— Скажи мне, как ты это сделала? Как ты стащила у Хана эту фигурку? Как ты смогла избежать этого коварного старика Жондырлы? — В глазах Хабула был неподдельный интерес и беспокойство.

— Это уже не важно. Важно, что теперь мы все вместе, с нами Волк и нам больше ничего не угрожает! — Гюзель явно что-то скрывала и не хотела делиться своей тайной. И Хабул сдался.

— Ты права, конечно, но Хан ни перед чем не остановится, чтобы найти его. — Волнение начинало переростать в лёгкую панику, но Хабул умел держать себя в руках.

— Он никогда не найдет нас, я уверена. — Она посмотрела Хабулу в глаза и лаского обняла за плечи.

— Прости мне мои сомнения. Я не хочу потерять тебя. Потерять нашего сына.

Гюзель-Лейлат улыбнулась, кротко и нежно, отчего сердце Хабула вновь застучало быстрее.

В ночь её исчезновения, когда напали на их племя, Хабул был в самом жару битвы, пытаясь усмирить буйных монголов и объединить под своим началом. Услышав приближение вражеских воинов, Гюзель схватила свои тряпки и платья, разбросала по юрте и обрызгала лошадиной кровью. Никто не должен был её видеть и никто не увидел. Оставив беспомощного ребенка старой монголке, что брала его к себе угощать лепешками, Гюзель исполнила задуманное и скрылась в суматохе нападения на племя.

Она знала где эта линза. Она бежала к ней, словно это единственная её цель в жизни — добраться до неё. Убедившись, что погони нет, Гюзель-Лейлат достала маленькую серебристую фигурку бабочки и стала преображаться: исчезли круглое лицо и суженные глаза, такие черные и глубокие, формы тела стали более миниатюрными и волосы изменили свой цвет.

— Как же здорово быть самой собой, — сказала Ника.

«Живой»

Данила Осипов — Рарог

Юрту наполняла дымная вонь. Чадили и трещали объятые огнем кизяки, метались по стенам тени.

Возле костерка замерла Гюзель-Лейлат. Уронив голову, вглядывалась в хнычущий сверток на своих коленях, потряхивала, баюкала.

Хан задумчиво восседал на коврах, созерцая лежавшую перед ним небольшую фигурку цвета начищенного серебра.

Зыбкий свет выхватывал неподвижные лица стражи и Всезнающего. Именно последний и привел ханское войско к могиле великого Чингиза, которую никто не мог сыскать вот уже сотню лет.

А старик Жондырлы — сумел.

Но это не принесло счастья роду Хана.

— Сакрын ичтыр басак! — сухая, как старая ветка, рука Жондырлы-ака ткнула в сторону Гюзель-Лелат. — Кондыргэн басак! Басак!

Женщина вскочила с колен.

— Кэчюм дыр! Хавсанатгэйдысалдынык! Кэчюм дыр! Кэчюм дыр! — тонко закричала, сбиваясь на визг и вой, отступая вглубь, пряча за спину свёрток.

Никому не дозволено прикасаться к фигуркам, посланным Небом. Кроме тех, кому они предназначены. Молодая мать нарушила запрет.

— Кэчюм йок! Йок! — отверг мольбу Хан. И бесстрастным голосом приказал: — Жондарбай!

В руке одного из стражников появилась сабля.

В глазах женщины отразился ужас.

— Кэчюм дыр! Кэ… кэчюм дыр! — бледная как мел женщина заплетающимся от страха языком попыталась в последний раз обратиться к своемуПовелителю. Но Хан не слушал. Он опустил голову и мрачно разглядывал ковер. Фигурка необычной птицы, посланная Небесами, лежала у его ног, но Хан старался не замечать ее.

Стража приблизилась к женщине. Суровые лица воинов, с надвинутыми на брови островерхими шлемами, полны решимости выполнить приказ Хана. Слова прозвучали. Женщина должна умереть.

Один из воинов уже схватил отчаянно вырывающуюся женщину, когда взметнулся полог, и в шатер вошли пятеро вооруженных мужчин, принеся с собой ночную прохладу и запах лошадиных лепешек. Стражник отпустил женщину и повернулся к пришельцам.

— Самбайну, Хан! Ажилхэрэгсайнуу? — громко сказал молодой мужчина, держащий в руках саблю. Стоящие за его спиной воины заулыбались.

— Жа-бэ?! Жундарбалай! Да как ты посмел, Билгудэй, войти без разрешения?! — голос Хана был полон гнева, но мужчину это не смутило.

— Хан! Ты вел нас долгие годы. Мы беспрекословно подчинялись тебе, но твоя женщина, — мужчина показал наГюзель-Лейлат, стоящую на коленях рядом со стражниками, которые настороженно смотрели на незваных гостей. — Твоя женщина осквернила последнее пристанище Тимуджина! Она…

— Я знаю, что она сделала! — отрезал Хан. — И это МОЕ дело. А ты, Билгудэй, нарушил наши законы! — палец Хана уперся в предводителя наглецов, посмевших без разрешения войти в шатер. — Ты и твои люди будут наказан за свою дерзость. Но позже. А сейчас оставьте меня! Нагнар! Где ты, песий сын?! Стража! Выведите этих…

Но мужчина не дал Хану закончить. И он будто бы не видел стражников, которые приближались к нему с клинками наголо, собираясь выбросить его вон из шатра.

— Хан… Глупый Хан… Зовешь стражу, зовешь своего слугу Нагнара… Но он не может прийти на твой зов, — чем дольше говорил мужчина, тем сильнее хмурился Каан. — Но я позволю тебе, мой добрый друг, Есухэй, увидеть своего слугу, — Хан вздрогнул, услышав свое имя. Так его не называли уже несколько лет. С тех самых пор, как он стал предводителем монгольского народа. «Господин», «Повелитель» или на худой конец «Хан». Только так обращались к нему люди.

Тем временем один из воинов передал Билгудэю мешок. Мужчина запустил руку внутрь и вытащил оттуда какой-то предмет, который бросил под ноги стражникам. Хан напряг зрение, пытаясь рассмотреть, что именно упало на ковер.

— Хан! — тут же вскричал один из стражей, поворачиваясь к своему повелителю. — Это голова Нагнара!

В следующую секунду воин захрипел, хватаясь пальцами за выросший у него из груди клинок.

Хан моргнул.

Второй воин валится на землю. Его голова, отсеченная мощным ударом, падает на ковер рядом с головой личного слуги Хана.

— Предатель! Сын шакала! — Хан схватился за саблю. — Твои кости будут игрушками диких зверей, а твои дети навеки запомнят, что их отец поднял руку на своего Каана. Твои жены… — ответом ему был смех.

Предатель поднял меч и сделал шаг к Есухэю.

— Хан, ты всегда был так глуп. Зови же стражу! Зови своих слуг! Никто не придет. Ты один. Хотя… нет, — уголки губ мужчины поползли вверх. — Не один. Здесь еще твоя подстилка со своим выродком. Но это не на долго… Дар-ба, мижда! Убить обоих!

Один из воинов, поигрывая коротким топориком, направился в сторону вскочившей на ноги женщины.

Хан заскрежетал зубами от бессилия. Он уже не думал о том, что сам недавно отдал приказ убить молодую мать и ее дитя. Единственной его мыслью была мысль о том, что Билгудэй хочет отнять жизнь той, которую он любил. Ни слова ни говоря, Хан поднял клинок и бросился на предателя. Воины Билгудэя хотели было помочь своему предводителю, но их остановил окрик: — Не сметь! Я сам!

Тем временем воин был уже рядом с Гюзель. Хан зашипел проклятья. Он ничем не мог помочь. Его противник с легкостью отбивал все удары. После очередного наскока Есухэй попытался обойти противника, но был остановлен уколом в бедро.

— Куда ты собрался, мой добрый друг? Мы только начали, — с улыбкой обронил Билгудэй, ловко отводя саблю Хана, нацеленную ему в грудь. Есухэй бросил взгляд в сторону женщины с ребенком. О, нет! Слишком поздно… Топор воина обрушился на несчастную, которая попыталась закрыться рукой и… конец. Он не видел самой расправы, потому что тут Билгудэй пошел в атаку, и пришлось все внимание уделить его сабле, но до ушей Хана донесся негромкий женский вскрик. Внутри что-то оборвалось. Поднялась первобытная злоба. Сабля в руке замелькала с невероятной быстротой, заставляя противника уйти в глухую оборону. Несколько раз клинок Хана доставал до тела предателя, оставляя небольшие порезы. Но этого было мало. Пока голова Билгудэя, шакальего сына, не отделится от тела, схватка не будет окончена.