Не кукушечка в темной ноченьке раскуковалася,
Это я, несчастная, разгоревалася,
Ранним утром слезами умывалася,
Да какое горе случилося:
Потеряла милого я детинушку,
Я сыночка-кормильца, кровинушку.
Призакрыл ты, мой светик, очи ясные…
Антонида Платоновна смотрела с неудовольствием на стариков, все пыталась сказать замечание, наверно, упрекнуть, что песня непраздничная, но Лебединский подавал ей знаки глазами — «не мешайте!» — и горничная молчала.
А старики пели.
А придет-то весна, весна красная —
Не работать тебе в чистом полюшке,
Не пахать тебе свою пашенку,
И не жать-собирать рожь высокую.
Как растили тебя, мы надеялись
На тебя, сокол ясный, наш помощничек.
Потеряли тебя мы, надеждушка,
Дорогого свово мы кормилица.
На кого старикам нам положиться,
На кого нам теперь понадеяться?
Кто призрит-то за нами да при старости,
Кто приветит нас словом ласковым?
По всему виделось, что Зайцева еле сдерживает слезы и не случайность горькая песня в неподходящую для того ночь торжества. Это чувствовал, замечалось, и «Филин», ибо вздрагивали руки старика, сложенные на коленях.
Не поведал ты нам свои думушки,
И не дал нам совета ты, детинушка,
Не промолвил нам ты словечушко,
Как мы жить-то будем при старости…
Наконец старики умолкли. Прасковья Ивановна уронила голову на руки и заплакала. Плечи ее сотрясались от рыданий, а на тревожные вопросы окружающих она ничего не отвечала.
Но вот все же прервала плач и, сбиваясь, утирая глаза концом черной вязаной шали, открыла себя.
В сентябре минувшего восемнадцатого года ее сына, Ивана Ивановича Зайцева, мобилизовали в белую армию и определили в первую роту 41-го Уральского пехотного полка, расквартированного в Красных казармах города. Иван Иванович, машинист одного из Челябинских депо, не имел сочувствия ни к чехам, ни к белым. Кроме того, он был человек крайне прямой и горячий, что часто портило ему жизнь, однако возвышало в глазах рабочих. Зайцев пытался уклониться от мобилизации, но его силой доставили в казармы, за Миасс.
Иногда бывший машинист скрывался от муштры и навещал жену, малых детей и мать. Но в первых числах ноября всякая связь порвалась, и никто не знал, что случилось и куда подевался Иван.
День назад к ней, Зайцевой, явился писарь второго батальона того же 41-го пехотного полка Дмитрий Иосифович Пигин и, взяв со старухи слово, что она ничего никому не скажет, раскрыл ужасную тайну.
Ваня, который, как она уже поминала, был справедлив и горяч, поспорил с белым добровольцем, унтер-офицером восьмой роты Виноградовым. Сей последний отважился лгать солдатам, что красные все сплошь — банда, мародеры, насильники и прочее в том же духе. А он, Зайцев, отозвался так: если бы эти «насильники» ударили, скажем, своего бойца по лицу, то им не сдобровать, а он, Виноградов, хлещет солдат по мордам — и никто ему слова поперек.
Унтер-офицер рассвирепел и ударил рядового Зайцева, то есть ее сына, в лицо. Тогда Иван хватил его ответно, сорвал с офицеришки погоны и кинул в канаву.
Виноградов тотчас бросился к начальству, из штаба выбежали офицеры, вызвали по тревоге комендантский взвод. Первой роте было приказано построиться на плацу. Когда взводы замерли по команде «Смирно!», батальонный подвел к ним унтера Виноградова, и тот, не колеблясь, ткнул пальцем в грудь Зайцева.
К этому сроку на плацу сгрудились остальные роты полка, любопытствуя, чем все кончится.
Батальонный велел Зайцеву выйти из строя и спросил его, злобясь и багровея:
— Это ты, мерзавец, сорвал погоны? Отвечай, красная сволочь!
Зайцев посмотрел на офицера, прищурясь, сказал медленно:
— Это ты, ваше благородие, белая сволочь…
— Что?! — задохнулся батальонный и захрипел, точно его душили: — На сук его! К стенке!
Комендантский взвод скрутил Зайцеву руки за спиной и потащил к забору казармы. Полк глухо заволновался.
— Ваше благородие, — обратился к батальонному писарь Пигин. — Оно, конечно, солдат виновен, но ведь смертью не мстят!
Кто-то крикнул из строя:
— Ты за это богу отчет отдашь, злодей!
— Молчать! — огрызнулся офицер. — Тут вам не Совдепия, негодяи!
Батальонный приказал комендантскому взводу зарядить винтовки и поднять их для расстрела.
Тогда рядовой той же первой роты Маликов крикнул офицеру:
— Благодари бога — патронов нет! А то бы…
— Взять! — захрипел батальонный, и Маликова тоже поволокли к каменной стене, связали руки.
Маликов и Зайцев закричали:
— Долой офицерье! Да здравствует Советская власть!
И в этот миг раздался залп, и ее сыночек Ванечка Зайцев, а также благородный его защитник, рядовой Маликов, облились кровью и упали навзничь.
Тогда все офицеры, сколько их было, схватили у солдат винтовки и стали прикладами бить мертвых, топтать их ногами и кричать, как звери.
Тот же комендантский взвод принес рогожи, убитых затащили на них и поволокли за казармы, где и бросили в подвернувшуюся на глаза яму.
Полк сбился в кучу, раздавались крики: «Сколько терпеть!», «В штыки их!», но Пигин успел предупредить солдат, что казармы уже окружены чехами и без патронов с ними не совладать.
Батальоны смирились, однако обжигали начальство злобою сотен глаз. В ту пору на плац прибыл полковник, снова велел построить первую роту и рассчитаться. Каждого десятого вывели из строя и увели, никто не знает куда.
Вчера же, узнав о несчастье, Прасковья Ивановна и Ванина вдова кинулись в казармы, слезно умоляли полковника разрешить им взять Ивана Ивановича из ямы и похоронить на кладбище с крестом. Но офицер отказал, пояснив, что Зайцев[44] — враг отечеству и христопродавец.
Совершенно неожиданно для всех в разговор вмешалась Антонида. Она заметила, что красные — тоже вовсе не ангелы, а, напротив, умеют убивать очень даже искусно. И тоже заплакала, сказав, что у нее недавно в Карабаше застрелили сестру, безобидную торговку самогоном. Да мало ли что еще вытворяют эти красные!
Она не поленилась сбегать в свою комнатку и принесла оттуда газету «Власть Народа», отпечатанную двадцать шестого июля 1918 года. На второй странице газеты Дионисий прочел вслух крупный заголовок:
КОШМАРНЫЕ ЗВЕРСТВА В УФАЛЕЕ
В статейке рассказывалось о том, что творилось в городе при власти большевиков, которую, слава богу, удалось с помощью братьев чехов и словаков уничтожить навсегда.
Текст гласил:
«Контрибуция накладывалась без всякого стеснения и соображения с платежеспособностью граждан. Или внеси десять тысяч р. или тебя завтра же разстреляем! У бедняков часто не находилось требуемой суммы и только отзывчивость и денежная помощь более состоятельных граждан спасала бедняка от разстрела!»
Лебединский дочитал сенсацию до конца, усмехнулся, заглянул на первую страницу. Там значилось:
ВЛАСТЬ НАРОДА
«Российская Федеративная демократическая республика
Общественно-политическая и литературная газета
Выходит ежедневно в г. Челябинске».
Эту газету, выходящую в никому не ведомой «демократической республике», издавал Челябинский союз кредитных кооперативов и подписывал редактор С. Антипин.
