— С полем, — усмехнулся Вараксин. — Выйди во двор, погляди, какую птицу зашибли.

Поспешив вслед за Степаном, Варна увидел расплывчатые контуры человека в тачанке и нахмурился.

— Подстрелил ненароком или как? — сухо спросил он.

— Нет. За Вороньим камнем лежал. Беляк.

Только теперь Степан вгляделся в безжизненное лицо человека, лежавшего на сене, и ощутил невнятное, волнение. В неверном свете луны ему показалось: он уже когда-то видел этого офицера и та, давняя встреча, оставила осадок неприязни.

— Сотник… — кинув взгляд на удостоверение, заместил Варна. — Из Азиатской дивизии. Надо полагать, укрывался в тайге.

— Это не все, — сообщил Степан, протягивая чекисту самородки и кусок жильного золота. — Погляди.

Они вернулись в штаб, и Варна долго рассматривал металл, шевелил губами, будто решал про себя трудную задачу. Затем кинул:

— Немедля вызови фельдшера. Офицера — в лазарет. Поторопись.

Медик, решивший, что нездоров начальник отряда, влетел в штабную избу, задыхаясь от быстрого бега.

— Разберись, что с ним, — кивнул Вараксин на офицера, внесенного в горницу. — Живой?

Фельдшер подержал незнакомца за кисть руки, расстегнул на нем френч и рубаху, послушал сердце. Убедившись, что нигде нет следов крови, заключил:

— Тощой-то. Словно из могилы встал. Ничего, вытянет. От голода это.

Когда санитары унесли носилки, чекист взял Степана под локоть, спросил:

— Твое мнение, Вараксин?

— О чем?

— Об офицере, о золоте?

— Не знаю. Пусть оклемается.

— Понятно. Однако пошли телеграмму в Иркутск. Второй человек у границы — и снова золото.

— Не помешает. Пошлю.

Ответ пришел через сутки. Начальник Иркутского губернского отдела ГПУ (в феврале этого года ЧК переименовали в ГПУ) Берман сообщил, что в Кырен немедля выезжает работник управления Борис Бак.

Утром Вараксин отправился в лазарет.

Фельдшер сообщил: полчаса назад офицер открывал глаза, но потом опять впал в забытье.

Степан сел рядом с койкой, на которой лежал больной, и стал рассматривать его лицо. Лоб и уши сильно поцарапаны и вымазаны болотной грязью; остальную часть лица закрывала длинная спутанная борода. Виски серебрились, и, казалось, офицеру что-нибудь около сорока лет.

Вараксин снова поймал себя на мысли, что где-то видел это красивое и все же неприятное ему лицо.

Покопался в своем кармане, достал удостоверение сотника, прочел в который уже раз: «Россохатский Андрей Васильевич» — и пожал плечами: нет, фамилия ему ничего не говорила.

Внезапно веки у больного дрогнули, и он долгим немигающим взглядом посмотрел на Степана.

И как только Вараксин увидел хмурые, чуть сощуренные глаза, он тотчас вспомнил Гусиное озеро, и атаку, и стройного офицера на картинном жеребце, летевшего ему навстречу.

— Значит, встретились снова, ваше благородие, — сказал Степан не столько пленному, сколько себе. — Старые знакомые, стало быть…

Андрей смотрел на Вараксина, не мигая, и на лбу сотника медленно стягивались морщины.

— Не узнаешь? — полюбопытствовал Степан. — Иль не желаешь знать?

Россохатский продолжал молчать и вскоре закрыл глаза.

Вараксин подозвал фельдшера, спросил:

— Чем больного потчуешь?

— Бульон из курицы. Помаленьку. Много нельзя — помрет.

— Добро.

Начальник отряда поднялся со стула, взглянул на офицера и увидел неподвижный, бессмысленный взгляд.

Выйдя на улицу, Вараксин почти столкнулся с Варной. Рядом с ним стоял незнакомый городской человек в кожаной куртке. Был он высок, строен, черноволос. Из-под густых, цвета сажи, бровей на Степана смотрели большие спокойные глаза.

Варна представил его Вараксину:

— Бак. Работник Иркутской ЧК. Хотел бы взглянуть на офицера.

— Пока смотреть нечего… — хмуровато отозвался Вараксин, подавая руку молодому человеку. — Без памяти он.

Все прошли в штабную избу и гостя покормили с дороги.

— Ну, как там наш крестник? — спросил Варна у Бака, когда иркутянин перекусил. — Китаец или кто уж он там, черт его разберет…

— Хвостом метет, — отозвался Бак. — Уверяет: скупил металл по дешевке и решил перепродать за границу… Где золото офицера?

Тщательно рассмотрев самородки и кусок жилы, вынутые Вараксиным из сейфа, иркутянин утвердительно кивнул головой.

— И китаец, и офицер этот, думаю, одним узлом связаны. Их самородки — родня.

Он помолчал, побарабанил пальцами по столу, сказал:

— Колчак разбазарил золото России. А нам валюта позарез нужна, что говорить… Москва придает большое значение самородкам, попавшим в ваши руки.

Спать легли поздно, обменявшись новостями и обсудив их.

Вараксина разбудили в полночь. Фельдшер просил передать, что больной пришел в разум и просит начальника. Вероятно, у офицера есть важное сообщение.

Вараксин, Варна и Бак поспешили в лазарет.

Россохатский лежал на койке, обессиленно вытянув руки вдоль тела. Сотника успели помыть теплой водой, остригли бороду и дали, надо полагать, сердечных капель: в палате резко пахло ландышем и валерьяной.

Увидев входящих в комнату командиров, сотник попытался сесть в постели, но не хватило сил.

— Лежите, — кивнул Бак. — Можете говорить?

— Да.

— Ваша фамилия?

— В десяти… в двадцати верстах… не знаю, сколько… умирает жена. Пошлите за ней… Вопросы — после…

Бак и Варна переглянулись.

Бак в раздумье поерошил волосы.

— Можете толком сказать, где она? Что с ней?

— Беременна… Надо идти на север от места, где меня нашли.

Степан проворчал:

— Вас нашли в ста верстах отсюда.

Андрей пристально посмотрел на людей с красными звездами на фуражках, и лицо его сморщилось и побледнело.

— Это все, о чем прошу.

Вараксин несколько секунд молчал, наконец кивнул.

— Хорошо, позвоню в Монды, чтоб тотчас готовили коня под вьюк. Как только развиднеется, за женщиной поедет боец, знающий те места. Он отыщет вашу жену и привезет сюда… Когда должна родить? Сейчас?

— Нет. Скоро…

Бак наклонился над Андреем.

— Мы сделаем все, чтоб ваша жена оказалась здесь. Но потом у нас будут свои просьбы. Вы должны нам помочь.

— Да… да… но жену…

Кореньков привез Катю через три дня.

Андрей в это время потихоньку ковылял в комнате, подпирая себя палкой. Увидев в окно лошадь с ходком, на котором лежала Катя, Россохатский побледнел и ощутил резкие уколы в сердце.

— Живая? — хрипло спросил он Зосиму, поспешившего за фельдшером.

Кореньков ободряюще улыбнулся.

— Дышит…

Оказалось, что старик нашел Катю почти там же, где Вараксин обнаружил офицера. Она лежала вблизи Иркута, совсем не там, где указал Россохатский.

Женщину поместили в лазарет, рядом с Андреем, и он теперь все ночи напролет дежурил возле больной, поил с ложечки бульоном, капал в стакан какое-то лекарство, прописанное медиком.

Придя в сознание, Катя сначала не узнала мужа. Потом, когда чуть окрепла, пробормотала, вяло улыбнувшись:

— Не дождалась тя, Андрюша… Пошла сама… на четвереньках…

Бак и Варна терпеливо ждали выздоровления Кати. Было решено, что работник губернского ГПУ выедет в Иркутск вместе с Кирилловой, — в Кырене, кроме фельдшера, некому было помочь женщине в трудный час.

И вот пришел день, когда Катя сказала Андрею и Баку, что готова в путь.

Отъезд назначили на утро.

Вечером, перед дорогой, Бак вызвал Россохатского на допрос.

— Садитесь. Надо потолковать.

Кивнул на стол, где лежал кусок золота, напоминавший формой лосиный рог.

— Ваше?

— Мое.

— Не жаль?

Россохатский усмехнулся.

— Без денег — сон крепче.

— Откуда металл?

— Река Шумак. Чаша под водопадом.

— Место запомнили?

— Да.

— Найти сумеете?

Не отвечая на вопрос, Россохатский поднялся с табурета, сказал:

— Деньги — не голова: наживное дело. Что меня ждет?

— То есть?

— Расстрел? Тюрьма? Ссылка?