскрыл «Мысль и религию Древней Мексики».
«В основании, — писала о рельефе Лоретта Сежурне, — Чудовище Земли, покрытие головы которого несет знак смерти и воскрешения. Потом человек»- ноги упираются на материю, голова же поднята к восходу, как Утренняя Звезда, — пронзенный космической осью, на острие которой сидит солнечная птица».
Так, по ее мнению, выражена связь трех миров: мертвая материя Земли, благодаря Древу Жизни, а потом человеку, поднимается до сферы духовной жизни, символизируемой небом.
Затем я отыскал свои выписки из произведения «великого пророка», объявившего миру о космических контактах древних землян. Вот что он говорит:
«Не имеет значения, как глядеть на изображение, вырезанное на плите, — вдоль либо поперек, — в любом случае оно ассоциируется с существом, находящимся в космическом аппарате… Какая-то сидящая и наклонившаяся вперед фигура (как космонавт в управляемой им кабине). На голове— шлем, из которого назад отходят двухканальные провода».
Я сразу же проверил: даю голову на отсечение, шлема не было — открытое ухо, выше — пряди волос, собранные в типичную для майя прическу, столь же хорошо известную, как и профиль псевдокосмонавта: крупный нос и лоб майя, сплющенный еще в младенческом возрасте досочкой. Где провода? От шеи бежали два коротких шнура кораллов с бахромой на конце, — так что же, выходит, имелись в виду не они?.. Выше с волосами человека соприкасаются две полоски, образующие одновременно обрамление дугообразно изогнутого элемента, — а вместе с другим таким же элементом, охватывающим человека снизу, они являют собою один из распространеннейших в Древней Мексике символов: челюсти мифического ящера — одно из олицетворений Земли, — из которых берет начало всякое живое существо. Итак, никаких проводов. И я стал читать дальше:
«…руками он манипулирует какими-то контрольными механизмами».
Верно: руки действительно в движении, но — механизмы? Долго я вглядывался — только при очень большом желании свернутые ленты и глифы, вырезанные на стволе Древа Жизни, можно принять за рулевые приборы…
«Внимание исследователя плиты из Паленке наверняка привлечет то, что «индеец на жертвенном алтаре» одет вполне современно: под самым подбородком у него что-то вроде высокого воротника от свитера, а идеально прилегающая верхняя часть одежды оканчивается около кистей резинками… Грубо тканные брюки, словно рейтузы, плотно обтягивают ноги… Ну и вот — перед нами «штатно» одетый космонавт!»
Склонившись над плитой, я наклонно расположенным фонариком пытаюсь извлечь из полумрака каждую черточку рельефа, мельчайшие канавки. Долго я не верю собственным глазам, но в конце концов вынужден сказать себе: этот «вполне современно одетый» человек просто-напросто… гол! «Идеально» лежит на нем его кожа! Никакого воротника, на голой шее только шнур кораллов, голые руки и плечи, брюк нет вообще, ноги не обуты, о чем однозначно свидетельствуют босые ступни «пилота». Единственное, что на нем есть, так это его декоративный пояс и сетчатая юбочка, украшенная камнями, — самое подходящее одеяние в душном лесу. Суставы же его рук и щиколотки ног украшены браслетами из полированных бамбуковых дощечек, какими в этих краях пользуются и по сей день. Одним словом, одежда эта хорошо известна и по настенным изображениям, и по страницам кодексов, и по описаниям испанцев…
«Кабина, в которой сидит космонавт, — продолжает открыватель, — по моему мнению, содержит следующие технические элементы:…в передней части корабля… можно разглядеть крупные электромагниты».
И тут я тоже долго всматриваюсь. Да, есть какое-то схематическое подобие металлическим пластинам, обкрученных проволокой. Но ведь это теперь меня не может обмануть! Просто три плеча креста оканчиваются стилизованными мужскими цветами кукурузы. Десятки подобных изображений я видел и в кодексах миштеков, и в кодексах майя, по-разному стилизованных, но именно цветов, и вне всякого сомнения, кукуруза была основной пищей этих народов, а в мифах она была и материалом, из которого боги лепили человеческие тела. Правда, в данном случае художник, следуя своему геометрическому стилю, делает жестче и преломляет эти в действительности сгибающиеся дугой стебли. Ну и что? Не электромагниты же? Не железные же плоды Древа Жизни?..
Еще один как будто не менее «технический» элемент: лента в форме омеги, обвивающая горизонтальное плечо креста, но заканчивающаяся двумя обращенными наружу раскрытыми змеиными пастями, которые выплевывают головы двух демонов. В этом-то как раз и объяснение символа. Такие же два чудовища опоясывают знаменитый Камень Солнца — круговой календарь ацтеков. Вообще, змея, или две сплетенные змеи, или двухголовая змея, или клубок змей в волосах, или змеиная юбка — все это в Древней Мексике символизировало что-то свое и служило разным богам. Змеей был Кецалькоатль, создатель человека. Обыкновенно змей изображали в сильно искаженном виде, разделенными на прямоугольники, квадраты, наклонно полосчатыми.
Нет, и этот змей на плите тоже отнюдь не прибор. Его внешность, по сути, не отличается от вида всей змеиной родни в тысячах ее изображений в Древней Мексике, а в них нет и намека на какие-то технические приспособления.
