— В проточных озерах бываеть… Ступай…

Россохатскому хотелось еще полежать, не двигаясь, ни о чем не думая, но женщина поторопила:

— Рыба — на уду… Иди. Мне в воде побарахтаться надо. Сам понимать должен.

Андрей отвязал от ремня золото, снял шашку и, сунув их в пещеру, медленно двинулся вдоль берега. Здесь придется прожить не один день — и следует знать, что́ вокруг. Нет ли где вблизи копанины изюбрей, не бродят ли рядом те, чужие люди.

Вышагивая побережьем, приметил каменистую отмель с ясной водой и решил, что именно здесь попытается на обратном пути половить рыбу.

Берег местами был очень высок, но чаще он полого спускался к воде, образуя площадки, вполне годные для водопоя зверей. В одном из таких мест Андрей увидел следы. Сначала попались отпечатки горного козла, заплеснутые прибоем, потом он отчетливо увидел ямки, вдавленные тяжелым копытом изюбря.

Устав, Россохатский повернул назад, подумав, что в одну из ближних ночей придет сюда попытать счастья.

Мель, на которую он недавно обратил внимание, вдавалась глубоко в берег. Прозрачная, однако неспокойная теперь вода накатывалась на низкие скалы. Ему сначала показалось, что она совершенно пуста, и лишь водяные пауки изредка пробегают по прибрежным затишкам. Но вскоре взволнованно охнул, заметив в дальнем конце косы бронзовых рыб. Их громадные верхние плавники были окрашены в ярко-багровый цвет и пестрели голубыми глазка́ми.

Хариусы, казалось, спали. Только легкое покачивание плавников говорило о том, что хищники поджидают добычу или отдыхают после нее.

Андрею доводилось промышлять их у себя, на Урале, в кипении речных перекатов, под малыми водопадами. Однако там это была забава, охота для души, от которой, разумеется, никак не зависела жизнь. А тут…

Насадив на крючки кузнечиков, пойманных в дороге, Россохатский забросил их в воду.

Рыбы не шелохнулись.

Прошла минута, десять, час — ни одной поклевки.

Потеряв надежду что-нибудь поймать, он решил сматывать снасть и потянул удилище к себе.

Барахтавшийся на небольшой глубине кузнечик немедленно привлек внимание хариусов. Один из них быстро проплыл мимо приманки, вернулся и, заметив, что другие рыбы тоже проявили интерес к наживе, торопясь, кинулся на кузнечика.

Россохатский подсек — и почувствовал резкий рывок. Чуть ослабив лесу, тут же потянул ее к себе. Рыба упрямо рвалась в другую сторону. Она била хвостом, металась по отмели, и Андрей вновь отпустил нитку.

Прошло несколько минут. Почувствовав, что хариус начинает терять силы, Андрей стал таскать его из стороны в сторону и вскоре подвел к берегу. И тут же наполовину вытащил из воды. Хлебнув воздуха, хариус обессиленно вытянулся на крючке.

Мягким движением Россохатский бросил яркую крупную рыбу на траву. В ней было около трех фунтов. В воде виделись рыбы и поменьше, и покрупнее, некоторые из них весили, вероятно, три с половиной-четыре фунта.

Андрей, возбужденный удачей, решил ловить внахлест. Теперь он был в постоянном движении — и не заметил, как прошло время.

Через час, насадив на очищенный прут с сучком десяток хариусов, Андрей быстро направился к Кате. Он знал: женщина очень обрадуется запасу пищи, и ждал ее похвалы.

Кириллова стояла на берегу озера без одежды, и белые ее плечи и спина с резкой ложбинкой посередине выделялись на фоне воды.

Андрей впервые увидел Катю нагой. Она была удивительно красива в этот час полного солнца, по соседству с изумрудно-зеленой влагой и темно-красными скалами, причудливо отражавшими поток лучей, лившихся с неба.

Женщина не замечала его и стояла недвижно, то ли задумавшись, то ли разглядывая небольшую стаю крохалей, мелькавших над волной.

Но, вероятно, Россохатский неосторожно переступил с ноги на ногу. Раздался шум падающих к воде камешков, и Катя, вскрикнув, круто повернулась на звук.

Увидев Андрея, она сильно смутилась, бросила ладони на грудь и в совершенной растерянности, заливаясь румянцем, застыла на месте.

Он тоже покраснел от радости и нежности к этой милой и сильной женщине, так случайно и так прочно вошедшей в его жизнь. Выронил рыбу из рук и, ласково улыбаясь, пошел Кате навстречу.

И вдруг остановился, пораженный чем-то необычным, тревожно-радостным в ее фигуре.

«Боже мой, да она же беременна! Как же я, дубина, не сообразил сразу!»

Он кинулся к Кате, обнял ее за плечи и стал тискать и вертеть, не то всхлипывая, не то похохатывая от нахлынувших на него чувств.

— Ой, господи, стыдно-то как… — бормотала Катя, пытаясь отвернуться, и все-таки против воли, сияя и растерянно улыбаясь.

— Ну, перестань, перестань! — бережно гладил он ее по распущенным волосам. — Какой между нами стыд может быть?.. Я пойду, разведу костер, а ты оденься.

Она стесненно кивнула, и Андрей, стараясь не испортить бестактностью счастливую минуту, поспешил к пещере.

Он уже развел огонь, когда Катя, одетая и обутая в сапоги, но с распущенной косой, хромая, подошла к нему.

Остановилась неподалеку от костра, спросила, волнуясь:

— Ты всё видел, сотник?

Андрею давно хотелось попросить Катю, чтоб она больше не звала его так, но сейчас не рискнул говорить об этом.

— Всё.

— И чё же?

Он не понял ее сначала, потом вдруг дернул себя за бороду, выдохнул, тоже волнуясь:

— Слава богу… что и говорить… Слава богу, Катенька…

Кириллова подошла ближе, уронила голову ему на плечо и заплакала.

Он вытирал ладонью ее глаза, успокаивал, улыбаясь:

— Вон где затеплился этот огонечек, — в глуши, в бегстве, у самого черта на кулижках! А все равно хорошо, Катя! Все равно — радость!

Она слушала его, склонив голову, и молчала.

Катя не раз слыхивала от баб-балаболок, что «они — все такие», что стоит им «добиться, чего хотят» — и мужики тотчас бросают девок, отворачиваются от них. Вероятно, она была рада убедиться, что это не так, или что Андрей не такой, как «все», или, может быть, она лучше, чем другие женщины, которых «бросают». Она видела: Андрей чрезвычайно рад своему открытию, и это наполнило ее гордостью и за себя, и за него, и за того, кто теперь — и он и она сразу.

Тихо спросила:

— Чё ж делать станем, Андрей Васильевич?

Россохатский притащил кукан с хариусами, сказал весело:

— Печь рыбу и есть до отвала. А там видно будет.

Они прокалили на углях целых три рыбы, посыпали их мелко нарезанной черемшой и стали есть с жадностью и наслаждением.

Насытившись, Катя выпотрошила остальных хариусов, спустила кровь и вырезала жабры. Вставив распорки, повесила распластанных рыб на ветерок и солнце. Вечером переложила снаружи и изнутри крапивой и, спрятав в расщелину скалы, завалила крупным камнем.

Теперь несколько дней они могли питаться сытно и хоть немного восстановить силы. Правда, вяленая рыба без приправы была не очень вкусна, но женщина решительно не хотела тратить последнюю горсть соли.

Двое суток прошли неприметно. На ночь Катя прикладывала к ранам на ногах листы подорожника, и это заметно помогало. Днем занималась мелкими постирушками, а Россохатский бродил в приозерных зарослях, держа наготове карабин. Нужен был большой запас мяса — для самых последних и тяжелых верст дороги. Иначе до Иркута не дойти.

Изюбревая тропа, по которой они пришли сюда, от озера уходила в нескольких направлениях. Иногда она спускалась к болотам, петляла по зарослям тальника, снова вылезала на скалы, поросшие жалкой и хилой березой.

Андрей не переставал удивляться упорству, чутью и терпению изюбрей. Олени ухитрялись находить в нагромождении гранита, зарослей и щек, казалось, единственный путь в избранном ими направлении. Поиски несомненно стоили огромных усилий и риска, — не одно поколение изюбрей выбило в Саяне эти спасительные дорожки.

Бродя в окрестностях озера, Россохатский, случалось, ложился на траву, глядел безотрывно в синее небо, и грустные мысли снова овладевали им. Хоть и далеко умчался вчерашний день, но все равно былое надрывало память, и опять видел он себя мальчонкой-подростком, и конные скачки под Еткулем, в которых постоянно бывал первым среди мальчишек. Потом из прошлого доносилось ржание коней и звон шашек, и видение Зефира, и тропа изюбрей, по которой он бредет теперь на свиданку с темной судьбой.