Андрей слез с коня, прикидывая в уме, как удобнее вырвать из кобуры наган в случае нужды.

— Каких вичей будешь? — спросил незнакомец. — Чей ты, барин?

Весь вид его говорил: «Я-то, конечно, знаю всё, как есть, но — человек учтивый — соблюдаю закон».

— Россохатский, — мрачно отозвался Андрей. Скрывать фамилию не имело смысла, да и немногим он рисковал, называя ее. Помолчав, добавил, из каких он мест родом и кто отец.

— Понятно! — усмехнулся бродяга, будто получил исчерпывающий ответ.

— Ну, а ты — кто таков? — спросил сотник.

— Я-то?.. — неизвестный покусал жесткую травинку и чуть заметно ухмыльнулся. — Я, барин, Иван-с-воли. По-другому сказать: Иван-где-день-где-ночь. А то еще Иваном Безродным кличуть… Чем не фамилия?

Увидев, что Россохатский стянул брови к переносице, парень улыбнулся, оголяя белые крепкие зубы.

— Ну, не серчай, слышь… Паспорта нет, а имя мне Гришка Хабара́. Золотишком балуюсь, офицер.

Сотник кинул быстрый взгляд на Хабару.

— Как знаешь, что — офицер?

— Как? Ха! Лицо у тя иконописное, парень, и конь твой не прост, и слова твои не по-нашему гладкие. Ты весь, как на ладошке. Чё ж тут не признать?

Он помолчал, выудил из кармана кисет и стал свертывать папиросу, по-прежнему стоя на тропе.

Андрей пристально посмотрел на молодого старателя, сказал, будто испытывал встречного на крепость:

— А я ведь мог стрельнуть в тебя, Хабара. С испугу, скажем.

— Я не один, — усмехнулся таежник. — Нас тут артелка. Ты еще и револьвер не успеешь поднять, а тя дружки мои с коня ссекуть. Али не веришь, паря?

Он вдруг заложил пальцы в рот и коротко свистнул.

Тотчас из ближних кустов, точно лешие в детской сказке, вышли люди, и Андрей непроизвольно потянул руку к оружию.

— Не бойсь! — осклабился Хабара. — Ежели на тот свет спровадить, так ничё проще нету. Пальнул в спину — и дело с концом. Мы зря не лютуем.

«Ножевая артель… — подумал Андрей. — Худо».

Неведомые люди молча приглядывались к военному возле пестрого, будто раскрашенного коня. И Россохатский, в свою очередь, волнуясь и стараясь не выдать волнения, рассматривал бродяг. Он радовался им, живым все-таки людям в этой темной глуши, и побаивался их, готовых, без сомнения, полоснуть ножом врага или соперника.

Среди них Андрей с удивлением обнаружил женщину. Ее трудно было признать сразу: баба одета была в куртку и штаны, опущенные поверх сапог. Голову покрывала фуражка, такая же, как и у остальных бродяг.

Женщина стояла в отдалении, устало опираясь на берданку, и, как почудилось Андрею, насмешливо и с любопытством рассматривала его.

Издали сотник плохо разглядел лицо, а фигура ее показалась мешковатой.

Ближе других к Россохатскому стоял узкобородый старичишка, глаза с прикосью, скуластый и чуть кривоногий. На ногах у него пестрели бродни — легкие сапоги, повязанные под щиколотками и коленями мягкими яркими ремешками.

«Бурят или китаец, — подумал Андрей. — А может, монгол? Бог разберет!»

За спиной у азиата переминался с ноги на ногу очень широкий в плечах мужик с угольной разбойничьей бородой.

Один глаз у оборванца был повязан черной тряпкой, и оттого встречный походил на бандита из переводных приключенческих романов, на какого-нибудь Билла Гопкинса, морского бродягу и спиртолюба.

— Ну, знакомься, — проворчал Хабара. — Тут народ свой, правильный.

По всему было видно, что Гришка здесь значится за атамана.

«Девка-то, видно, его… — с непонятным раздражением подумал Россохатский и удивился этой досаде: — А мне-то что?».

Пока он без всякого успеха пытался разглядеть женщину, мужик с перевязанным глазом куда-то исчез, и вскоре Андрей услышал у себя за спиной ржанье. Сотник подумал сначала, что подает голос артельная лошадь, но оказалось, одноглазый привел вороную кобылку, заарканив ее веревочной петлей. Лошадь вздергивала уши, зло оголяла зубы, пытаясь вырваться из удавки.

— Одичала, — усмехнулся оборванец. — Вовсе озверела без людей.

Он сделал упор на последние слова «без людей», и Андрей, уловив в этом иронию, не понял ее.

— Ну, ну, знакомься, — повторил Хабара.

Андрей неторопливо подошел к женщине, чуть поклонился, сказал, глядя в сторону:

— Андрей Россохатский. Сотник. Сын школьного учителя словесности. Родом из причелябинской станицы. Хватит?

— Ага, — отозвалась женщина, и голос ее неожиданно оказался звонко-певучим, будто звук гитарной струны в тесном помещении, где эхо долго не хочет умирать.

Андрей подошел к азиату, сухо протянул руку.

Тот вежливо подвинулся навстречу, поклонился, сообщил:

— Моя зовут Дин, господина. Моя мало-мало китаец, начальник.

Одноглазый отрекомендовался Мефодием, и Андрей усмехнулся про себя, вспомнив, что это греческое слово означает «порядочный». Разбойной роже с черной повязкой едва ли можно было подыскать более кощунственное имя.

Тут только Андрей вспомнил, что женщина не назвала себя и вернулся к ней.

— Катька, — ответила она на вопрос. — Можно — Катерина. Можно — и Екатерина Матвеевна. А для иных — Катенька. Кому — как.

Андрей с удивлением взглянул ей в лицо и вдруг весь празднично вспыхнул, заволновался, враз ощутил не то испуганный, не то счастливый перебой сердца. Женщина в кургузой грязноватой куртке была молода и, вроде бы, стройна под толстой, нелепой одеждой. Но даже не это приятно удивило Россохатского. У нее были ярко-синие глаза, и светились они лихой удалью и умом.

Мефодий подвел кобылку к Андрею, спросил, щуря единственный глаз:

— Твоя?

— Нет. Прибилась.

— Так и думал, — ухмыльнулся кривой. — Теперича моя, значит.

Хабара молча посмотрел на оборванца, пожал плечами.

— Чего топорщишься ежом? — спросил Мефодий. — Али те кобылка нужней?

— С конем нам в Саян все одно не пробиться, — проворчал Хабара. — Съесть придется.

— Выходит, не нужна, — уточнил Мефодий. — Ну, мне она тоже ни к чему. Я ее Катерине Матвеевне дарю. Возьмешь, Катька?

— Ага, — пропела Екатерина и искоса взглянула на Андрея. — Мы с тобой, сотник, наперегоняшки скакать станем. Авось, и обгоню я, беглый, тя!

«Экая дура!» — с внезапным ожесточением подумал Россохатский.

— Катя… — позвал Хабара.

Женщина, видно, задумалась о чем-то и не услышала своего имени.

— Слышь-ка, Кириллова… — снова покликал артельщик.

Андрей неведомо почему обрадовался этому зову и лишь потом догадался — почему: «По фамилии свою женщину не зовут».

— Ну, чё те? — подняла глаза Екатерина.

— Мы теперь сушняку натаскаем, бересты, соснового корня. А ты отрежь солонины, крупки маленько в котелок спусти… ради такой встречи, значить.

Россохатский привязал Зефира к дереву и вместе со всеми стал собирать валежник.

Вчетвером — Андрей, Хабара, Мефодий и Дин — они быстро натаскали топлива и разожгли костер.

В грубых заплечных мешках и понягах, упрятанных на время в кусты, артель хранила соль, сахар, пшено, солонину. Ни хлеба, ни сухарей у бродяг не нашлось, — их заменяла мука, из которой на углях и золе пекли лепешки.

— Вишь ли, барин, — пояснил артельщик, — разные люди — разно живуть. Иные в запас сухари прихватывають, а мы — нет. Попади на сухарь река либо дождь — беда. А муке — чё ей сделается? Слепится в корку. — и все. В середке-то — сухо.

Он поворошил палкой угли, подбросил веток, добавил:

— А еще из муки затуран пекуть. От бурятов взяли. Пережарять ее докрасна с салом, зальють чайком, соли щепоть — и сытный харч.

Суп из солонины поспел быстро. Андрей ел похлебку торопливо, обжигая рот, стыдился, но ничего не мог поделать с собой, и крупные капли пота падали со лба в миску.

— Плесни-ка ему еще, Катя, — добродушно заметил Хабара. — Натерпелся их благородие, будто век не едал.

Мефодий жевал солонину, косился на офицера и мрачно двигал мохнатыми бровями. Андрею казалось, что одноглазый относится к нему с враждой, и он усмехнулся в душе: боже, с кем свела судьба в одну кучку!