— Несомненно, я хотел бы этого, генерал. Если представление к благодарности в приказе президента будет утверждено, я буду склонен поступить именно так.

Мессенджейл хотел сказать что-то, но остановился.

— Очень хорошо, — сказал он после паузы. — Будем считать этот инцидент исчерпанным. — У двери он задержался и протянул Дэмону саблю Мурасе. Украшенная драгоценными камнями рукоятка засверкала в мягком рассеянном свете. — Вы уверены, что не хотите принять это?

— Совершенно уверен, генерал. Как вы говорите, это варварское оружие. Вам оно подойдет больше.

— Как вам угодно. — Командир корпуса направился к выходу. — До свидания, Сэмюел.

— До свидания, сэр.

Дэмон попытался уснуть, но не мог. Долгое время после ухода Мессенджейла он лежал, глядя на колышущийся от ветра шатер из ветвей акации.

— Ну хорошо, случай! — сказал Билл Боудойн. — Если, по-вашему, все это просто дело случая…

— Ну, конечно! — Томми Дэмон засмеялась. — Что же здесь еще может быть?

С далекого черного африканского континента дул пронизывающий, порывистый ветер; мощные волны гнали на пляж причудливые гирлянды зеленой пены; в небе над ними кружились морские птицы; пронзительно крича, они то и дело камнем падали в воду.

— Вы просто циничны и богаты, — упрекнула она его.

— Будьте уверены! И собираюсь быть еще богаче.

— Ну, а я — нет. Я верю во все… — Улыбаясь, Томми отскочила от него в сторону и побежала вдоль пляжа. Кулички взлетали над ней и рассыпались во все стороны пестрым веером. Оглянувшись, она увидела, что Билл решил не догонять ее, но все равно, жадно глотая холодный сырой воздух и шлепая ногами по влажному песку, побежала еще быстрее, пока не выдохлась и не бросилась ничком на небольшой песчаный холмик. Немного погодя подошел Билл и уселся рядом с ней.

— Знаете, кто вы такая? — спросил он. — Вы — интеллектуальная пиратка!

— Пираты не бывают интеллектуальными!..

— Интеллектуальны, как и все другие. — Некоторое время он молча смотрел на нее лукавыми серо-голубыми глазами. — Американские женщины очень податливы, несмотря на их внешнюю неприступность и претенциозность. Они так скромны и уютны. Вот почему вы необычны — известно вам об этом? Вы не боитесь рисковать.

Она крепко обхватила руками колени и несколько секунд следила за боровшимися со встречным ветром чайками, за тем, как они, описав вираж, резко падали вниз.

— Я старалась взять самое лучшее из того, что мне выпадало, — сказала она спокойно.

— Нет, вы взяли больше, чем выпадало. Иначе и быть не могло, потому что вы воспитывались и средневековой атмосфере.

— Каждый живет по каким-то правилам.

— Несомненно! Все зависит от того, что за правила… — Он улыбнулся сардонической улыбкой. — Вот вы, офицерские дети, вы все становитесь такими пуританами, стоит вам услышать грубое слово. Вам следовало бы жить с десятком мужчин, с сотней. Вы дали бы что-то каждому из них.

— Вздор, — возразила она.

Однако ей было забавно слушать его здесь, на берегу Лонг-Айленда, дрожа от пронизывающего морского ветра, наблюдая, как медленно катятся увенчанные пеной, кипящие волны. Непринужденная, спокойная уверенность в его голосе — голосе потомственного жителя Новой Англии — говорила об унаследованном богатстве, о полученном в привилегированной школе образовании, силе и власти нескольких стабильных поколений, о загородных домах на берегу моря, о ежегодных поездках в Сен-Морис или на греческие острова, об автомобиле с шофером за рулем, ожидавшем у подъезда конторы в центре города в четыре тридцать; уверенность Билла вырывала ее из тесного, маленького круговорота армейского мирка. Пока она не встретила его на каком-то приеме, организованном три месяца назад управлением военной разведки, — Томми фактически никогда еще не оставляла этого мирка. Окружающий ее мир мог рассыпаться в прах, а сердце сжаться от боли, но в этом мирке каждый элегантно одевался, показывал на людях выдержку, хорошее воспитание и контроль над собой, а также притворный интерес к событиям текущего дня — катастрофическим или тривиальным. Даже весть о том, что отец ранен осколком снаряда в Хьюртжен-Форесте, не слишком вывела ее из равновесия. Просто это явилось еще одним булыжником в лавине несчастий. Через несколько недель его доставили домой. Он сильно хромал, выглядел очень старым и беспомощным; оказавшись в домашней постели, он спал целыми сутками.

Томми узнала от Батча Ризера, что ее отец был ранен, а один из его адъютантов убит огнем своей нее артиллерии. Не желая вступать в какие бы то ни было разговоры о происшедшем на фронте и здесь, в столице, Колдуэлл подтыкал под спину подушки и занимался переводом мемуаров генерала Марбо. Томми продолжала хозяйничать и ухаживать за отцом, занималась с увечными ветеранами в госпитале Уолтера Рида, проводила время в объединенной службе организации досуга войск, делала вещи, которых кто-то — армия, страна, мир — ожидал от нее.

Все это изменил Билл Боудойн; его безжалостный, но снисходительный цинизм насмешливо развеял ее легковерие. Шокированная, восхищенная, наполовину рассерженная, она слушала его язвительные рассказы о войне: о потерянных шансах, борьбе умов, попустительстве, ловком хищении запасов, честных людях. Это казалось просто невероятным — лейтенанты и капитаны, которых она до недавнего времени считала беззаботными, обязательными и воспитанными, жадно грызлись, вцепившись друг другу в глотку, в то время как солдаты на фронте обливались потом или замерзали в грязи под холодным дождем. Однако Билл, казалось, смотрел на все это, как на своего рода нелепые розыгрыши, тем более забавные в силу их возмутительности. Обычно он нетерпеливо отметал в сторону любое ее замешательство или испуг.

— В вас слишком много благородства. Во многих из вас. А знаете ли вы, на Европейском театре военных действий есть трехзвездный генерал, который каждое утро встает с постели одной пользующейся особенно дурной славой графини, опрокидывает стопку неразбавленного бербона, а затем двадцать минут простаивает на коленях в лихорадочно страстной молитве?

Томми слабо улыбнулась:

— Да, и я даже знаю кто.

— Конечно, знаете! Вы все насмерть поражены двадцатым веком. Вы не видите, что происходит вокруг вас. По-вашему, каждая война должна выглядеть, как озаренный сиянием крестовый поход с парящей в воздухе чашей Грааля Иосифа из Ариматеи, видимой только праведникам. Тогда как в действительности война напоминает не что иное, как работающую полным ходом большую корпорацию с ее заседаниями совета директоров, докладами и проспектами, графиками и схемами, генеральным планированием и рекламой — вплоть до конечного продукта.

Его губы кривились в презрительной усмешке, когда он приводил примеры и контрпримеры интриг, антипатий и далеко идущих замыслов. Черчилль с его навязчивой идеей высадки в Югославии и наступления вверх по Дунаю, чтобы опередить русских — что угодно, где угодно, только бы опередить русских; старик Корделл Хэлл, охваченный непримиримой ненавистью к де Голлю, который в свою очередь плавился на медленном огне от неутомимой, на какую только способен уроженец Эльзаса, жажды мести Великобритании и Америке; враждующий с англичанами Чан Кайши, который, избавившись наконец от бедняги Джо Стилуэлла, стал добиваться еще большей помощи от американцев, чтобы набить карманы своих приспешников. А американцы? Теперь, войдя в Германию, они с совершеннейшим апломбом предоставляют нацистским чиновникам править за них делами. Нет, они не оказались ни мечом господним, ни мечом Гедеона; Америка просто великая держава — наиболее влиятельная мировая держава теперь, выходящая на сцену на волне агрессивности и практической целесообразности.

— Подождите, и вы еще увидите, какую карту держат в рукаве для Японии. О, подумать только! Все четыре острова, охваченные огнем от моря до моря. Воздушные налеты на Гамбург покажутся лишь слабеньким огоньком зажигалки!