Проскакиваю мимо играющих на земле малышей. Меня не волнует, что с ними случится через несколько секунд. Поворот — улица Негрко сужена и практически пуста. Через несколько метров — влево, в еще более узкий переулок. Я начинаю отчаянно петлять. Где преграда, либо перескакиваю, либо обхожу. Мимо цветочных горшков, мимо смуглых лиц и лепестков жасмина! Стараюсь не запутаться в переплетении дорог. Это тебе не море-океан пересекать. Но с каждой минутой ноги заплетаются а дыхание прет.

Жак Пикон, две стенки с тысячей веревок с сушащимся бельем. Меня резко хватают за грудки, и ноги по инерции залетают вперед. Я падаю и больно ударяюсь головой об асфальт. По груди уже забегали чьи-то резвые руки. Чей-то вкрадчивый голос над самым ухом заговорил:

— Все как по маслу, да? Ути ты мой хороший, молодец! Но где же предмет? А? Дяденька, где же ваш предмет?

Рубашка рвется и на свет божий выуживается моя маленькая Сова.

— Оп-ля!

Я рычу и изо всех сил вмазываю воришке кулаком в висок. Тот отпускает шнурок и заваливается набок, но тут же встает. На вид ему где-то около одиннадцати — совсем зеленый юнец. Сальные патлы, залатанные в нескольких местах штаны… Глаза с вожделением смотрят на мою Сову. Зеленый и голубой. О, Господи, весь город что ли осатанел?!

Он снова на меня кидается, но на этот раз я готов. Уворачиваюсь, как хренов торреадор, ловлю его за руку. Заламываю и опрокидываю на асфальт. Пацаненок дергается, но я крепко держу. Неожиданно меня окутывает с ног до головы. Кажется, это была еще не просохшая занавесь. Тут же меня толкают. Полюбивший мой затылок асфальт снова делает свой страстный поцелуй.

От удара я на какое-то время теряю сознание а очухиваюсь уже в теле пацана. В общем-то, я даже не удивился, ибо вспомнил рассказ Кэпа и вообще всю необычность Совы. Просто увидел самого себя, путающегося в занавеси, как муха в ловушке паука.

Тут, словно сквозь воду, я услыхал, как меня кто-то окликает.

— Эй, хорек!

Я оборачиваюсь, хотя не собирался этого делать вообще. У выхода из проулка стоял мой знакомец с рынка. Совершено один, за исключением острого ножа.

— Кого хорьком назвал, дикобраз? — слышу будто со стороны.

— Дрыгал бы ты отсюда, мелкий, — небрежно бросил «дикобраз», — у меня дело к нему есть… А, уже запеленал… получишь леденец, а пока что кыш.

Я немедленно встаю перед ним.

— Слушай ты, московский кабан! Не смей трогать не свое. Думаешь, не знаю, зачем здесь? Ага! Шустрее и хитрее видал!

— Ах ты, шусяра! — видать, «дикобразу» не понравилась смена амплуа. — А ну-ка иди сюда, выродок горбоносый… Я тебе покажу, кто здесь шустер и хитер!

Я смеюсь ему в лицо.

— Ну попробуй!

Я отскакиваю, стоило «дикобразу» взмахнуть ножом. Шагнув вперед, он обо что-то споткнулся и упал. Не обращая внимания на смех, он вскочил и с диким ревом обрушился на меня. Смазанное пятно: сталь, стена, белый занавес, лицо какой-то девушки, небо, снова сталь.

— Бесполезно, свинья! — кричу я. — Он все равно будет мо…

Круговерть вдруг оборвалась. Красное, но торжествующее лицо «кабана», видимая рукоять ножа… красные капельки, падающие на асфальт. И тут я возвращаюсь в себя.

Дышать под плотной белой тканью тяжело. На миг почувствовал себя завернутым в парусину мертвецом. Кто-то подошел, сдернул занавес, и белизна сменилась синевой. На меня уже нацелено окропленное кровью острие.

— А с тобой, дружище, мы не договорили еще.

В другой руке «дикобраза» — кожаный ремешок. На нем висит не Сова, как я ожидал, а почему-то Паук. Правда, сейчас меня волнует не это.

— Мальцу спасибо, — скрипнул вор. — Скачет резво что твоя коза. Но куда ему до ножа?

Он уже замахнулся, чтобы всадить лезвие мне в горло. Но вместо треска позвонков я слышу… звон. Протянув руку к затылку, парень так и застыл. Я еле успел откатиться в сторону, прежде чем тот грохнулся. У асфальта сегодня, похоже, святой Валентин.

Вокруг нас — бурые глиняные осколки вперемешку с землей. Словно ты, Малец, в камбузе корзину устриц уронил, хе-хе. Ничего не понимая, я посмотрел вверх. Из окна выглядывала девушка с водопадом темных волос. Видимо, горшок прилетел именно от нее.

— Вы в порядке, месье? — спросила по-французски она.

— Кажется, да. А… это вы так?

— Этот цветок все равно не хотел расти, — смущенно улыбнулась та.

Цветок? А… ну конечно, земля…

— Заходите быстрее, могут еще прибежать.

Я заметил в стене всего одну дверь. Но прежде вытащил серебряного Паука из воровской руки. Затем «вежливо» расстегнул рубашку на груди «кабана».

Дракон. На менах в Кантоне, во время каких-то празднеств я видел таких. Забрал и его.

Я зашел внутрь и поднялся на третий этаж. Девушка впустила меня в свою каморку и тут же заперлась. Спросила, почему эти люди преследовали меня.

Вместо ответа я выложил предметы на стоящий у окна древний клавесин. Не ускользнуло от меня, как встрепенулась мадмуазель.

— Вы знаете, что это? — кивнула она на клавесин.

— Если честно, то нет.

— Но те люди гнались не столько за вами, сколько за…

— Да. Им нужно было вот это, — я показал девушке у себя на шее Сову.

Ее пальцы тянутся к безделушкам, но трогать не спешат. Разноцветные миндалевидные глаза смотрят то на меня, то на Дракона с Пауком.

— Это очень мощные вещи. Столь мощные, сколь и древние. Охотятся за ними, как вы уже поняли, многие люди. Но найти и тем паче удержать их не так то просто…

Она все говорила и говорила, а я слушал… Вопреки всему я почему-то начал привязываться к ней. Потом она рассказала немного о себе, о предметах, бывших у нее. Все они были утеряны за исключением одного.

— Единственный, кто защищает меня, — сказала она, показывая длинноухого сидящего Кролика. — Он оберегает, делая незаметным тебя. Мне…

Перебегающие глаза. Почему же так они важны? Что хочет эта женщина сказать?

— Боже… Я не знаю… Столько и сразу… Вы их свойства знаете?

— Нет.

— Нет… — тихо повторила она. — Ведь вам нужна помощь… И…

Снова стало тяжело дышать.

— И… я тоже… я… но вас убьют! И они вам будут нужнее.

Во мне нарастало колоссальное желание подойти и обнять. Защитить, уберечь, помочь. И в какой-то момент я не выдержал и порывисто встал. Двинулся в сторону этой странной девушки. Но ножка клавесина нарушила этот порыв. Неловко споткнувшись, я проскочил мимо. Напоролся на незапертое в жару окно и полетел головой вниз прямо в прозрачные воды реки Ювон.

Городские черты остались позади. Не нужно пользоваться Совой: мне и так понятно, что следят. А раз следят, значит и получат то, что хотят. Что ж, держите свое проклятое серебро!

Тяжелая шиллинговая монета зависает в воздухе. Мигает солнечным блеском и скрывается в воде. Вот и все — надеюсь, эта нехитрая наживка их убедит.

Хорошо, хоть направление не забыл. Через пару-тройку миль вдоль побережья заметил первые строения порта. Затем показался лес корабельных рей и мачт. И в нем я наконец-то разглядел наш чертов плавучий гроб.

Да, Бенни, никогда я еще так не радовался виду корабля! От нахлыва чувств даже перепутал суда. Опомнился, когда столкнулся на палубе с раскосым китайцем. Цзинь, ни хао и тянь-тянь. Взобравшись куда надо, первым делом осадил юнгу, ковыряющегося по локоть в носу.

— Что встал?! Почему с бизани не спущен брамсель? Живей поднимай этих обезьян!

И когда эти щенята повылезали из своих норок — вот тогда, Малец, я и понял, что теперь все хорошо.

Кэп выглядел бодрым: а то, покажи мне унылого без пяти минут богача, и я тебе станцую фокстрот! Сказал, что есть новое задание: некий итальянец заказал 10 фунтов замороженной форели для передвижного цирка медведей в Бостоне. Да, эти американцы такие звезданутые — всегда так говорил.

На ужин наш кок подал зажаренную свинину с… чтоб он перевелся, сыром. Разумеется, с плесенью — пошла тогда, понимаешь, мода такая. Я с удовольствием катал на языке сочящиеся соком жирные кусочки и бросал недобрый взгляд на эти блины Сатаны. И вспомнилась мне пещера в Порто-Колом. Кровь и плесень…