— Видишь ли, — говорил он, — меня в сущности нет, как ты знаешь. Но нельзя, чтобы это знали другие, а то сам понимаешь, какие пойдут неприятности. И кончал по обыкновению цитатой: — Моя мечта — это воплотиться, но чтобы уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху. В одном из его рассказов главный герой, Большаков, человек незадачной жизни, мучимый разными страстями и неприятностями, решает «довоплотиться» в спокойного и благополучного Переяславцева. Сперва это ему удается, но потом он начинает бунтовать, и наконец Переяславцев убивает его. После одной тяжелой любовной истории, в начале 1908 года, Муни сам вздумал довоплотиться в особого человека, Александра Александровича Беклемишева (рассказ о Большакове был написан позже, именно на основании опыта с Беклемишевым). Месяца три Муни не был похож на себя, иначе ходил, говорил, одевался, изменил голос и сами мысли. Существование Беклемишева скрывалось, но про себя Муни знал, что наоборот, — больше нет Муни, а есть Беклемишев, принужденный лишь носить имя Муни «по причинам полицейского паспортного порядка». Александр Беклемишев был человек, отказавшийся от всего, что было связано с памятью о Муни, и в этом отказе обретающий возможность жить дольше. Чтобы уплотнить реальность своего существования, Беклемишев писал стихи и рассказы; под строгой тайной посылал их в журналы. Но редакторы, только что печатавшие Муни, неведомому Беклемишеву возвращали рукописи, не читая. Только Ю. И. Айхенвальд, редактировавший тогда литературный отдел «Русской мысли», взял несколько стихотворений незнакомого автора. Двойное существование, конечно, не облегчало жизнь Муни, а усложняло ее в геометрической прогрессии. Создалось множество каких-то совсем уж невероятных положений. Наши «смыслы» становились уже не двойными, а четверными, восьмерными и т. д. Мы не могли никого видеть и ничего делать. Отсюда возникали бездействие и безденежье. Случалось, что за день, за два, а однажды и, за три дня мы вдвоем выпивали бутылку молока и съедали один калач. В довершение всего Муни бунтовал против Беклемишева («лез из кожи», как мы назвали), и дело могло кончиться так, как впоследствии кончилось у Большакова с Переяславцевым. И вот однажды я оборвал все это — довольно грубо. Уехав на дачу, я написал и напечатал в одной газете стихи за подписью — Елисавета Макшеева. (Такая девица в восемнадцатом столетии существовала, жила в Тамбове; она замечательна только тем, что однажды участвовала в представлении какой-то державинской пьесы.) Стихи посвящались Александру Беклемишеву и содержали довольно прозрачное и насмешливое разоблачение беклемишевской тайны. Впоследствии они вошли в мою книгу «Счастливый домик» под заглавием «Поэту». Прочтя их в газете, Муни не тотчас угадал автора. Я его застал в Москве, на бульварной скамейке, подавленным и растерянным. Между нами произошло объяснение. Как бы то ни было, разоблаченному и ставшему шуткою Беклемишеву оставалось одно — исчезнуть. Тем дело тогда и кончилось. Муни вернулся «в себя», хоть не сразу. К несчастью, «беклемишевская история» и попытки «воплотиться в семипудовую купчиху» повлекли за особой другие, более житейские события, о которых сейчас рассказывать не время. Однако мы жили в такой внутренней близости и в ошибках Муни было столько участия моего, что я не могу не винить и себя в этой смерти. 6. ОБУРЕВАЕМЫЙ НЕГР Муни написал две маленькие «трагедии» довольно дикого содержания. Одна называлась «Обуреваемый негр». Ее герой, негр в крахмальной рубашке и в подтяжках, только показывается в разных местах Петербурга: на Зимней Канавке, в модной мастерской, в окне ресторана, где компания адвокатов и дам отплясывает кэк-уок. Появляясь, негр бьет в барабан и каждый раз произносит приблизительно одно и то же: «Так больше продолжаться не может. Трам-там-там. Я обуреваем». И еще: «Это-го ни-че-го не бу-дет». В последнем действии на сцене изображен поперечный разрез трамвая, который, жужжа и качаясь, как бы уходит от публики. В глубине, за стеклом, виден вагоновожатый. Поздний вечер. Пассажиры дремлют, покачиваясь. Вдруг раздается треск, вагон останавливается. За сценою замешательство. Затем выходит театральный механик и заявляет:
— Случилось несчастье. По ходу действия негр попадает под трамвай. Но в нашем театре все декорации устроены так добросовестно и реально, что герой раздавлен на самом деле. Представление отменяется. Недовольные могут получить деньги обратно. В этой «трагедии» Муни предсказал собственную судьбу. Когда «события», которых он ждал, стали осуществляться, он сам погиб под их «слишком реальными» декорациями. Последнею и тягчайшей «неприятностью» реального мира оказалась война. Муни был мобилизован в самый день ее объявления. Накануне его явки в казарму я был у него. Когда я уходил, он вышел со мной из подъезда и сказал: — Кончено. Я с войны не вернусь. Или убьют, или сам не вынесу. Оказалось, что, как еврей, он не был произведен в прапорщики, но неожиданно назначен чиновником санитарного ведомства. Его отправили в сторону, противоположную фронту: в Хабаровск. Оттуда перебросили в Варшаву, а когда она была занята немцами — в Минск. Но лазаретная жизнь для него оказалась не легче, чем была бы окопная. Приезжая иногда в отпуск, он старался не особенно жаловаться. Но его письма «оттуда» были полны отчаяния. «Реальность» насела на него самою страшной формой. Все попытки высвободить его, добиться хотя бы перевода в Москву оказались тщетны. Начальство отвечало: «Ведь он в тылу. Чего же еще?» — и по-своему было право. Под конец и приезды его стали тяжелы. В последний раз, уезжая из Москвы 25 марта 1916 года, он еще с дороги прислал открытку с просьбой известить об исходе одного дела, касавшегося меня. Но не только он не дождался ответа, а и открытка пришла, когда его уже не было в живых. По приезде в Минск, на рассвете 28 марта, Муни покончил с собой. Сохранился набросок пьески, сочиненной им, вероятно, в вагоне. Она называется «Самострельная». Однажды, осенью 1911 года, в дурную полосу жизни, я зашел к своему брату. Дома никого не было. Доставая коробочку с перьями, я выдвинул ящик письменного стола, и первое, что мне попалось на глаза, был револьвер. Искушение было велико. Я, не отходя от стола, позвонил к Муни по телефону: — Приезжай сейчас же. Буду ждать двадцать минут, больше не смогу. Муни приехал. В одном из писем с войны он писал мне: «Я слишком часто чувствую себя так, как помнишь? — ты, в пустой квартире у Михаила». Тот случай, конечно, он вспомнил и умирая: «наше» не забывалось. Муни находился у сослуживца. Сослуживца вызвали по какому-то делу. Оставшись один, Муни взял из чужого письменного стола револьвер и выстрелил себе в висок. Через сорок минут он умер. Robinson, сентябрь 1926 САМУИЛ КИССИН (МУНИ). СТИХИ И ПРОЗА[2],[3] Стихотворения 1906–1916 годов Монахиня («Я вечор низала четки…»)[4] Я вечор низала четки, Ленты пестрые плела… Странно ясны, странно четки В тишине колокола. Перед образом лампадки Я с молитвою зажгла. Как таинственны и сладки В тишине колокола. Я склонилась пред Тобою, И душа моя светла… Гудом, звоном спорят с мглою В тишине колокола… 1906 вернуться При жизни Муни опубликовал 18 стихотворений и 8 рецензий. Из рецензий мы печатаем одну «О стихах Ходасевича и Ахматовой» (см. Приложение), посвященную сравнительному анализу книг «Счастливый домик» (М.: Альциона, 1914) и «Четки» (СПб.: Гиперборей, 1914). Эта рецензия — единственное, что Муни написал о творчестве Ходасевича. Стихотворения, которые автор сам предложил в печать, приводятся, как правило, по первым публикациям. Другие (это касается как стихотворных, так и прозаических текстов) извлечены из архива Киссиных. Муни набрасывал стихи на отдельных страничках, на обороте деловых писем и рукописей. Сохранились также две записные книжки. Ранняя (1907–1908 гг.) — в черном коленкоровом переплете, потрескавшемся от времени, размером 17 х 11 см. И записная книжка меньшего размера (14x8,5 см.), которая неотлучно была с Самуилом Киссиным в последние месяцы его жизни. Красная обложка вылиняла и потерлась, углы разлохмачены и округлены, но записи, даже сделанные карандашом, видны отчетливо. На форзаце напечатано: «Трехмесячник. Октябрь-Ноябрь-Декабрь. Издание Неманской фабрики». Начата она в сентябре 1915 г. Муни заносил в нее и деловые и дневниковые заметки, вписывал только что сочиненные стихи и по памяти восстанавливал произведения прежних лет, начиная с 1907 г., которые казались ему наиболее значимыми. Иногда стихотворение вписывалось целиком, порой назывались заглавия («Октябрь»), В разделе «Сонеты» он переписал первые строчки 8-ми стихотворений: «В крови моей усталость, темный яд…», «В улыбке Ваших губ…», «День уходил. Блистателен и строг…», «Пусть ранний снег твои виски венчает…», «На плоском берегу заброшенной реки…», «Стоит невысокое солнце…», «Дорожка в парке убрана…», «Прошли года. Я ждать устал не мне обещанного счастья…» — три из них неизвестны. В семье Киссиных сохраняли и машинопись, большей частью — с правкой автора. Вторым чрезвычайно важным источником оказалась тетрадь, в которую Л. Я. Брюсова переписывала стихи мужа. Начата она скорее всего сразу после его смерти и открывается стихами 1913–1915 гг., обращенными к дочери. Не ставя дат, или проставляя их в редчайших случаях, не соблюдая хронологии она переписывала все попадавшиеся ей автографы. Переписывала тщательно, с высокой точностью: нам удалось сверить скопированные ею стихи с автографами, — всего одно слово оказалось прочтенным неточно, не разобрано: вместо «тихо тает в благости синей» Л. Я. Брюсова написала «в области синей» (описка выразительней, но это не Мунина лексика, не его способ сочетания слов). Тетрадь Л. Я. Брюсовой была скопирована мной в начале 80-х гг., когда Л. С. Киссина открыла архив для исследователей. После ее смерти отыскать эту тетрадь среди бумаг не удалось. Стихи из тетради публикуются по копиям и сопровождаются в примечаниях пометой: «Тетрадь Брюсовой». В эти же годы в архиве Киссиной работал и Н. А. Богомолов со своими аспирантами. Узнав о том, что готовится сборник Муни, он передал нам пачку машинописи. Стихи «Богомоловского списка» частью повторяют те, что вошли в тетрадь, частью — это неизвестные произведения или же неизвестные редакции. К сожалению, не отмечено, сделаны копии с автографов или машинописи. Но стихи эти значительно расширили представление о Муни-поэте. В тех случаях, когда стихи печатаются по машинописным копиям, сделанным Н. А. Богомоловым, мы указываем на источник («Богомоловский список») и в примечаниях приводим разночтения. Но и в том случае, если разночтений нет, мы даем ссылки на оба источника. При отсутствии автографа идентичность копий дает уверенность, что тексты прочтены верно. Даты под стихами Муни ставил в редких случаях. В журналах они, как правило, появлялись много позже того, чем были написаны. Таким образом даже датировку опубликованных стихов можно считать условной. Устанавливались даты, когда это было возможно, по ряду косвенных признаков: на обороте какой рукописи или документа написано стихотворение (это позволяет датировать «Самострельную» 18–21 марта: она набросана на обороте командировки) или с учетом известных нам эпизодов биографии Муни: если под стихотворением стоит «Лидино», можно с уверенностью сказать, что это — 1907 г. (лето 1907 г. Муни провел в Лидино), а «финский цикл» написан скорее всего летом 1913 г., когда семья Киссиных отдыхала на финском курорте Наантали. Даже развитие поэтического диалога между Муни и Ходасевичем, появление в творчестве этих поэтов «парных», «параллельных» стихов, вроде сонета «Прощания», «Элегии» и других, датированных Ходасевичем, дает представление о времени их создания. В 1906 г. напечатано первое стихотворение Муни, в марте 1916, написав «Самострельную», он застрелился. После смерти Муни Ходасевич стал готовить книгу его стихов. Подборку он опубликовал в газете «Понедельник» (бывш. «Понедельник власти народа») 3 июня (21 мая) 1918 г. Ходасевич дважды пытался выпустить книгу Муни: в 1918 г. в московском издательстве «Альциона» и в 1921 г. — в петроградском издательстве «Эрато». Как видно из письма его к Лидии Яковлевне Брюсовой от 28 октября 1921 г., книга должна была появиться в продаже уже в декабре, но и сборник не вышел, и рукопись, подготовленная Ходасевичем, с его вступительной статьей затерялась. В 1923 г. в журнале «Беседа» (№ 3) Ходасевич опубликовал цикл «Крапива», стилизовав его, архаизировав настолько, что стихи уже воспринимались как опыты поэта конца XVIII — начала XIX вв. После чего три года спустя в очерке «Муни» написал: «Самуил Викторович Киссин, о котором я хочу рассказать, в сущности, ничего не сделал в литературе». О Муни на долгие годы забыли: и более крупные поэты были вычеркнуты из российского культурного пространства. Муни обладал странной особенностью раздаривать себя, растворяться, таять. И вот, его стихотворение «В саду» известный литературовед приписывает Б.А.Садовскому, а фотография его военных лет — в шинели и папахе — украшает очерк об Александре Брюсове в таком представительном издании как биографический словарь «Русские писатели. 1800–1917.» Т. I. М., 1989. С.332 (правда, издатели ошибку заметили и в части тиража исправили). Если б не две любящие женщины: вдова и дочь, в дни революции, войн хранившие груду исписанных листков, — от Муни ничего не осталось бы; мы продолжали думать о нем как о тени, призрачном спутнике молодости Ходасевича. Первые упоминания о Муни, его произведения появились в 1986 г. — в «самиздатском» «Митином журнале». Как явствует из росписи номеров, напечатанной в № 50-м, — в № 9/10 (годы, к сожалению, не указаны) там была помещена подборка стихов С. В. Киссина (публикация Д. Северюхина), а в № 16 — повесть «Летом 190* года» и пьеса «Месть негра» (публикация Д. Б. Волчека). К сожалению, «Митин журнал» не выходил за пределы дружеского кружка или, во всяком случае, круга ленинградских литераторов. В 1989 г. Д. Б. Волчек опубликовал пьесу «Месть негра» и очерк Ходасевича «Муни» в журнале «Театральная жизнь» (№ 6). В 1993 г. подборка стихов Муни появилась в журнале «De visu» № 2 (3). (публикация И. Андреевой). В том же году вышла книга М. Л. Гаспарова «Русские стихи 1890-х-1925-го годов в комментариях», куда автор включил стихотворение Муни «В осенних листьях прелых…» (из «Богомоловского списка»), Гаспаров представил Муни и в антологии «Русская поэзия серебряного века. 1890–1917» (М., 1993). В начале 90-х гг. была также предпринята попытка собрать и выпустить стихи Муни, его переписку. Готовил книгу А.Б.Устинов, учившийся в то время в аспирантуре в Стэнфорде. Он же рассказал мне, что в 1940 г. нашелся человек, хотевший опубликовать стихи Муни. Андрей Устинов исследовал американские архивы в надежде разыскать рукописи Муни или упоминание о нем и обнаружил письмо Григория Арансона к Н.Берберовой (Йель, Байнеке), в котором Арансон спрашивал о судьбе текстов Муни и предлагал свою помощь и содействие в издании книги: он знал и помнил Муни по Москве. «Сама Н.Н. очень удивилась, когда я спросил ее об этой “второй попытке”. Значит, наша попытка — третья», — писал мне А.Б.Устинов 27 ноября 1993 г. Как мы видим, и эта, на самом деле четвертая попытка, окончилась неудачей. Прозаические произведения Муни, кроме упоминавшейся пьесы «Месть негра», прежде не публиковались. Небольшие фрагменты из повести «Летом 190* года» Н. А. Богомолов и Д. Б. Волчек цитировали в примечаниях к стихам Владислава Ходасевича (Библиотека поэта. Л., 1989). Пользуюсь случаем поблагодарить тех, кто принимал участие в подготовке книги советами и делами: Н. А. Богомолова, А. И. Розенштрома, А. Б. Устинова. вернуться Список условных сокращений и обозначений БП — издание «Библиотека поэта». ЛH — Литературное наследство. ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы. Пушкинского Дом РАН. РГБ — Отдел рукописей Российской государственной библиотеки PHБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства ЦИАМ — Центральный исторический архив г. Москвы. ТБ — Тетрадь Брюсовой. БС — Богомоловский список. Угловые скобки обозначают редакторские конъектуры, в квадратные — заключены слова и строки, вычеркнутые автором; курсивом выделены слова, автором подчеркнутые. вернуться Монахиня. — Зори (Приложение к газете «Книговедение»). Вып. В. 1906. 25 февраля. Подпись: Муни. |
