Оставался последний двенадцативерстный переход из Сарай-Гира в село Кузькино Бугурусланского уезда Самарской губернии.

И Колчак, и Ханжин, и Каппель знали, что большевистский командующий Фрунзе наметил главный удар в разрыв между 3-м и 6-м корпусами белых. Значит, Сарай-Гир и Кузькино попадали в зону красного наступления, и именно туда стягивались пехотные полки, чтобы перехватить клинки казачьей бригады Ивана Каширина, идущей на острие удара. Каширин прорвался к железной дороге, рейдировал где-то рядом и мог в любой час выскочить из засады.

В ночь на первое мая куренной атаман приказал сотням идти марш-броском на Кузькино.

Ревком еще в Челябинске оповестил своих, что Каппель и контрразведка договорились рассосать сотни по пехотным полкам 11-й дивизии. Это означало разобщение подполья и крах восстания, так и не родившегося на свет.

Из Сарай-Гира спешили в черной слепоте ночи, еле вытягивая сапоги из холодной жирной жижи, со вздохом вспоминали молчаливых крестьян и рабочих «чугунки», их взгляды, полные грозы. Для тех безмолвных людей эти сотни в погонах были враги, опора ненавистного режима.

В Сарай-Гире, перед маршем, начальник 11-й пехотной дивизии устроил войскам смотр. Генерал оглядел четкие ряды сотен, обратил внимание на лихо торчащие папахи офицеров — и сообщил, что «козацькому роду нема переводу». Затем он выразил совершенную уверенность: красных скоро вышибут из Самары, а там — Москва, где на столбах повиснут все те, кто остался от сборища большевиков.

«Панове молодцы» кричали «Рады стараться!», у начдива выступили на глазах слезы, и все были довольны друг другом: генерал — куренем, а курень — старым дураком на коне.

Потом говорил атаман Святенко, что он надеется на сотни, как на каменную стену, что один их вид обратит красных в бегство, и «козаки» опять весело и жидко кричали «Ура!»

В три часа дня первого мая головные взводы полка вошли в Кузькино. Крестьяне и какие-то солдаты, надо полагать, расквартированные в селе, глядели на «самостийников» не столько с любопытством, сколько с ненавистью.

Четвертая сотня, не останавливаясь, отправилась в окопы, вырытые в четырех верстах от Кузькино. Остальные по команде составили винтовки в козлы и повалились на травку площади. Поговаривали, что сегодня же «козаков» введут в боевую линию, передав сотни пехотным полкам.

Орловский велел тотчас всем членам ревкома собраться в овраге, отгороженном от деревни садами крестьян.

Когда подпольщики сбежались туда, Василий Иванович заявил, что «настав сичи час» и надо немедля поднимать мятеж, пока людей не растащили в чужие полки.

Все согласились, что это разумно, и условились о сигналах и начале восстания.

Поднимает мятеж 3-я сотня двумя выстрелами в воздух. По этому знаку все подпольщики, а за ними и полк, бросятся к козлам и расхватают винтовки. Затем прогремит залп, тоже в воздух — сигнал, что парный выстрел услышан и курень поддерживает своих.

Главная задача поначалу — истребить офицеров своего и пехотных полков, стоящих в Кузькино. Уничтожить надлежит также истинных добровольцев, кулаков и филеров Гримилова.

Ревком еще совещался, когда Орловский приказал группе подпольщиков отправиться в село под видом квартирьеров. Разведке поручалось выяснить, какие полки стоят в деревне, как они отнесутся к восстанию, как охраняются штабы, где стоят пулеметы. Следовало также узнать, на чьей стороне окажутся крестьяне, когда заполыхает мятеж.

Посланные вернулись через час. Сведения, которые они принесли, вполне обнадеживали. И солдаты, и крестьяне села ненавидели Колчака.

Разведка донесла, что в Кузькино стоят штабы и роты двух пехотных полков, Отдельного егерского батальона 11-й Уральской дивизии и Исетский полк 12-й Уральской дивизии. Доставлены были и непроверенные сведения, что в селе есть какие-то мелкие подразделения Златоустовского полка.

Позиции этих частей, как выяснили раньше, находились в четырех верстах. На ближних холмах выстроились пушки, а рядом пехотинцы и артиллеристы рыли окопы.

Но много существеннее были сведения, что пехота «бродила». Там тоже оказались сильные подпольные группы, и достаточно одной искры, чтобы полыхнул пожар.

Еще вчера полки получили приказ наступать на Васильевку и Новоаширово и оттеснить красных за реку Кинель.

2-й и 3-й батальоны Исетского полка (он формировался в Екатеринбурге, — и там тоже готовили мятеж), понукаемые офицерами, вышли из Кузькина и стали развертываться в боевой порядок. Но 1-й батальон идти отказался и угрожал остальным огнем. Бунт возглавили екатеринбуржцы Константин Белов, Иван Кокин и Алексей Латков.

К мятежникам кинулись офицеры, и штабс-капитан Панич ударил нагайкой одного из вожаков подполья. Тот не сдержался и выстрелил в обидчика из винтовки. Раненый сполз с коня и трясущимися пальцами вытащил из кобуры наган.

Когда обессиленный офицер наконец взвел курок, рядовой исчез, а остальные солдаты отправились в Кузькино. Как выяснилось немного позже, стрелявшего укрыл у себя в подполе крестьянин Федор Прокопьевич Сенцов.

Пытаясь предупредить бунт или развал 2-го и 3-го батальонов, офицеры вернули их в село и попытались там арестовать зачинщиков волнений. Солдаты ответили огнем, но офицерам удалось отнять у них пулемет.

Начальник дивизии, плохо понимая, что может случиться в ближние часы, назначил следствие.

…Ревком куреня уже заканчивал обсуждение неотложных дел, когда подошли повторно посланные в деревню «квартирьеры». Обстановка в селе и на позициях была вполне ясна, единственное исключение составлял егерский батальон. Его взводы охраняли штабы и знамена полков; ходили слухи, что батальон раньше выполнял карательные функции. Солдаты, похожие на анархистов семнадцатого года, носили черные бескозырки и подрезанные на манер бушлатов шинели. Один бог знает, куда они повернут дула своих карабинов.

Ревком куреня решил: если станут стрелять в повстанцев, смести батальон с лица земли.

Члены военно-революционного совета старались предусмотреть все, что можно.

Погоны решили пока не снимать, чтоб раньше времени не встревожить офицеров.

Позаботились и о крестьянах. Сигнал о восстании прозвучит лишь по возвращении стада, то есть тогда, когда на улицах уже не будет жителей.

В первую очередь предстояло атаковать штаб 41-го Уральского пехотного полка, вполне известного куреню. Это был тот самый полк, что формировался в Челябинске, полк, в котором озверевшие офицеры растерзали рядовых Зайцева и Маликова.

В семь часов стадо вернулось домой, и Кузькино затихло.

Наступил решительный срок.

В семь часов тридцать пять минут вечера тишину села разорвали два сигнальных выстрела. Стреляли Федор Колчук и Иван Иштван.

— До брони! — этот призыв к оружию, повторенный всеми пятерками, разнесся, кажется, по самым дальним переулкам и окраинам села.

К бойцам кинулся сотенный Белоконь.

— Хто стриляв, сучьи диты? Хто?!

Мелькнул штык винтовки Василия Короля, и капитан без дыхания рухнул навзничь.

Услышав стрельбу, поспешили к взводам командиры. Впереди бежали куренной атаман и сотник Лушня.

Им преградили дорогу.

Святенко закричал: «Геть з-перед очей!» — и вытащил из кобуры браунинг. Глаза атамана налились кровью.

Сюда уже спешили со штыками наперевес Степан Пацек, Михаил Забудский, Андрей Лебедь, Иван Лисовец, братья Натыкины.

Куренной только теперь понял, в чем дело, и на ходу выстрелил в Пацека. Он нервничал и — промахнулся.

В ответ грянул нестройный залп, и все шесть офицеров упали на землю.

Казалось, в людях безудержно прорвался вековой гнев нищеты, бесправия, унижений, гнев вечного труда и недоедания перед сытым самодовольством помещиков и буржуа. Теперь едва ли можно было остановить этих людей, у которых «на вику горя — море, а радощив — и в ложку не збереш».

Клич «Бей золотопогонников!» гремел над площадью, и за полчаса мятежа были уничтожены восемьдесят офицеров.