Ему нравился Бостон, и это немало удивляло Эмили. Он любил бродить по узким, запутанным улицам, когда дул сырой и холодный восточный ветер, рассматривать мемориальные доски и памятные места. Проходя но муниципальному парку, он спросил ее, где размещались войска Клинтона во времена английской оккупации. Расхохотавшись, она ответила, что не имеет об этом ни малейшего представления.

— Это ужасно, — упрекнул он ее. — Вас окружает сама история, здесь зарождались традиции нашей страны. Как можно не знать таких вещей?

Он улыбнулся, но одновременно был серьезным: она должна знать это, и он возьмется за ее образование. Они побывали на том месте позади ратуши, где пали сраженные английскими штыками американцы, прошли вдоль поросшего травой гребня Брид-Хилла (сражение происходило не на Банкер-Хилле, предупредил он ее, это просто чья-то выдумка, и она не подтверждается никакими историческими данными), где Проскотт хлестал своих дрожащих стрелков по спине стеком и громко кричал: «Покажите этим ублюдкам! Покажите, на что вы способны!» Мессенджейл привел ее к заброшенным зданиям рядом с давно бездействующим футбольным полем в Дорчестере, рассказал, как в свое время этим местом овладели солдаты Вашингтона и как они установили пушки, заставившие ненавистных красномундирников убраться из города.

— А вы знаете, мой прадед Чарльз Мессенджейл прошел весь боевой путь от Селкерка досюда. А потом, в семьдесят седьмом, вернулся и командовал полком под Бемис-Хайтс.

— А где это? — спросила она.

Он откинул голову назад в притворном гневе.

— Милая девочка, вас, видимо, ничему не учили в вашем Бостоне. Ничему… Саратога! — воскликнул он. Проходившая мимо женщина бросила на него удивленный взгляд, он поклонился ей, очаровательно улыбнулся и только после этого снова повернулся к Эмили. — Это же поворотный пункт! Величайшая, блистательная победа, после которой никакой возврат к прежнему уже был невозможен. Ваш отец говорит, что здесь, в сражении на Дорчестерских высотах, участвовал какой-то его родственник, поэтому вы и я можем сказать, что наши предки воевали бок о бок… — Его глаза на фоне серого неба светились каким-то необыкновенным желтовато-коричневым светом; длинное бледное лицо было одухотворенным, гордым. Он никогда не правился Эмали больше чем в тот памятный момент.

Ее брат Форбс отнесся ко всему со значительно меньшим энтузиазмом.

— Бродили по памятным местам? — спросил он безразлично, когда однажды они вернулись во второй половине дня.

— Совмещали приятное с полезным, — сдержанно ответил ему Мессенджейл. — У вас, бостонцев, здесь так много памятных мест, что вы забыли о доброй половине из них.

— Да, уж конечно, мы не размахиваем ярким флажком над ними, если вы имеете в виду что-нибудь подобное.

— О, Форбс, не говори глупостей! — возразила брату Эмили. — Ты просто завидуешь, потому что был слишком молод, чтобы попасть во Францию.

Форбс начал было смеяться, но потом его лицо быстро помрачнело, стало насмешливым — верный признак того, что он сердится.

— Хорошо. Еще что? — проворчал он.

— Ну-ну, Эмили, — вмешался Мессенджейл. Он никогда не называл ее Эм или Эмми, как это делали другие. — Так говорить, пожалуй, несправедливо. Не можем же мы все быть героями. Насколько мне известно, во время войны вы ведь тоже не пекли пончики в походной кухне под Сен-Дюрансом. Почему?

— Потому что я маршировала по Тремон-стрит в суфражистских демонстрациях, — весело ответила Эмили и шаловливо высунула язык.

— Эм! — одернул ее Форбс.

Мессенджейл, откинув голову назад, громко рассмеялся:

— Права женщин! А вы считаете, что заслуживаете их?

— Всякая женщина нисколько не хуже любого мужчины.

— Очевидная фальшь! — воскликнул Мессенджейл, весело моргнув глазами. — Афиняне времен Перикла не разрешали женщинам выходить из дома.

— Дело не в разрешении. Они просто не отваживались выпускать их!

— Возможно, вы и правы. — Его улыбка была обворожительной. Эмили никогда в жизни не встречала человека, который был бы так неотразим; она вообще не предполагала, что такой человек существует. — Держу пари, что я научусь делать голландский соус намного раньше, чем вы научитесь управлять автомобилем. — Его лицо, как показалось Эмили, оказалось в опасной близости к ее лицу. — Понимаете? — прошептал он. — А вы говорите, что всякая женщина нисколько не хуже любого чина…

Эмили почувствовала сильное головокружение. Ее губы и веки затрепетали, и. чтобы скрыть свое состояние, она засмеялась так, как будто ей не хватало воздуха.

— О, — тихо воскликнула она, — но вы вовсе не любой мужчина!..

Родители Эмили были немало смущены, когда она рассказала им обо всем.

— Мы о нем почти ничего не знаем, дорогая.

— Мама, он из очень хорошей семьи, его хорошо знают Кэмберлины…

— Дело не в этом. — Лицо матери, обычно такое открытое и безмятежное, было озабоченным. — Ты еще слишком молода для этого, Эмми.

— Мне уже двадцать.

— Ты уверена, что это не увлечение? — спросил отец. Он улыбался, но его взгляд сквозь бифокальные очки был настороженным. — Война ведь кончилась, ты это знаешь.

— Боже мой, конечно, знаю.

— А это означает, что тебе на долгое время придется уехать в глухие места. Военные гарнизоны — далеко не самые веселые места для жизни.

— Да, но ведь у нас будут… — Она запнулась, но не надолго. Желание ее было слишком велико. — Я хочу сказать, что у вас будут деньги, так ведь? Наверное, и у меня будут, свои?…

Родители обменялись многозначительными взглядами, отец кивнул головой и сказал:

— Да. Конечно. Я уже говорил тебе об этом. Но деньги — это далеко еще не все, понимаешь?

— Во всяком случае, так ведь будет не вечно, — ответила она с гордостью. — Котни не такой, как все. Он не обычный офицер. Ему двадцать четыре года, а он уже имеет постоянное звание «капитан». — Явное нерасположение родителей к Котни весьма огорчало Эмили. Это был ее шанс, ее счастливый случай, и она вовсе не намерена упускать его, так как это было бы нелепо. — Генерал Першинг выбрал его для службы в своем штабе. Вот увидите, Котни обязательно будет военным атташе, и раньше всех из своего выпуска получит генерала.

— Может быть, — снова нежно улыбнулся отец. — Мы только хотим, чтобы ты как следует подумала, Эмили, вот и все.

— Все это происходит так быстро, вы совсем мало встречались, Эмили, — продолжала мать. — Ты уверена, что он именно тот человек, который тебе нужен?

— О да, мама. Я уверена, что это как раз то, чего я хочу!.. Она действительно была совершенно уверена в своей правоте.

Котни достигнет очень многого. Он будет жить в мире, где свершаются важнейшие дела. Далеко от Бостона, от его узких, извилистых улочек, от воскресных танцев у мистера Напанти, от редких встреч со знакомыми в книжном магазине, на симфонических концертах или на кривых грязных дорожках в городском общественном саду! Он далеко уйдет от всего этого! А с ним и она — она тоже уйдет далеко…

Первое время Эмили восхищалась всем: новым местом жительства, пышными приемами, новыми знакомствами, изысканными церемониями с бостонским изяществом и южной теплотой, отеческим расположением старших офицеров. Интимных отношений между супругами не было несколько дней, и это зародило в ней смутную тревогу. А когда этот момент наконец настал, она была ошеломлена неудержимым темпераментом Котни, потоком любовных слов, хриплыми стонами, неистовством, которое возбуждало и одновременно пугало ее, разжигавшими ее крепкими объятиями и горячими поцелуями. Он обвил ее шею руками и стиснул так крепко, что она едва не задохнулась. В чем дело? Он, может быть, сошел с ума? Затем объятия неожиданно ослабли, руки его разжались, он зарыдал, сухо, хрипло. Неужели так происходит со всеми мужчинами? Не может быть!

— В чем дело? — прошептала она, охваченная страхом. — Что случилось, милый?

Он долго не отвечал ей, продолжая всхлипывать, словно утомленный и испуганный ребенок. Она рассеянно гладила его голову.