В маленьком затерянном городке, где еще совсем недавно скука была постоянным и неотделимым спутником людей, началась паника. Пустили слух, что немцы окапываются для боев с Красной Армией. Кое-кто собрал свои пожитки и приготовился бежать, но все еще не решался, потому что было непонятно, куда бежать.

С половины седьмого вечера Костов звонил по телефону. Ни угрозы, ни ругательства в адрес дежурной телефонистки не помогли ему — Цено Ангелов как будто сквозь землю провалился. В какой-то миг он даже подумал, не убежал ли Ангелов к турецкой границе. Но это подозрение рассеялось к одиннадцати часам вечера, когда Ангелов сам позвонил ему. Костов доложил о положении в городе, о панике и тревоге, о приготовлениях немцев. Но разве мог, еще вчера всесильный, Ангелов распоряжаться теперь так, как раньше? Нет, теперь он удовлетворился тем, что обратил внимание своего первого помощника на то, что ему необходимо остаться в городе, чтобы следить за развитием событий.

Утром немцы заняли все выходы из города. На перекрестках и улицах появились вооруженные патрули.

Городской барабанщик разгласил приказ немецкого коменданта, гласящий что никто не должен покидать своих домов и что при сопротивлении или неподчинении будут стрелять без предупреждения.

Костов снова связался с Ангеловым, который успокоил его, сказав, что в Никопол выехал генерал Янев, от которого и следует ждать дальнейших распоряжений.

«Конец! Никто уже не в состоянии ничего сделать», — тревожно поглядывал Костов из окна управления на спокойные воды реки, где несколько канонерок на большой скорости шли на запад.

Районный управитель стоял около окна и тяжелым взглядом следил за рекой. Он обернулся к Костову.

— Уходят, — вздохнул он, — а нам куда?

— Если голова на плечах есть, то, пока не поздно, и нам надо бы с ними, — усмехнулся Костов.

— Что сообщают из области, есть ли какие-нибудь обнадеживающие новости? Кто к нам едет?

— Генерал Янев, он нас спасет.

— Военным надо было занять для обороны берег здесь, а не в Русе, как ты уже слышал.

— А разве это имеет какое-нибудь значение?

— Может быть, и не имеет, но, по крайней мере, умрем с честью.

— Этого не миновать, — повел неопределенно плечами Костов.

Зазвонил телефон. Управитель поднял трубку.

— Сейчас идем. — Он положил трубку и потянулся к вешалке. — Генерал прибыл.

Оба молча спустились по ступенькам. На площади перед управой остановилась машина Янева. Генерал спокойно курил и разговаривал со старостой. В двух-трех шагах от них адъютант Янева что-то записывал.

Когда они подошли к генералу и старосте, стало ясно, что те разговаривают о том, что случилось ночью.

— Ничего, ничего, — успокаивал генерал, — они все еще наши союзники. Нехорошо платить им по-собачьему. Друг познается в беде. Давайте спустимся к пристани.

На перекрестке у складов с зерном их встретил немецкий патруль. На этот раз Янев в качестве адъютанта взял с собой переводчика дивизии, который и спросил немецких солдат, где находится их комендант. Немец два раза щелкнул каблуками и коротко доложил, что комендант сейчас находится на пристани.

Помещения пристани были переоборудованы в штаб. Через открытое окно было видно, как радиотелеграфист передает шифровку.

Их встретил молодой офицер, который тут же вышел, чтобы доложить о них начальству.

Пока они ждали, мимо прошел солдат и четко отдал честь. Янев проследил за ним глазами, пока тот не скрылся за деревянным сараем, вздохнул и тихо сказал:

— Только немец способен на такое великое самопожертвование — до конца верить в дело и в свое великое призвание, а мы…

— Так точно, господин генерал, — ответил адъютант, — еще вчера мы курили им фимиам, а сегодня готовы закидать их камнями.

— Эх-х, — тяжело вздохнул Янев, — большую свинью подложили нам эти румыны! — Он бросил рассеянный взгляд на противоположный берег.

К ним приблизился немецкий полковник, полный, со слегка отвисшим животом. Однако, несмотря на полноту, он шел легко и энергично. Остановившись в нескольких шагах от них, отдал честь. Переводчик поспешил объяснить ему по-немецки:

— Господин генерал Янев хотел бы знать, в чем нуждаются господа офицеры и солдаты германской части, которая сочла необходимым высадиться на болгарской земле.

Немецкий полковник кивнул головой:

— Хайль Гитлер! Полковник Шульц, — представился он.

Янев подал ему руку. Вежливо улыбнулся и раскрыл свой портсигар. Шульц взял сигарету и щелкнул каблуками в знак благодарности. После этого скороговоркой объяснил, что выполняет специальное задание, возложенное на него его командованием. Тогда Янев обернулся к переводчику:

— Передайте ему, что у нас все тихо и спокойно, что мы до конца остаемся их верными и искренними союзниками. И несмотря на объявленный нейтралитет, имеем тайное распоряжение нашего правительства оказывать им всяческое содействие.

Шульц выслушал переводчика, довольно кивнул головой и сказал:

— Измена румын создала для нас дополнительные трудности.

— Мы очень сожалеем, — добавил генерал.

Полковник продолжал:

— Фюрер принял необходимые меры. Поступок румын не окажет существенного влияния на конечный исход войны.

Когда переводчик перевел слова немецкого полковника, Янев от умиления прослезился. Он обратился к своим сопровождающим взволнованным голосом:

— Господа, поучитесь патриотизму! Они верят фюреру и в свои собственные силы, поэтому они непобедимы. А мы готовы при первой же неприятности отречься даже от своих родителей. Этого не переводите, — обернулся он к переводчику и продолжал: — Передайте господину полковнику, что мы со своей стороны не помешаем им принять меры предосторожности.

Полковник молча выслушал переводчика и ответил;

— У нас есть сведения, что ожидается нападение партизан на город.

— Кто пустил этот слух? — обратился Янев к Костову.

Тот пожал плечами.

Янев пригласил на обед полковника и его штаб. Немецкий офицер принял приглашение генерала с готовностью.

Первые глотки вина развязали языки. Янев расчувствовался, как будто это был его последний, прощальный обед. Он и прежде провозглашал много тостов, устраивал пышные банкеты и для более высоких немецких офицеров, но в этот момент расставания он чувствовал острую и жгучую потребность говорить, чтобы быть услышанным и понятым всеми.

С полным бокалом в руке он встал и заговорил тихим и взволнованным голосом:

— Господин полковник, господа офицеры, я поднимаю бокал за непобедимую армию великого германского рейха, за самого гениального человека нашего времени — канцлера Адольфа Гитлера. Верю в его непобедимость и буду продолжать мечтать о «новом порядке», пока моя голова держится на плечах. Да здравствует непобедимое братство по оружию между армией синеоких рыцарей и нашим войском!

Звенели бокалы с красным вином. Проходящие по улице жители города незаметно заглядывали в окна ресторана, ругались про себя и спешили укрыться в своих домах.

Над тревожно опустевшим городом резко завыла противовоздушная сирена.

И раньше у Игнатова были бессонные ночи, но они проходили в составлении планов, в обдумывании операций по ликвидации партизан и усилению репрессий против народа.

В последние дни страх и паника не давали ему покоя. Этим утром к половине десятого он явился в штаб.

В палатке Додева царил беспорядок. Перед входом лежала пустая бутылка из-под вина. Пепельница была переполнена окурками. По всему было видно, что и полковник провел ночь неспокойно, искал утешения в вине и сигаретах.

Додев лежал на походной кровати. Когда Игнатов вошел к нему, он слегка приподнялся и снова откинулся назад.

— Ты зачем пришел, кто тебя вызывал? — сухо спросил Додев.

По привычке Игнатов поправил оба кармана на своей куртке и вытянулся по стойке «смирно».

— Господин полковник, прошу вас, позвольте мне остаться…

— Садись! — небрежно указал ему на походный стул Додев.