Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Владя,

Я сегодня утром должен был поехать в Москву. Но ночью меня вызвали телефонограммой на II-ой эвакуационный пункт. Что со мной будет, не знаю. Рейнбот[126] слетел. Ченчи высылаю. Твой.

23. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 7.3. 1915.]

Вот еще какой штукой утешался пан Слонский Эдуард[127] в стычне сего года. Ты совершенно ни к чему болен, Владя. И напрасно мне Нюра — если ты сам не можешь — не напишет ничего о тебе. Я по-прежнему самый невероятный человек в ведомстве, проше пана. Пиши. Впрочем, теперь я по крайней мере здоров. А то тоже возился со всякими хворобами. Мое ушановане*

Муни.

* Мое почтение (польск.).

24. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Полевая почта. 2.4. 1915]

Дорогой Владя!

Возможно, что я тебе пришлю небольшую штуку, которую мне необходимо напечатать. Печать — вещь продажная. Мне для улучшения и укрепления моего положения необходимо печатно похвалить моего начальника: 1) это ему будет приятно, 2) это ему покажет, что при случае я могу и выругать таким же образом. Это необходимо. Мобилизуй для этого все мало-мальски дружеское тебе и мне газетно-журнальное население Москвы. Ни одна блоха не плоха: и Голоушев[128], и Койранский[129], и Грифцов[130], и я не знаю, кто еще.

Твой Муни.

Мое ушановане.

Если хочешь узнать обо мне, звони Лиде: я пишу ей часто и о своем самом важном подробно.

25. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка.]

Как-никак, а Словацкий[131]. А здесь печально мне. Вроде рек Вавилонских мне эта Висла. Кажется, только тебе было бы здесь так не по себе, как мне.

Муни.

Привет Нюре и Любе[132].

<апрель 1915 г.>

26. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

Автор — Н. Zaremba. В подлиннике называется «Напиток осени»[133]. По-моему, лучше «Осенняя кружка». Перевод с вариантами. Текст точный, варианты, может быть, лучше. Если можешь, напечатай. В крайнем случае даром в какую-нибудь военную пользу. Привет. Целую.

Муни.

Вы — пиво осени, томящий запах прели,
И мокрых красных крыш тяжелые капели,
(намокших?!)
Пьяните вы меня и крепче и сильней,
Чем легкое вино весенних светлых дней.
Я вами опьянен, брожу широким шагом
По скользким улицам, по скатам и оврагам
(скошенным лугам?)
Яснее чувствую, мутнее вижу я.
Я пьян (ю?). Порою грудь стесняется моя.
(Плохо: нужно сказать: велик глоток).
Дышу прерывисто, дышу и задыхаюсь
И на мгновение от кружки отрываюсь.
Но вот припал опять. Тяну ее до дна
И ярко чувствую, как кровь моя красна!

Перев. С. Киссин

Если исправишь, буду благодарен.

Нюре привет. «Живи и работай!» Еще раз целую.

Муни.

23/IV <1915>

27. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

3/V 1915

Слушай, Владя: ежели мне не будут писать писем, то я одурею совершенно. В таких я по работе обстоятельствах нахожусь. То, что я утверждаю, ничуть не шутка. И Лиде я пишу о том же, быть может, в несколько более сдержанных выражениях. Я страшно рассеян, все время расстроен и озабочен. «Нет, куда он мою жикетку дел?» — так говорила в маленьком городе на Волге одна пьяная «зимогорская» б…ь и ходила с этим вопросом по Вшивой горке[134] чуть не полдня. Так вот и я целый день возжаюсь: нет, куда он мою жикетку дел? Жалованье мне теперь будет идти большое — рублей полтораста. Больше 50 здесь никак не проживешь, хотя бы суп со страусовыми перьями есть. Так что домой рублей 100 буду посылать. Представлен к Станиславу, но не дадут. Целую тебя. Но пиши. Боюсь не выдержать и эвакуироваться в сумасшедшем вагоне. Мой адрес: 8-ой головной эвакуационный.

28. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Милый Муни,

ты прав, конечно, сердясь на меня за молчание. Впрочем, одно письмо, с месяц тому назад, я тебе написал. Получил ли ты его?

Вся беда в том, что мне писать нечего. Я почти ничего не делаю и никого не вижу. Живу (и буду жить все лето) не в Гирееве куда пришла твоя открытка, а в квартире у Михаила[135]: Москва. Правое Петроградское шоссе, 34, кв. 8.

Мне скучно, — вот единственная вещь, похожая на новость: я этого не испытывал уже несколько лет. «И не с кем говорить, и не с кем танцевать» — это я бубню непрестанно, как ты о своей «жикетке». В общем, уверяю тебя, что тебе сейчас много лучше, чем мне, во всяком случае — интереснее.

Изумительно, что я не голодаю. Деньги откуда-то есть. Впрочем, здесь важно то, что 4 месяца не надо платить за квартиру. Москва не в разъезде, а в разброде. В этом году все куда-то уезжают на неделю, потом приезжают, потом опять едут, и т. д. У меня нет и этого.

Муничка, ей-Богу, против окна моего идет трам; ей-Богу, вчера был град; ей-Богу, я отдал башмак в починку; ей-Богу, сегодня среда. Вот все, самое любопытное и необычайное, что я могу тебе сообщить. Стихов не пишу, рассказов не пишу, статей не пишу. Перевожу Пшибышевского для Пользы[136].

Пожалуйста, пиши. Я бы теперь сходил с тобой к Греку: и туда не хожу, общество тамошнее слишком плохо.

Будь здоров, не хнычь, мука будет обязательно.

Целую.

Твой Владислав.

Нюра тебя целует тоже.

М<осква>, 13 мая 915.

29. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 23.5.1915, Белая Олита]

20/V<1915>

Ну, Владя, слава Богу, дождался от тебя письма какого ни на есть. Пишу тебе самой глубокой ночью, еле выбралось время. Ежели бы ты знал мои подвиги и по канцелярской, и по бухгалтерской, и по кухонной части, то… все-таки не позавидовал бы мне. Пойми: я окружен конкретными хамами и неприятностями. Полезность моей работы спорна, асбтрактность ее явственна. Понимаешь, я без воздуху, ибо что такое абстракция как не безвоздушие? Устаю дьявольски; кроме того, сам ты знаешь, как я неспособен ко всему, что называется сношениями, отношениями, прошениями, рапортами. Канцелярист я хуже посредственного; работы много, и ответственной. Noblesse oblige*, начальство принуждает, шкура моя тоже чего-нибудь стоит, тем более, что солдат получает 75 копеек в месяц, а я стою шестьдесят рублей, и все-таки усталость, припадки лени, скука и неумелость с неспособностью. Подумай, брат! Буду свободней, напишу больше. Целую тебя и Нюру. Гарика[137] тоже.

вернуться

126

Рейнбот — очевидно, фамилия военного чина, к которому обращались с просьбой о переводе Муни. Известно, что с неким Рейнботом Ходасевич играл в карты, об этом сохранилась запись на конверте 1911 г. В сезон 1913–1914 гг. в доме А.А. и З.Г. Рейнбот режиссер Н. Попов ставил арлекинаду «Выбор Пьеретты» пролог для которой написал в соавторстве с Ходасевичем.

вернуться

127

На лицевой стороне открытки напечатано стихотворение Э. Слоньского «Moj mily», 25 stychnia 1915 roku. (25 января 1915 года).

вернуться

128

Сергей Сергеевич Голоушев (псевдоним — С. Глаголь, 1855–1920) — публицист, критик, с которым Муни близко сошелся в 1906–1907 гг., когда печатался в журнале «Зори».

вернуться

129

Александр Арнольдович Койранский (1884–1968) — поэт, художник, театральный и художественный критик.

вернуться

130

Борис Александрович Грифцов (1885–1950) — переводчик, историк литературы и искусства.

С просьбой о помощи Муни, очевидно, обращался и к В. Я. Брюсову.

«Варшава. Мазовецкая. 1, кв. 7.

12. IV. <1915>

Дорогой Валерий Яковлевич! Работаю бешено. Подчас часов до 12 подряд. Наш пункт пропускает весьма много больных. Мой адрес: 8-й головной эвакуационный пункт. Это в Сувалкской губ. Мой начальник человек умный и со связями. Я с ним поговорю. Может быть, Вам стоит приехать. Я сам не знаю. Подумайте.

Ваш С. Киссин» (РГБ. Ф. 386. Карт. 89. Ед. хр. 38).

вернуться

131

Юлиуш Словацкий (1809–1849) — польский поэт, драматург. На лицевой стороне открытки — портрет Словацкого и строчки из его стихотворения «В альбом Софьи» («Niechaj mil Zoska о wiersze nie prosi…»).

вернуться

132

Любовь Ивановна Чулкова (в первом замужестве Рыбакова) — сестра А. И. Чулковой, подруга Веры Зайцевой, одна из московских красавиц: «юбочка Рыбакова» называл ее А. А. Койранский; как о московской красавице о ней вспоминал в эмиграции И. А. Бунин.

вернуться

133

По свидетельству Л. С. Киссиной, Л. Я. Брюсова считала «Напиток осени» не переводом, а оригинальным стихотворением Муни и вписала его в тетрадь стихов Муни.

вернуться

134

В книге Н. Андреева «Иллюстрированный путеводитель по Волге и ее притокам Оке и Каме» (М., 1910?) Вшивой горке посвящена страница; «Достопримечательностью Рыбинска является его знаменитая “Вшивая горка”, расположенная на самом берегу Волги и дающая во всей своей наготе и неприглядности яркую картину жизни многочисленного рабочего люда, того “зимогорья”, которое получило свое характерное прозвище по той простой причине, что зимой, когда Волга скована льдом и работы на пристанях замирают, оно переживает немало горя и невзгод. <…>

Ряд жалких лавчонок и ларей раскинулся по берегу реки и постоянно привлекает много народа — здесь он кормится, одевается и проживает все свое “богатство”, нажитое большим трудом. Здесь же находится названная не без народного юмора “царской кухней” столовая и чайная, принадлежащая городу <…>.

На этом, к сожалению, заботы города о рабочем люде заканчиваются и, за отсутствием ночлежек, приютов и тому подобных учреждений, большинству зимогоров, не имеющих постоянного пристанища, приходится нередко здесь же, где-нибудь под навесом или просто под открытым небом проводить ночи» (С. 49).

вернуться

135

Михаил Фелицианович Ходасевич (1865–1925) — старший брат В. Ф. Ходасевича, известный адвокат.

вернуться

136

Для издательства «Польза» Ходасевич переводил роман Станислава Пшибышевского «Дети горя» (М.: Польза. Антик и Ко. 1917. Серия «Универсальная библиотека»); продолжение его «Адам Джаз га» издательство выпустило в следующем году.

вернуться

137

Эдгар Гренцион — пасынок В. Ф. Ходасевича.

36
{"b":"184811","o":1}