Полк Додева устремился следом за ними в походной колонне по разбитой и грязной горной дороге.

В этот вечер колонна свернула к сторону от дороги и остановилась на ночлег на широкой и голой поляне. Загорелись веселые огни костров, возле обозных телег ржали лошади, где-то бренчало пустое цинковое ведро, раздавались гомон и смех.

Далеко на западе время от времени луч прожектора прорезал темноту долины.

Присев около огня, Слановский сушил свои мокрые ноги и, как ребенок, ворошил прутом угасающие угли. Напротив него Кутула поджаривал ломтик хлеба, кривился от дыма, задуваемого слабым ветерком прямо ему в глаза.

Луканче принес охапку дров, бросил их себе под ноги и, повернувшись к огню, брезгливо осмотрел свои грязные колени.

— Вот влип так влип, чуть было концы не отдал! Упал головой в канаву.

— Так тебе и надо, если спишь на ходу! — проворчал равнодушно Кутула.

— Темень такая, что хоть глаз выколи, — продолжал оправдываться Луканче, — ничего не видно.

Но тут внимание всех привлек курьер полка. Вокруг него столпились те, кого он называл, и те, кто ожидал, но не получил писем в этот вечер. Конечно, счастливцев было не так уж много.

Кутула присел на корточки у костра.

— Вот это да! — произнес он, прочитав по слогам несколько предложений из письма. — Ты смотри, Матей Арапский выбился в начальники…

— Кем стал? — с любопытством заглядывал через его плечо Луканче.

— Начальником милиции села.

— Это ж надо! — Луканче завистливо вздохнул. — Дорвался-таки до службы.

— Эй, сват, — с тревогой в голосе заговорил Пени, — посмотри, Николай Габыров убит.

— Да ну! — Кутула положил письмо себе на колено.

— Похоронили его в Македонии, — добавил Пени и продолжал читать письмо уже про себя. Время от времени он угрожающе вертел головой: — Ну я ему покажу! Дай только встретиться!

— Кому, Пени? — спросил Луканче и насмешливо посмотрел на него.

— Знаю кому! Все мало этому тупице, доведет он меня до греха. — Пени убрал письмо в карман и добавил почти про себя: — Пристал к брату Денчо, только и ему самому несдобровать.

— Да ты ему ничего не сможешь сделать, — пытался поддразнить его Луканче.

Пока Пени думал, как бы ему ответить, Кутула ткнул его рукой в бок:

— Почему не пишешь бабушке Луканице? Она каждый день заходит к нашим.

— Пишу, только она неграмотная, вот и носит мои письма по всей околице.

— Ах да, твой авторитет может подорвать, — пошутил Кутула.

До полуночи не гасли костры. Через разорванные облака время от времени проглядывали крупные холодные звезды. Где-то далеко сонно мигали и медленно гасли ракеты.

Через полтора часа майор Пеев передал 2-й роте, чтобы она, ускорив шаг, следовала к месту назначения прямо через поле.

Когда подпоручик Манев догнал колонну батальона, чтобы передать приказ Додева, его конь был весь в мыле. Батальону следовало ускорить шаг, чтобы уже вечером вступить в бой за город. Части других дивизий окружили гитлеровцев со всех сторон. Предстоял последний штурм.

Словно от невидимой электрической искры побежало по всей колонне знакомое напряжение перед боем. От усталости, бессонницы и сырости лица людей были бледно-восковыми. Но теперь все спешили, с трудом вытаскивая из грязи потяжелевшие сапоги, а город оставался таким же далеким и недостижимым.

Первый батальон встретил рассвет непосредственно на северо-восточной окраине Ниша. Дождь перестал, но грязь стала еще более липкой и тяжелой.

В течение всего времени Кутула не переставал ругаться себе под нос. Пени пытался шутить, но его редко поддерживали. Луканче, побледневший, с блестящими глазами, не выпускал из поля зрения Марина, чье спокойствие было и для него источником мужества и силы.

Силы Славовского были тоже на исходе. Липкая грязь тянула к земле, но он напрягал всю свою волю, чтобы идти впереди всех.

К половине одиннадцатого 2-я рота была менее чем в километре от города. На юге велась ожесточенная винтовочная и пулеметная стрельба. Артиллерия непрерывно изрыгала огонь.

Слановский на глаз определил расстояние до домов вдоль железнодорожной линии. Прикинул, что для того, чтобы добраться до первых окопов, ему необходимо самое малое минут двадцать.

Более получаса солдаты продолжали ползти и перебегать, и пока все было спокойно. На повороте у железнодорожной насыпи почти все залегли.

Неожиданно из кустов со стороны железнодорожной будки путевого обходчика полоснул пулеметный огонь. Замаскированное дуло орудия изрыгнуло огонь, и уже через миг после этого снаряд разорвался рядом с полотном. От взрыва над насыпью полетели щепки от шпал и камни гравия. Солдаты низко пригнули голову. Слановский ползком пробрался к рельсам, вдыхая запах мокрой земли, ржавого железа и машинного масла. Внезапно Слановский вздрогнул — за его спиной раздался сильный орудийный выстрел. Он обернулся назад. «Наше штурмовое орудие накрыло их», — радостно подумал он. Два высоких тополя, откуда били гитлеровцы, рухнули на землю.

Слева от первого орудия показалось еще несколько орудий. Они выстроились в одну линию и открыли огонь.

Слановский сделал знак солдатам, чтобы они следовали за ним. В один-два прыжка ободренные солдаты перескочили через железнодорожную линию, С этого момента они ложились, стреляли, делали перебежки почти бессознательно, стремясь только к одному — достичь первых домов города. Орудия изрыгали огонь, пулеметы угрожающе стрекотали, а люди, забыв об опасности, бежали вперед как обезумевшие.

Третье отделение первого взвода немного отстало. Взводный унтер-офицер кричал до хрипоты, но солдаты, потеряв первоначальную инерцию, не могли настичь своих товарищей, потому что дорогу им преграждал виноградник с лежащими на земле кольями и проволокой.

Луканче инстинктивно бросился на землю, когда прекратился вой летящей мины. Через мгновение мина взорвалась в семи-восьми шагах впереди него. Взрыв оглушил его. В ушах звенело. Он лежал, ничего не слыша, до тех пор, пока чья-то рука не схватила его за плечо и не стала сильно трясти.

— Давай, молодец, давай вперед! — прокричал ему почти в ухо помощник командира Тодоров.

Луканче вскочил и побежал вперед. В ушах у него продолжало звенеть. Справа от него упал на землю кривоногий Давидко. Он закричал от боли и пополз к меже. Из его шеи фонтаном била кровь и растекалась струей по шинели. Он попытался остановить ее своей грязной рукой, но она залила ему лицо. Луканче побежал к нему, повалил на спину, разорвал свой перевязочный пакет и неловко попытался перевязать Давидко. Кровь проступала через бинт, испачканный грязными руками Луканче, и продолжала стекать вниз.

Подбежали санитары с носилками, быстро положили Давидко на носилки и, пригнувшись, заторопились прочь.

Луканче отстал от остальных. Подленькая мысль обожгла его сознание. Почему бы не подождать, пока другие не уйдут еще дальше вперед? Ему хотелось жить, и ни о чем другом он не думал в этот момент. И вдруг силы как будто оставили его. Впереди продолжал бушевать огонь. Более двадцати минут Луканче лежал на одном месте, не смея поднять головы. Испуганная птичка, ошеломленная разрывами, вспорхнула и спряталась под кустом на меже. Опустошенным, испуганным взглядом Луканче следил за ней. Протянув руку, он попытался поймать ее, но птичка подпрыгнула и скрылась где-то в обгоревшей траве. Луканче больше не шевелился. Но эта маленькая живая птичка, так знакомая ему с самого раннего детства, как будто сразу вывела его из состояния оцепенения. Леденящая боль вины сжала сердце. Он был один среди мрачной пустоты боя. Где его товарищи? Впереди. Он оставил их. Ему стало страшно и стыдно. Как он будет потом смотреть им в глаза?

Луканче приподнялся на локтях. Рота не прошла еще и ста пятидесяти шагов. Он вскочил, как будто вытолкнутый какой-то сильной пружиной, и побежал. Несколько раз он падал. Ему казалось, что теперь стреляют только по нему. Ногам его как будто стало легче, когда он поравнялся с цепью товарищей.