Между тем Мамонт, в контроле над которым Харкевич ничуть не сомневался, вошёл в ночной бар и быстро прошагал к туалету. Здесь, встав под яркой люминесцентной лампой, он снял куртку и тщательно её осмотрел. Одно пятнышко на рукаве показалось ему подозрительным, и Мамонт тщательно протёр его намоченным в горячей воде платком. Только после этого Мамонт с чувством исполненного долга пошёл пить пиво. Никакие комплексы, воспоминания и опасения не отягощали его мозг. У Мамонта всё было просто и ясно. Велели — сделал. Сделал — отчитался. Отчитался — получил бабло. Получил бабло — дрожите, бабы и бутылки.

Это была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо.

Бондарев хорошо запомнил этот день — яркие средиземноморские краски, колоритная местная музыка, отходящий паром, на нём — растрёпанный и все ещё не верящий до конца своему везению Селим. Рядом с ним — совершенно случайный турист в смешной панамке вертит видеокамерой направо и налево, снимая все подряд и время от времени помахивая в сторону берега незагорелой рукой. Бондарев не знал, то ли ему смеяться над нелепым облачением Директора, то ли злиться, что Директор спланировал и расписал по пунктам всю операцию, его, Бондарева, не спросив.

А может быть, это был и не Директор. Может быть, всё было спланировано и расписано на самом верху, на Чердаке. А обижаться на Чердак было глупо и бессмысленно. Чердак играл по правилам, которые Бондареву были неизвестны, а стало быть, оценивать действия Чердака он не мог по определению. Бондарев никогда напрямую не общался с Чердаком и не знал, кровожадные монстры там заправляют или высоколобые интеллектуалы, ветераны Лубянки или свежие выпускники Гарварда. Одно мог сказать Бондарев по этому поводу — на его памяти Чердак ещё ни разу не сглупил, ни разу не бросил своих людей в угрожающей ситуации, ни разу не вытер об него, Бондарева, ноги. Этого было достаточно. Для чего достаточно? Чёрт его знает. Бондареву было слишком много лет для пафосных клятв насчёт «отдать жизнь ради дела», пожертвовать здоровьем и чем там ещё можно пожертвовать. Он не собирался погибать или становиться калекой, но… Но если бы что-то такое случилось, то Бондарев не стал бы об этом сожалеть. Он знал, что делает правильное дело, и он знал, что за ним стоят правильные люди. Этим его жизненная философия начиналась и заканчивалась. Нельзя сказать, что данная философия отличалась глубиной, но Бондареву приходилось встречать сотни людей, у которых под ногами не было даже и такой основы.

Он в последний раз посмотрел на паром и медленно пошёл к центру города, пренебрегая такси, — Бондарев знал, что все лучшие мысли приходят к нему во время пеших прогулок. Директор не спешил раскрывать Бондареву все карты, а может, и не мог их раскрыть, потому что сам был не до конца посвящён — значит, придётся самому напрячь мозги и что-нибудь придумать. Какого-то точного направления мыслей у Бондарева не было, и он поначалу просто перечислил в уме все узлы, из которых состояла нынешняя ситуация. Чёрный Малик, турецкий разведчик Акмаль, олигарх Крестинский. Теперь понятно, что все они взаимосвязаны и что босс в этой компании — Крестинский, который кормит эту свору, подготавливая непонятно для какой цели. Ещё у нас есть легендарный Химик, который, с одной стороны, связан с Маликом (встреча в девяносто втором году), а с другой стороны — с Крестинским (неудачные поиски). Ещё у нас есть Селим, который не играет никакой существенной роли… Не играет? Нет, теперь у него есть довольно важная роль. Сначала он должен был своим исчезновением встревожить Акмаля и заставить того действовать, а значит, раскрываться, ошибаться и так далее. Но потом на Чердаке решили, что этого мало, и Селиму мгновенно придумали иную судьбу — он был как шарик на бильярдном столе, катившийся после удара кия, а затем против всяких правил остановленный рукой и запущенный в другую сторону. Шарик, то бишь Селим, вряд ли вообще понял, что с ним случилось.

Продолжив бильярдные ассоциации, Бондарев представил, как шарик-Селим, изменив направление, теперь катится в сторону шарика-Акмаля. Селим стукнет его, чуть-чуть, сильно не получится, но этого чуть-чуть должно хватить, чтобы шарик-Акмаль свалился в лузу. В лузу? Нет, это слишком простая комбинация. Акмаль — часть сложной системы, поэтому удар по нему внесёт колебания в работу всей системы. Селим заставит сместиться Акмаля, Акмаль в свою очередь заставит сместиться соседние с ним элементы системы — например Чёрного Малика.

Бондарев довольно кивнул — что ж, это похоже на истину. Но что же важного несёт в себе Селим, чтобы вызвать такую реакцию в системе? Бондарев перебрал несколько вариантов, но ничего подходящего в голову не пришло. Тогда он заново выстроил в голове узлы текущей ситуации. Потом ещё раз. Когда ничего путного в голове так и не родилось, он подумал — может быть, о каких-то узлах он подзабыл? Или, может быть, какие-то события, о которых Бондарев думает как об абсолютно посторонних, являются узлами именно этой системы?

Бондарев стал вспоминать посторонние вещи, в числе которых были убитый в Милане казначей Чёрного Малика, убитый и заброшенный в лесу полковник Фоменко, несколько убитых возле миланского аэропорта боевиков Акмаля… Бондарев нахмурился — что-то уж слишком много убитых. Потом он вспомнил мальчика Лёшу, которого сердобольный Дюк прочил в Контору — это было уж совсем далеко от дел Крестинского и компании… Стоп. Перемотайте назад.

Дюк прочил его в Контору. Потом было принято решение забросить мальчика в Москву для проникновения в хорошо организованную группу торговцев оружием. Кто принял решение? Дюк? Нет — решение принял Директор, который хотел сначала внедрить своего человека внутрь системы, а потом уже раздолбать её снаружи. В той же самой хорошо организованной группе торговцев оружием с нетерпением ожидают возвращения ценного клиента, то есть Бондарева. Таким образом, мы получаем узел Бондарев — торговцы оружием — мальчик Лёша. Через Бондарева — он подумал о себе в третьем лице и не заметил этого — данный узел связан с Маликом, Акмалем и всей прочей братией. Очень интересно. То есть Селим-шарик сейчас катится от Бондарева (который связан с торговцами оружием в Москве) к Акмалю (который связан с Черным Маликом и Крестинским).

В течение пары секунд Бондареву казалось, что сейчас он вот-вот нащупает смысл этой заботливо выстроенной цепочки, поймёт собственное место в этом ряду и поймёт содержание искусственно запущенного импульса, который в данный момент несёт в себе обрадованный нежданной свободой Селим.

Но это длилось именно пару секунд. Потом Бондарев понял, что на самом деле голова его все так же пуста, как и раньше, и решил — на ближайшие пару часов, — что быть умнее начальника нехорошо.

Пора было заняться более простыми и насущными делами — брать Лапшина и линять с острова, предварительно уничтожив все следы своего пребывания здесь.

Бондарев думал, что это будет просто. Он ошибался.

Лапшин вытащил из кармана рекордер, открыл его и не увидел там диска. Рекордер был пуст.

Несколько невыносимо долгих секунд Лапшин смотрел на пустой прибор. Со стороны могло показаться, что он впал в ступор, но на самом деле он со всей возможной скоростью подсчитывал свои шансы. Результат оказался не в его пользу, и рациональная составляющая Лапшина велела ему немедленно убираться отсюда.

Однако другой, нерациональный Лапшин, которого в процентном соотношении было гораздо больше, послал рационального Лапшина к чёртовой матери. И метнулся назад, к номеру, откуда только что выскочил. Когда он тронул ручку двери, то услышал, как в шахте тронулся лифт. «А я предупреждал!» — позлорадствовал рациональный Лапшин и был немедленно послан ещё дальше.

Лапшин отдёрнул руку от двери. И резко пнул её ногой.