— Почему же он не сдался? — нервно спросил Игнатов.

— Потому что его ожидала та же участь, только с одним серьезным добавлением — с пытками и издевательствами. Я весь день анализирую это, и получается, что он даже своей смертью вызывает ненависть к убийцам! И представьте себе: около его трупа остановились два молодых полицейских и сфотографировались на память. Попробуй после этого доказать, что Болгария находится в Европе.

— А где же? — зло прервал его Игнатов.

— Такими актами варварства наши правители лишают ее права оставаться в семье цивилизованных народов!

Игнатов сжал кулаки.

— Господин Банков, наши правители не варвары. Чрезвычайные меры вызываются обстановкой. Враги должны понять наконец, что у нас нет желания стать перед ними на колени! — И он так ударил кулаком по столу, что зазвенели рюмки и тарелки.

— Именно этого хочу и я. Нужно, чтобы у нас каждый был глубоко убежден в том, что спокойствие в стране — его кровное дело.

— Скажите, у вас есть какой-нибудь план? Если мы будем уверены, что вы спасете отечество, мы все до одного пойдем за вами.

— Поздно, Игнатов, слишком поздно. Ты думаешь, что крестьяне вытягиваются перед тобой из уважения?

— Разве нет?

— Конечно! Запомни хорошенько: они делают это из страха перед тобой.

— Благодарю за совет, — злобно кивнул головой Игнатов. — Вы сегодня чересчур откровенны и, как всегда, умеете спорить, но у вас нет смелости открыто признаться, что вы симпатизируете коммунистам.

— Игнатов, — иронично усмехнулся Банков, — вы становитесь невыносимы с вашей политической ограниченностью. Не сердитесь на меня, сегодня я действительно чрезмерно откровенен. Не понимаю, почему в вас воспитали такой ограниченный патриотизм?

— Вот как? — вскочил Игнатов. — Чего доброго, вы еще нас и родоотступниками назовете… Если мы, офицеры, плохие патриоты, что же говорить об остальных? Могу я узнать, что вы имеете в виду?

— Вам необходимы факты, чтобы донести на меня?

— Нет, я знаю, что вы никого не боитесь.

— Согласно вашей логике я буду лояльным гражданином, если вы станете держать меня в страхе. Вы обретете спокойствие, если ваши подданные не будут иметь нрава думать и рассуждать, не так ли?

— Ну, так что же?

— В этом-то и заключается тонкость, потому что даже самый посредственный английский офицер работает в лайковых перчатках, даже он хороший дипломат своей империи.

— А болгарский или немецкий? — спросил Игнатов, прищурив глаза, как будто прицеливаясь ему в лицо.

— К большому сожалению, простите меня за сравнение, — жандарм или лавочник.

— Серьезно? — В зрачках Игнатова вспыхнули злые огоньки. — Если бы я не знал вас, я бы приказал арестовать вас, поверьте мне.

— Чтобы доказать, что я прав, не так ли?

— Нет, чтобы вы поняли, что клевещете, не имея никаких доказательств.

— Доказательств?

— Да, — Игнатов подался вперед над столом, — у вас нет никаких доказательств, поэтому-то я и утверждаю, что вы клевещете.

— А ваше присутствие в этом селе — это что?

— Я здесь не по своему желанию.

— Тем хуже для вас! Значит, вы отвыкли думать собственной головой.

— Куда вас занесло! — недовольно наморщил брови Болтов и сонно зевнул. — Давайте-ка расходиться.

— Что, спать захотелось? — спросил Банков.

— Надоели мне ваши колкости. В конце концов поругаетесь.

— У меня такого намерения нет. Но я хочу доказать Игнатову, что я тоже патриот, а не он один.

— Да, но мы отличаемся друг от друга тем, что я вас охраняю, чтобы вы могли болтать все, что взбредет в голову, не так ли?

— Поручик Игнатов, — снисходительно усмехнулся Банков, — охраняйте нас, но пусть у вас будет больше политического чутья и меньше фельдфебельщины. Поверьте, тогда между нами не будет никакого различия.

Лицо Игнатова скривилось в презрительной улыбке. «Вот, оказывается, в чем все дело, — подумал он, — этот сукин сын намекает на мое происхождение». Уголки его толстых губ вздрогнули. Он зло спросил:

— Что вы понимаете под фельдфебельщиной? — Он сжал кулаки, готовый ударить в лицо Банкова, который сразу же понял, что задел больное место Игнатова, и поэтому поспешил сгладить неприятное впечатление.

— Игнатов, вас задевает то, что вы сын фельдфебеля…

— Это не ваше дело! — сердито прервал его Игнатов.

— Не сердитесь! На вашем месте я бы этим гордился…

Болтов постучал вилкой по тарелке и сказал:

— Если задержимся еще на полчаса, вы подеретесь…

Расстались на площади. Банков и Болтов пошли по улице мимо церкви. Когда отошли немного, Болтов с упреком повернулся к Банкову:

— Зачем тебе надо спорить с этим чурбаном?

— Эх-х, Болтов, да потому, что мы и так слишком долго молчали, это-то нас и погубило…

Данчо Данев прибыл в отряд в полдень. На раскаленном июльском небе полыхало солнце, обдавая землю жаром. Весь в поту, Данчо едва волочил ноги от усталости.

Часовой заметил его еще на тропинке и узнал. Испытывая к нему особую симпатию, он все же решил над ним подшутить. Как только Данчо поравнялся с ним, он грозно крикнул из-за куста:

— Стой!

Данчо от неожиданности вздрогнул, схватился за пистолет и стал озираться мутным, беспокойным взглядом.

— «Тихий прозрачный Дунай», — назвал он пароль почти на одном дыхании.

— Я вас узнал, — виновато отозвался часовой.

Данчо вздохнул облегченно и дрогнувшим голосом добавил:

— Попробуй еще раз так подшутить надо мной и увидишь, что моя рука редко ошибается. Чугун здесь? — Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить учащенно бьющееся сердце.

— Все тут. Вчера вернулся и Калыч. На этих днях он отправил на тот свет унтер-офицера Кочо.

— А, так вот почему они рассвирепели, как бешеные осы! — приостановился Данчо.

— Давно он за ним охотился, да только теперь повезло, отправил его туда, откуда не возвращаются.

Данчо вытер потное лицо грязным носовым платком и молча пошел в гору.

В это время дня в лагере отряда было тихо. Данчо окинул взглядом отдыхавших в тени дубов мужчин и женщин. Увидел Чугуна и Чавдара, склонившихся над какой-то книгой, и направился к ним. Нарочно кашлянул. Первым повернул голову Чугун. Он поднялся на колени, закрыл книгу и неожиданно сказал:

— А, Данчо идет, — и внимательно всмотрелся в его лицо. — Что с тобой? Ты болен или, может быть, ранен?

— Провал, — болезненно вздохнул Данчо и устало сел в траву. — Убили Румена.

— Как, — медленно поднялся Чугун, — убили?

— Да, убили, — повторил Данчо все так же отчаянно. — Я не должен был разрешать ему! Если бы я знал, что так случится, я бы его силой вернул. Никогда не прощу себе этот промах.

К ним тихо приблизился Калыч. Глаза его были подпухшими и покрасневшими. Было видно, что он только что проснулся. Чавдар повернулся к нему и сказал едва слышно:

— Убит Румен.

— Да вы что?! — охнул Калыч. — Как же это случилось?

— Откуда мне знать? — тяжело вздохнул Данчо. — Лучше бы меня убили вместо него. Я раза три попадал в засаду. Думал, отчего это они так озверели. А оказывается, ты ликвидировал унтер-офицера Кочо из Лозена.

— Он у меня быстро протянул ноги! — выпалил Калыч. — А вы-то как нарвались на них? Как это случилось?

— До города добрались благополучно. Пробирались только ночью. Но ему будто на роду было написано сложить голову раньше времени.

— Почему? — прервал его Чугун.

— Да потому, что кто-то из ятаков [6] неблагоразумно сказал ему, что его мать больна.

— Ну? — спросил Чугун.

— До этого я никогда не видел его таким раскисшим. Как только стемнело, он стал совсем неспокоен. Мы были на явке в Йончовом загоне.

— И как произошла трагедия? — нетерпеливо спросил Чавдар.

— Прежде всего мы проверили, есть ли записка в винограднике учителя. Ничего не было. Пошли на явку в Йончов загон, как я уже сказал вам. Румен стал совсем нетерпелив. Глаз не отрывал от огней города. Вдруг он поднялся. «Ты, — говорит, — Данчо, подожди меня здесь. Я вернусь до того, как придет Здравко».